Множество разных звуков раздавалось рядом со всадником за многие века, но никогда ничего подобного.
* * *
Юои вздрогнул, ему показалось, что слышит крик. Нет, не показалось, вон пилоты-исследователи тоже крутят головами. Не могло же послышаться всем сразу?
— Мой капитан, это он. Это Уеэ!
— Слышу, — сердито отозвался Юои. Вылезать из корабля смертельно не хотелось, а все-таки придется. Черт бы побрал этого молокососа!
— Мой капитан, крик оттуда, — пилот указал рукой в сторону, но с места не двинулся, ждал приказа.
Юои тяжело спрыгнул на землю, махнул рукой:
— За мной. — Юои побежал на крик. Пилоты-исследователи бежали следом. Лес остался сбоку, они бежали через поле. Впереди мелькнула фигурка. Чертов молокосос!
Юои подбежал ближе, увидел, замер. Первое, что пришло в голову, было развернуться и бежать. Но он, капитан корабля-исследователя, не мог себе этого позволить. Он замер и стоял, открыв рот. Он знал, что его команда стоит за его спиной тоже с открытыми ртами, но это сейчас было не важно. Важно было другое, то, что было перед ним.
А перед ним замер побледневший, испуганный младший пилот. Над Уеэ возвышался всадник. Странное существо восседало на странном животном. Существо было странно одето, у пояса болталось примитивное оружие. Существо вскинуло руку и держало ее над головой Уеэ. Животное, на котором восседало существо, погрузилось ногами в землю, видимо, оно стояло здесь давно. Все было странно в этом существе, все поражало, но больше всего поражали не размеры гиганта, не внешний вид, а то, что витязь замер навеки. Он окаменел. Хотя нет, он был не из камня, а из какого-то металла. Но он гордо восседал на своем странном животном, и все было в его фигуре, бородатом лице, глазах. Были и гордость, и отвага, и сила, и насмешка, и мудрость веков, и печаль тысячелетий, и совершенно непонятная усталость.
— Одеяния, оружие и это животное, — услышал Юои голос у себя за спиной. — Их цивилизация в техническом плане была даже ниже, чем мы думали. Но как?.. Какая сила способна на такое?
— Никто теперь не узнает, — мрачно заметил Юои. — Но велика была та цивилизация, тот разум, что сумел превратить в камень живое существо.
— Его надо забрать с собой.
— Нет, — покачал головой Юои. — Забрать с собой надо вашего младшего пилота, а его надо оставить на его планете. Мы не вправе распоряжаться тем малым, что здесь осталось. Мы улетаем.
Он долго изучающе смотрел на витязя, любовался и восторгался, удивлялся, поражался и грустил. Потом Юои повернулся, махнул своим пилотам рукой и, зябко поеживаясь, пошел к кораблю.
* * *
Они улетели, увезли с собой и то существо, которое испугалось всадника, застыло в страхе и уже не двигалось. Они увезли с собой незабываемое впечатление. Они еще вернутся сюда, они исследуют эту планету, то, что осталось. Она достойна того. Они вернутся, попытаются понять, хотя вряд ли поймут. Они никогда не знали, что такое скульптура, памятник, монумент. Их разум был не способен дойти до этого. Они развивались только технически.
Они вернутся, но они никогда ничего не возьмут отсюда. Все, что здесь осталось, принадлежит этой планете, пусть даже и мертвой.
Они улетели, а всадник остался. Никто не знал, как уцелел этот памятник, никто не знал, что здесь происходило до катастрофы, что после. Никто не знал, что это вообще памятник. Никто не способен был теперь этого понять, как никто не мог восстановить событий, произошедших на этой планете, восстановить ту цивилизацию, которая здесь была. Никто ничего теперь не знал и не помнил, кроме памятника.
Мощный витязь в кольчуге, шлеме и плаще гордо смотрел вдаль, указывал на что-то увиденное рукой. В его глазах читалась мудрость и печаль. В его фигуре виделась сила. В его посадке, позеленевших чертах, заросших плесенью линиях, чудилась усталость. Конь под ним устало опустил голову, погрузился ногами в землю, но продолжал бить копытом. Темный всадник сливался с мертвым лесом. Он знал все, он как-то пережил все, но он ничего никому не мог рассказать. Он — окаменевший всадник. Он — железный витязь. ОН.
Он — памятник Юрию Долгорукому.
ЖИЗНИ
МИМОЛЕТНОСТИ
Последний
А еще было холодно. Сырой промозглый ветер гнал с севера тяжелые свинцовые тучи. Он чувствовал этот ветер каждой своей прожилкой. Он был стар. Он был мудр. Он был последним.
А ведь это было так недавно. Светило солнце, весна казалась бесконечной. И он — тогда еще зеленый юнец — весело играл с друзьями. Беззаботно, радостно, бездумно.
— Дурак! — выругал он себя. — Сопливый восторженный дурень.
Но внутри что-то больно сдавило, защемило. Да нет, не дурак, просто это было детство. С каждым бывает. Тогда не было ни забот, ни хлопот.
Заботы и хлопоты пришли позже, когда созрел, когда ушла мальчишеская хрупкость, а тело налилось силой. Пришли заботы, а вместе с ними и обыденность, серая текучка, будничная повседневность.
И тогда он был не очень умен. Зато теперь… Теперь у него есть знание, есть мудрость, жизненная мудрость. Но за все надо платить: у него есть сила — знание, но больше у него нет ничего. НИ-ЧЕ-ГО! И никого. Ушли друзья: кто погиб, кто дожил до глубокой старости и скончался, истощив все жизненные силы. Ушли враги, ушли даже те, кого не знал. Ушли все.
Теперь он остался один, совсем один. Так бывает. Бывает всегда, когда умирает мир. Умирает долго и тяжело. Не все сметающая катастрофа, не быстрая смерть, а долгое, бесконечно медленное умирание. Старение, умирание, темнота.
Он ждал этой тьмы и боялся ее, но он знал, что она неизбежно придет. Солнце — это мощное некогда светило — уже не греет. Остывающая звезда, умирающий мир. Все замерзнет, все умрет. Уже умерло…
А он остался, он последний. Это прекрасно и страшно быть последним. Это знание, великое осознание мира, и это паника, испуг, доведенный до фобии. Это тяжело. Трудно смотреть, как умирает твой мир. Мир, который ты так любил.
— Да какой ты к черту мудрец, — вновь и вновь повторял он себе. — Ты даже не можешь помочь… попытаться спасти. Не от немощности, хотя тело уже не то: дряблое, старое, почти безжизненное, озябшее. Ты не можешь ничего сделать от незнания. Все, что тебе осталось, — это корчиться от холода на ветру, разговаривать с самим собой и ждать и бояться той тьмы, которая придет несмотря ни на что, упадет, навалится и проглотит.
Ветер подул сильнее, лютый холод пробрал даже не до костей — прожег каждую клеточку. Вот сейчас, теперь… Не-е-е-е-ет!!!
Он только хотел закричать, но не успел. Тьма свалилась на него, раздавила, захватила в свои холодные лапы.
Его дряблое, пожелтевшее, уже мертвое тело оторвало от ветки. Последний лист понесло по ветру, пошел снег.
Мир умер?
Да нет, просто затих, чтобы накопить сил и вновь сделать очередной энергичный рывок…
…к чему?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
* * *
Юои вздрогнул, ему показалось, что слышит крик. Нет, не показалось, вон пилоты-исследователи тоже крутят головами. Не могло же послышаться всем сразу?
— Мой капитан, это он. Это Уеэ!
— Слышу, — сердито отозвался Юои. Вылезать из корабля смертельно не хотелось, а все-таки придется. Черт бы побрал этого молокососа!
— Мой капитан, крик оттуда, — пилот указал рукой в сторону, но с места не двинулся, ждал приказа.
Юои тяжело спрыгнул на землю, махнул рукой:
— За мной. — Юои побежал на крик. Пилоты-исследователи бежали следом. Лес остался сбоку, они бежали через поле. Впереди мелькнула фигурка. Чертов молокосос!
Юои подбежал ближе, увидел, замер. Первое, что пришло в голову, было развернуться и бежать. Но он, капитан корабля-исследователя, не мог себе этого позволить. Он замер и стоял, открыв рот. Он знал, что его команда стоит за его спиной тоже с открытыми ртами, но это сейчас было не важно. Важно было другое, то, что было перед ним.
А перед ним замер побледневший, испуганный младший пилот. Над Уеэ возвышался всадник. Странное существо восседало на странном животном. Существо было странно одето, у пояса болталось примитивное оружие. Существо вскинуло руку и держало ее над головой Уеэ. Животное, на котором восседало существо, погрузилось ногами в землю, видимо, оно стояло здесь давно. Все было странно в этом существе, все поражало, но больше всего поражали не размеры гиганта, не внешний вид, а то, что витязь замер навеки. Он окаменел. Хотя нет, он был не из камня, а из какого-то металла. Но он гордо восседал на своем странном животном, и все было в его фигуре, бородатом лице, глазах. Были и гордость, и отвага, и сила, и насмешка, и мудрость веков, и печаль тысячелетий, и совершенно непонятная усталость.
— Одеяния, оружие и это животное, — услышал Юои голос у себя за спиной. — Их цивилизация в техническом плане была даже ниже, чем мы думали. Но как?.. Какая сила способна на такое?
— Никто теперь не узнает, — мрачно заметил Юои. — Но велика была та цивилизация, тот разум, что сумел превратить в камень живое существо.
— Его надо забрать с собой.
— Нет, — покачал головой Юои. — Забрать с собой надо вашего младшего пилота, а его надо оставить на его планете. Мы не вправе распоряжаться тем малым, что здесь осталось. Мы улетаем.
Он долго изучающе смотрел на витязя, любовался и восторгался, удивлялся, поражался и грустил. Потом Юои повернулся, махнул своим пилотам рукой и, зябко поеживаясь, пошел к кораблю.
* * *
Они улетели, увезли с собой и то существо, которое испугалось всадника, застыло в страхе и уже не двигалось. Они увезли с собой незабываемое впечатление. Они еще вернутся сюда, они исследуют эту планету, то, что осталось. Она достойна того. Они вернутся, попытаются понять, хотя вряд ли поймут. Они никогда не знали, что такое скульптура, памятник, монумент. Их разум был не способен дойти до этого. Они развивались только технически.
Они вернутся, но они никогда ничего не возьмут отсюда. Все, что здесь осталось, принадлежит этой планете, пусть даже и мертвой.
Они улетели, а всадник остался. Никто не знал, как уцелел этот памятник, никто не знал, что здесь происходило до катастрофы, что после. Никто не знал, что это вообще памятник. Никто не способен был теперь этого понять, как никто не мог восстановить событий, произошедших на этой планете, восстановить ту цивилизацию, которая здесь была. Никто ничего теперь не знал и не помнил, кроме памятника.
Мощный витязь в кольчуге, шлеме и плаще гордо смотрел вдаль, указывал на что-то увиденное рукой. В его глазах читалась мудрость и печаль. В его фигуре виделась сила. В его посадке, позеленевших чертах, заросших плесенью линиях, чудилась усталость. Конь под ним устало опустил голову, погрузился ногами в землю, но продолжал бить копытом. Темный всадник сливался с мертвым лесом. Он знал все, он как-то пережил все, но он ничего никому не мог рассказать. Он — окаменевший всадник. Он — железный витязь. ОН.
Он — памятник Юрию Долгорукому.
ЖИЗНИ
МИМОЛЕТНОСТИ
Последний
А еще было холодно. Сырой промозглый ветер гнал с севера тяжелые свинцовые тучи. Он чувствовал этот ветер каждой своей прожилкой. Он был стар. Он был мудр. Он был последним.
А ведь это было так недавно. Светило солнце, весна казалась бесконечной. И он — тогда еще зеленый юнец — весело играл с друзьями. Беззаботно, радостно, бездумно.
— Дурак! — выругал он себя. — Сопливый восторженный дурень.
Но внутри что-то больно сдавило, защемило. Да нет, не дурак, просто это было детство. С каждым бывает. Тогда не было ни забот, ни хлопот.
Заботы и хлопоты пришли позже, когда созрел, когда ушла мальчишеская хрупкость, а тело налилось силой. Пришли заботы, а вместе с ними и обыденность, серая текучка, будничная повседневность.
И тогда он был не очень умен. Зато теперь… Теперь у него есть знание, есть мудрость, жизненная мудрость. Но за все надо платить: у него есть сила — знание, но больше у него нет ничего. НИ-ЧЕ-ГО! И никого. Ушли друзья: кто погиб, кто дожил до глубокой старости и скончался, истощив все жизненные силы. Ушли враги, ушли даже те, кого не знал. Ушли все.
Теперь он остался один, совсем один. Так бывает. Бывает всегда, когда умирает мир. Умирает долго и тяжело. Не все сметающая катастрофа, не быстрая смерть, а долгое, бесконечно медленное умирание. Старение, умирание, темнота.
Он ждал этой тьмы и боялся ее, но он знал, что она неизбежно придет. Солнце — это мощное некогда светило — уже не греет. Остывающая звезда, умирающий мир. Все замерзнет, все умрет. Уже умерло…
А он остался, он последний. Это прекрасно и страшно быть последним. Это знание, великое осознание мира, и это паника, испуг, доведенный до фобии. Это тяжело. Трудно смотреть, как умирает твой мир. Мир, который ты так любил.
— Да какой ты к черту мудрец, — вновь и вновь повторял он себе. — Ты даже не можешь помочь… попытаться спасти. Не от немощности, хотя тело уже не то: дряблое, старое, почти безжизненное, озябшее. Ты не можешь ничего сделать от незнания. Все, что тебе осталось, — это корчиться от холода на ветру, разговаривать с самим собой и ждать и бояться той тьмы, которая придет несмотря ни на что, упадет, навалится и проглотит.
Ветер подул сильнее, лютый холод пробрал даже не до костей — прожег каждую клеточку. Вот сейчас, теперь… Не-е-е-е-ет!!!
Он только хотел закричать, но не успел. Тьма свалилась на него, раздавила, захватила в свои холодные лапы.
Его дряблое, пожелтевшее, уже мертвое тело оторвало от ветки. Последний лист понесло по ветру, пошел снег.
Мир умер?
Да нет, просто затих, чтобы накопить сил и вновь сделать очередной энергичный рывок…
…к чему?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49