Колдун хмуро отнекивался, но потом с доводами согласился, однако лишь с тем, что ему все-таки позволят окунать в воду руку или ногу условной жертвы.
Вот за случайное членовредительство и пенял перед приходом гостей Председатель колдуну Ненегро.
— А урожаи? — поинтересовался Илья Константинович. —
Урожаи действительно выросли?
— Какая разница? — беспечно махнул рукой Председатель. — Главное, что коллективно все. У нас, брат, так — что потопаешь, то и полопаешь. А урожаи, они, брат, обязательно будут!
Выпили за будущие урожаи. В это время у ворот в деревню нетерпеливо засигналил автомобиль.
— Это еще кого принесло? — нахмурился Председатель.
— Туристы, наверное, — беспечно махнул рукой Мголо Нголо. От выпитого самогона он покрылся явственным серым налетом. — Кому еще по нашей саванне на автомобилях ездить!
Полог на входе в хижину колыхнулся, и на пороге ее показался мордастый мужик в сетчатой майке с надписью «Полюбил Бориса Билл, он так Монику любил!». Мужик был в шортах, открывающих полные волосатые ноги. На голов" мужика был белый пробковый шлем, на ногах желтели резиг новые пляжные шлепанцы, на груди чернел фотоаппарат, а на толстой шее вызывающе желтела толстая цепь.
— Здорово, мужики! — радостно заорал Жора Хилькевич из Мурманска. — Здесь, что ли, сафари на этих самых жирафов?
Тут он увидел Илью Константиновича Русского, но, казалось, совсем не удивился.
— Здорово, братила! — открыл он Русскому потные объятия. — Ну, блин, что ж ты в Каир на крокодилов не пришел? Такая прелесть была, м-мм, — поцеловал он кончики корот-ких пальцев. — Бля буду, объедение, братила. Пальчики оближешь! А уж выпили под крокодилов! Потом арабки пришли. Я тебе точно говорю, не бывает некрасивых баб, бывает мало водки! Всю ночь камасутрились. Ну ладно. Жорик зла не помнит. Ты здесь где остановился? Я смотрю, здесь, блин, даже трехзвездочного отеля не имеется. Ладно, я уже в Мурманск звонил, мне к вечеру «кунг» оборудованный самолетом доставят! А приятеля где забыл? Я так считаю, бабы здесь как гуталином намазанные, но хрен с ними, Жора зла не помнит. В конце концов, не в них дело. Мы сюда не за бабами, а за жирафами приехали. Бля буду, если я их с десяток не наваляю! Слышь, братила, а что тут народ пьет? Я думал, что здесь нормальной выпивки нигде не найдешь, поэтому пару ящиков «Муромца» заказал. Наше мурманское виски, блин, пятьдесят градусов крепости, бля буду! Жора Хилькевич подошел к Председателю.
— Ты, что ль, здесь за главного? — спросил он. — Клево, мужик. А где все племя?
— Народ в поле, — сказал Председатель. — А я здесь действительно главный и никому об том советую не забывать. А с теми, кто все-таки забудет, будет то же самое. — И он ткнул пальцем в однорукого и одноногого Бумбу.
Жора Хилькевич подошел ближе и с интересом оглядел инвалида.
— Что вы с ним делали? — удивленно спросил он. — Крокодила на него ловили, что ли? Неужели и на черных клюет? Вода ведь мутная, как они его в воде обнаруживают? По запаху, что ли?
Видно было, что наглый турист действует Председателю на нервы, и он давно бы приказал Ненегро принести Жору в жертву Агропрому, но не хотел международных осложнений.
А может, просто боялся, что его отзовут обратно в Россию, от беспорядка и холодов которой Иван Николаевич Хлеборобов уже отвык.
Потому он ничего не приказал Ненегро, а встал и, не прощаясь, вышел из хижины.
— Чо это он? — удивился Жора Хилькевич и ловко бросил в рот пластиночку «Орбита» без сахара.
— Волнуется, — сказал колдун Ненегро. — У нас сегодня премьера в народном театре. «Сказку о мертвой царевне» ставят.
— Ну, блин! — радостно удивился Жора. — У вас здесь, значит, и театр есть. Это зашибись, культурки похаваем! .
Глава 19
Тихие африканские сумерки стояли над деревней, и кие южные созвездия рекламно высветились в небесах, когда народный театр колхоза «Тихий Нил» начал показ своей постановки. Представьте себе, что чувствовал бы Шекспир, доведись ему увидеть «Гамлета» в Театре на Таганке, или, скажем, Имре Кальман, случись ему услышать свою «Мари-цу» в Волгоградском театре музыкальной комедии, — и вы поймете, как волновался Иван Николаевич Хлеборобов, когда занавес из зеленых пальмовых листьев раздвинулся и на освещенной сцене появились актеры.
Зрителей было много. Среди них выделялся белой молочной кожей толстый Жора Хилькевич из Мурманска. При виде его во многих аборигенах проснулись атавистические наклонности, и они нехорошо перемигивались, делая вполне определенные жесты и облизываясь. Но увлеченный иг'-Тюй актеров Жора этого перемигивания не замечал.
Больше всего зрителям нравился момент, когда злая царица, хоторую играла заслуженная доярка Нгума Мума, доставала зеркальце и, приветливо шутя и красуясь, говорила.
Свет мой, зеркальце! Скажи
Да всю правду доложи:
Я ль на свете всех милее,
Всех румяней и белее?
Черное лицо актрисы едва можно было рассмотреть на плохо освещенной сцене, поэтому, когда зеркальце тонко отвечало:
Ты, конечно, спору нет;
Ты, царица, всех милее,
Всех румяней и белее,
зал взрывался такими аплодисментами, что им бы позавидовал сам великий Качалов.
Жора Хилькевич восторженно засвистел; видно было, что мурманчанин хавает культуру в сыром виде — с костями и шкурой.
Между тем события на сцене продолжали развиваться. Подросла царевна. Для контрастности ее черное личико выбелили мелом, и, глядя на двигающуюся по сцене жуткую маску, Илья Константинович Русской непроизвольно крестился: каирская красотка теперь казалась ему гением чистой красоты. Царица же, не подозревая о готовящемся сюрпризе, собиралась на девичник. Судя по тому, что она надела и как тщательно выбирала нож, девицы явно сговорились кого-то съесть. Тем оглушительнее прозвучал ответ зеркальца, что царица, конечно, красива, спору нет, но царевна всех милее, всех румяней и белее…
Что тут началось! Минут десять царица в бешенстве каталась по сцене, выла, топтала зеркальце и вообще вела себя отвратительно. Зрители скулили от восторга. Из саванны им Кружно подтягивали голодные гиены. Наконец царица призвала к себе Чернавку. Да, это действительно была Чернавка! Остальные актеры рядом с ней смотрелись Снегурочками. Царица приказала Чернавке взять соперницу, отвести ее в саванну и оставить на съедение гиенам. «Черт ли сладит с бабой гневной». Чернавка повела царевку в саванну. Та причитала:
Жизнь моя!
В чем, скажи, виновна я?
Не губи меня, девица!
А как буду я царица,
Я пожалую тебя!
Неизвестно было, пожалела ли Чернавка царевну, или тайно любила ее, но в саванне она ее развязала и отпустила на все четыре стороны. Вернувшись, Чернавка доложила царице, что царевна
Там, в лесу, стоит одна,
Зверю всякому видна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Вот за случайное членовредительство и пенял перед приходом гостей Председатель колдуну Ненегро.
— А урожаи? — поинтересовался Илья Константинович. —
Урожаи действительно выросли?
— Какая разница? — беспечно махнул рукой Председатель. — Главное, что коллективно все. У нас, брат, так — что потопаешь, то и полопаешь. А урожаи, они, брат, обязательно будут!
Выпили за будущие урожаи. В это время у ворот в деревню нетерпеливо засигналил автомобиль.
— Это еще кого принесло? — нахмурился Председатель.
— Туристы, наверное, — беспечно махнул рукой Мголо Нголо. От выпитого самогона он покрылся явственным серым налетом. — Кому еще по нашей саванне на автомобилях ездить!
Полог на входе в хижину колыхнулся, и на пороге ее показался мордастый мужик в сетчатой майке с надписью «Полюбил Бориса Билл, он так Монику любил!». Мужик был в шортах, открывающих полные волосатые ноги. На голов" мужика был белый пробковый шлем, на ногах желтели резиг новые пляжные шлепанцы, на груди чернел фотоаппарат, а на толстой шее вызывающе желтела толстая цепь.
— Здорово, мужики! — радостно заорал Жора Хилькевич из Мурманска. — Здесь, что ли, сафари на этих самых жирафов?
Тут он увидел Илью Константиновича Русского, но, казалось, совсем не удивился.
— Здорово, братила! — открыл он Русскому потные объятия. — Ну, блин, что ж ты в Каир на крокодилов не пришел? Такая прелесть была, м-мм, — поцеловал он кончики корот-ких пальцев. — Бля буду, объедение, братила. Пальчики оближешь! А уж выпили под крокодилов! Потом арабки пришли. Я тебе точно говорю, не бывает некрасивых баб, бывает мало водки! Всю ночь камасутрились. Ну ладно. Жорик зла не помнит. Ты здесь где остановился? Я смотрю, здесь, блин, даже трехзвездочного отеля не имеется. Ладно, я уже в Мурманск звонил, мне к вечеру «кунг» оборудованный самолетом доставят! А приятеля где забыл? Я так считаю, бабы здесь как гуталином намазанные, но хрен с ними, Жора зла не помнит. В конце концов, не в них дело. Мы сюда не за бабами, а за жирафами приехали. Бля буду, если я их с десяток не наваляю! Слышь, братила, а что тут народ пьет? Я думал, что здесь нормальной выпивки нигде не найдешь, поэтому пару ящиков «Муромца» заказал. Наше мурманское виски, блин, пятьдесят градусов крепости, бля буду! Жора Хилькевич подошел к Председателю.
— Ты, что ль, здесь за главного? — спросил он. — Клево, мужик. А где все племя?
— Народ в поле, — сказал Председатель. — А я здесь действительно главный и никому об том советую не забывать. А с теми, кто все-таки забудет, будет то же самое. — И он ткнул пальцем в однорукого и одноногого Бумбу.
Жора Хилькевич подошел ближе и с интересом оглядел инвалида.
— Что вы с ним делали? — удивленно спросил он. — Крокодила на него ловили, что ли? Неужели и на черных клюет? Вода ведь мутная, как они его в воде обнаруживают? По запаху, что ли?
Видно было, что наглый турист действует Председателю на нервы, и он давно бы приказал Ненегро принести Жору в жертву Агропрому, но не хотел международных осложнений.
А может, просто боялся, что его отзовут обратно в Россию, от беспорядка и холодов которой Иван Николаевич Хлеборобов уже отвык.
Потому он ничего не приказал Ненегро, а встал и, не прощаясь, вышел из хижины.
— Чо это он? — удивился Жора Хилькевич и ловко бросил в рот пластиночку «Орбита» без сахара.
— Волнуется, — сказал колдун Ненегро. — У нас сегодня премьера в народном театре. «Сказку о мертвой царевне» ставят.
— Ну, блин! — радостно удивился Жора. — У вас здесь, значит, и театр есть. Это зашибись, культурки похаваем! .
Глава 19
Тихие африканские сумерки стояли над деревней, и кие южные созвездия рекламно высветились в небесах, когда народный театр колхоза «Тихий Нил» начал показ своей постановки. Представьте себе, что чувствовал бы Шекспир, доведись ему увидеть «Гамлета» в Театре на Таганке, или, скажем, Имре Кальман, случись ему услышать свою «Мари-цу» в Волгоградском театре музыкальной комедии, — и вы поймете, как волновался Иван Николаевич Хлеборобов, когда занавес из зеленых пальмовых листьев раздвинулся и на освещенной сцене появились актеры.
Зрителей было много. Среди них выделялся белой молочной кожей толстый Жора Хилькевич из Мурманска. При виде его во многих аборигенах проснулись атавистические наклонности, и они нехорошо перемигивались, делая вполне определенные жесты и облизываясь. Но увлеченный иг'-Тюй актеров Жора этого перемигивания не замечал.
Больше всего зрителям нравился момент, когда злая царица, хоторую играла заслуженная доярка Нгума Мума, доставала зеркальце и, приветливо шутя и красуясь, говорила.
Свет мой, зеркальце! Скажи
Да всю правду доложи:
Я ль на свете всех милее,
Всех румяней и белее?
Черное лицо актрисы едва можно было рассмотреть на плохо освещенной сцене, поэтому, когда зеркальце тонко отвечало:
Ты, конечно, спору нет;
Ты, царица, всех милее,
Всех румяней и белее,
зал взрывался такими аплодисментами, что им бы позавидовал сам великий Качалов.
Жора Хилькевич восторженно засвистел; видно было, что мурманчанин хавает культуру в сыром виде — с костями и шкурой.
Между тем события на сцене продолжали развиваться. Подросла царевна. Для контрастности ее черное личико выбелили мелом, и, глядя на двигающуюся по сцене жуткую маску, Илья Константинович Русской непроизвольно крестился: каирская красотка теперь казалась ему гением чистой красоты. Царица же, не подозревая о готовящемся сюрпризе, собиралась на девичник. Судя по тому, что она надела и как тщательно выбирала нож, девицы явно сговорились кого-то съесть. Тем оглушительнее прозвучал ответ зеркальца, что царица, конечно, красива, спору нет, но царевна всех милее, всех румяней и белее…
Что тут началось! Минут десять царица в бешенстве каталась по сцене, выла, топтала зеркальце и вообще вела себя отвратительно. Зрители скулили от восторга. Из саванны им Кружно подтягивали голодные гиены. Наконец царица призвала к себе Чернавку. Да, это действительно была Чернавка! Остальные актеры рядом с ней смотрелись Снегурочками. Царица приказала Чернавке взять соперницу, отвести ее в саванну и оставить на съедение гиенам. «Черт ли сладит с бабой гневной». Чернавка повела царевку в саванну. Та причитала:
Жизнь моя!
В чем, скажи, виновна я?
Не губи меня, девица!
А как буду я царица,
Я пожалую тебя!
Неизвестно было, пожалела ли Чернавка царевну, или тайно любила ее, но в саванне она ее развязала и отпустила на все четыре стороны. Вернувшись, Чернавка доложила царице, что царевна
Там, в лесу, стоит одна,
Зверю всякому видна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51