Как ты себя чувствуешь?
— Не спрашивай лучше. Если ты дежуришь, то…
— Не бери в голову. Решим. Извини, я тороплюсь.
Гималаев собрал грязные кружки.
— Что Иванычу-то передать?
Максаков подумал секунду.
— А, не помню уже. Андронова я с собой забираю.
— «Моторолу» возьми. Зарядилась.
Максаков вернулся от дверей и сунул в карман «ментовский мобильник» — массивный гибрид радиостанции и телефона. Качество связи — отвратное, но лучше, чем ничего.
— Какой там номер?
— Двадцать шесть ноль пять.
— Я отзвонюсь.
— Давай.
Андронов с «сокамерником» по кабинету Сашкой Шароградским изучали «Спорт-Экспресс».
— Лучше бы дела в порядок приводил.
— Шеф, я не могу отвлекаться — держу в страхе район.
— Додержался. Поехали. Саня, давай тоже — хрен знает, что там.
Во дворе колючий жесткий ветер стучался в двери припорошенного тоненьким слоем снега одинокого «УАЗика».
— Вспомнил! — Максаков остановился. — Саня, добеги, пожалуйста, наверх и скажи Игорю, чтобы Иваныч сходил в гараж насчет аккумулятора. Мы тебя в машине подождем.
Часовой под аркой прижался к стенке, обняв автомат. Ветер дул как в аэродинамической трубе.
— Ты чего? Волю тренируешь?
— Приказ начальника ГУВД. Вдруг чечены нападут.
— Понятно. Ты — первая строка некролога?
— Отстань.
Длинные змейки поземки извивались по асфальту. Снег прекратился. Белая пыль скользила по земле, повинуясь безудержным фантазиям ветра. Холодало.
— Все. Сказал. — Шароградский упал на заднее сиденье. — Опять морозит. Аж уши прихватило. Час назад еще тепло было.
— Питер. — Максаков протер рукавом запотевшее стекло. — От кого перегаром несет?
— Остаточные явления. — Сашка устроился поудобнее. — Вчера Кузя из стопятки капитана получил.
«Моторола» в кармане заголосила тоненьким отвратительным зуммером.
— Ты где? — Голос Иваныча плавал.
— Где-где? Внизу. Машину грею.
— Заедь в прокуратуру, за следаком. В дежурке машин нет.
— А кто будет? — Максаков про себя матюгнулся. Бак не резиновый. Денег ноль. На Лиговке как всегда пробки.
— Они еще не определились.
— Еду. — Он отключился.
Машина рыкнула и, скользя лысыми скатами на обледенелом асфальте, покатилась по 4-й Советской сквозь мутный питерский декабрь.
9
С некоторых пор прокуратура района вызывала у Максакова ассоциацию с Германией в последние дни войны. Лучшие бойцы погибли, попали в плен или, прозрев, дезертировали, а в бой брошены дети из гитлерюгенда, ведомые последними кадровыми офицерами. Агония. Он уже давно перестал следить за сменой следователей, перестал путать их с практикантами, перестал удивляться вопросам типа: «А как допрашивать?», перестал поражаться неожиданному гонору и самомнению вчерашних школьников. В прокуратуре для него существовал только Володька Французов, с которым можно было ввязываться в любую авантюру, и Жора Ефремов — неплохой следак, но полный пофигист, постоянно ищущий место на «гражданке». Остальные воспринимались постоянно изменяющейся, безликой массой мальчиков и девочек.
Вохровец внизу, у лифта, приветственно махнул рукой.
— Как всегда, к Французову?
— Не угадал.
В коридоре четвертого этажа было тихо. В канцелярии сидела абсолютно незнакомая девочка с внешностью отличницы.
— Вам кого?
Максаков грустно подумал, что еще год назад ему в прокуратуре никто бы такой вопрос не задал.
— А где зампрокурора?
— Она на коллегии.
— Я из РУВД, за дежурным следователем. Кто сегодня?
— Ефремов.
Он облегченно вздохнул.
«Лучшие из лучших зализывают раны. Возьмем лучших из худших».
Девочка строго посмотрела на него и сняла трубку местного телефона.
— Георгий Владимирович, за вами водитель из РУВД.
Он рассмеялся.
— Старший водитель. Я буду в триста двенадцатом кабинете.
Из коридора он услышал, как она аккуратно повторяет в телефон про старшего водителя. Возле бывшего кабинета Ленки Колобковой он не удержался и приоткрыл дверь — блондинистый мальчик, фамилию которого Максаков забыл, раскладывал на компьютере пасьянс. За окном снова потянулись длинные снежные нити. Ветер вязал их в замысловатые узлы.
У Володьки дым стоял столбом. В форточку задувало новорожденные снежинки. Литруха «Санкт-Петербурга» опустошена почти наполовину. Несколько бутербродов. Пузырь «Фанты». Двое похожих на близнецов стажеров смотрят тревожно. Видимо, никогда не видели своего шефа таким в середине рабочего дня.
— Ты не рано начал?
— Нормально. Все равно выговор уже есть.
— Обмываешь?
— Конечно. Жаль, вы с Игорем заняты.
— Игорь к вечеру освободится.
— Не доживу. Чего? Стряслось что-то?
— Бытовуха.
— Ясно. Выпьешь?
Максаков никогда не пил на дежурстве, но сегодня отказать не мог. Глаза у Французова были трезвые и тоскливо-злые.
— Наливай.
— Я по чуть-чуть. Толик, Денис подставляйте.
Максаков отломил кусочек бутерброда и взял стакан.
— Какой пример молодежи, Николаич.
— Пусть видят. Они же хотят в следствие. — Французов выпил, никого не дожидаясь. — Пусть видят, как контора будет иметь их в извращенной форме.
Максаков выдохнул.
— Чтоб последний выговор.
Водка неожиданно легко скользнула по пищеводу.
— Денис, приоткрой балконную дверь — задохнемся. — Володька потянулся за сигаретами. — Знаешь, Миша, я думаю, что последний. Надоело все. Мне сейчас выговорешник впаяли, а это — долой следственную надбавку, долой квартальную премию, минус алименты, минус оплата жилья остается тысячи полторы на жизнь. Клево? Да и не это главное. Я давно ненавижу прокуратуру, в принципе. Дело не в выговоре. Это лишь очередная капля. Кругом трусы. Главное — никуда не лезть. Главное — сидеть тихо. А вдруг накажут? А вдруг в газетах пропишут? Никому ничего не нужно. Особенно — бандитов сажать. Лучше десять бытовух в суд спихнуть да пяток ментов за превышение власти. Спокойней и безопасней. Кстати, хочешь хохму? Меня наказали за то же дело, за которое признали лучшим следователем года. Класс? Когда оно ушло в суд и о нем писала пресса, то я — лучший следователь, а когда суд выпендрился — пи… конченый.
Максаков смотрел в окно. Пурга набирала силу. Дома напротив почти не было видно.
— И чего решил делать? — бесцветным голосом спросил он.
— Хер его знает. — Француз взял бутылку. — Достало быть белой вороной, а не быть — не могу. Впрочем, так же, как и ты. Давай стакан.
— Я пас, Володь, я же дежурю.
Кто-то дернул ручку двери.
— Это Жора, наверное. Спрячь пузырь.
— Плевать! — Француз махнул рукой. — Толик, открой!
— Водку типа пьянствуете? А я типа готов на мокруху ехать.
Жора Ефремов постоянно косил под братка. Следователем он был опытным, неплохим, но к работе абсолютно равнодушным. Максакову никак не удавалось понять, что скрывает маска придурковатого рубахи-парня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
— Не спрашивай лучше. Если ты дежуришь, то…
— Не бери в голову. Решим. Извини, я тороплюсь.
Гималаев собрал грязные кружки.
— Что Иванычу-то передать?
Максаков подумал секунду.
— А, не помню уже. Андронова я с собой забираю.
— «Моторолу» возьми. Зарядилась.
Максаков вернулся от дверей и сунул в карман «ментовский мобильник» — массивный гибрид радиостанции и телефона. Качество связи — отвратное, но лучше, чем ничего.
— Какой там номер?
— Двадцать шесть ноль пять.
— Я отзвонюсь.
— Давай.
Андронов с «сокамерником» по кабинету Сашкой Шароградским изучали «Спорт-Экспресс».
— Лучше бы дела в порядок приводил.
— Шеф, я не могу отвлекаться — держу в страхе район.
— Додержался. Поехали. Саня, давай тоже — хрен знает, что там.
Во дворе колючий жесткий ветер стучался в двери припорошенного тоненьким слоем снега одинокого «УАЗика».
— Вспомнил! — Максаков остановился. — Саня, добеги, пожалуйста, наверх и скажи Игорю, чтобы Иваныч сходил в гараж насчет аккумулятора. Мы тебя в машине подождем.
Часовой под аркой прижался к стенке, обняв автомат. Ветер дул как в аэродинамической трубе.
— Ты чего? Волю тренируешь?
— Приказ начальника ГУВД. Вдруг чечены нападут.
— Понятно. Ты — первая строка некролога?
— Отстань.
Длинные змейки поземки извивались по асфальту. Снег прекратился. Белая пыль скользила по земле, повинуясь безудержным фантазиям ветра. Холодало.
— Все. Сказал. — Шароградский упал на заднее сиденье. — Опять морозит. Аж уши прихватило. Час назад еще тепло было.
— Питер. — Максаков протер рукавом запотевшее стекло. — От кого перегаром несет?
— Остаточные явления. — Сашка устроился поудобнее. — Вчера Кузя из стопятки капитана получил.
«Моторола» в кармане заголосила тоненьким отвратительным зуммером.
— Ты где? — Голос Иваныча плавал.
— Где-где? Внизу. Машину грею.
— Заедь в прокуратуру, за следаком. В дежурке машин нет.
— А кто будет? — Максаков про себя матюгнулся. Бак не резиновый. Денег ноль. На Лиговке как всегда пробки.
— Они еще не определились.
— Еду. — Он отключился.
Машина рыкнула и, скользя лысыми скатами на обледенелом асфальте, покатилась по 4-й Советской сквозь мутный питерский декабрь.
9
С некоторых пор прокуратура района вызывала у Максакова ассоциацию с Германией в последние дни войны. Лучшие бойцы погибли, попали в плен или, прозрев, дезертировали, а в бой брошены дети из гитлерюгенда, ведомые последними кадровыми офицерами. Агония. Он уже давно перестал следить за сменой следователей, перестал путать их с практикантами, перестал удивляться вопросам типа: «А как допрашивать?», перестал поражаться неожиданному гонору и самомнению вчерашних школьников. В прокуратуре для него существовал только Володька Французов, с которым можно было ввязываться в любую авантюру, и Жора Ефремов — неплохой следак, но полный пофигист, постоянно ищущий место на «гражданке». Остальные воспринимались постоянно изменяющейся, безликой массой мальчиков и девочек.
Вохровец внизу, у лифта, приветственно махнул рукой.
— Как всегда, к Французову?
— Не угадал.
В коридоре четвертого этажа было тихо. В канцелярии сидела абсолютно незнакомая девочка с внешностью отличницы.
— Вам кого?
Максаков грустно подумал, что еще год назад ему в прокуратуре никто бы такой вопрос не задал.
— А где зампрокурора?
— Она на коллегии.
— Я из РУВД, за дежурным следователем. Кто сегодня?
— Ефремов.
Он облегченно вздохнул.
«Лучшие из лучших зализывают раны. Возьмем лучших из худших».
Девочка строго посмотрела на него и сняла трубку местного телефона.
— Георгий Владимирович, за вами водитель из РУВД.
Он рассмеялся.
— Старший водитель. Я буду в триста двенадцатом кабинете.
Из коридора он услышал, как она аккуратно повторяет в телефон про старшего водителя. Возле бывшего кабинета Ленки Колобковой он не удержался и приоткрыл дверь — блондинистый мальчик, фамилию которого Максаков забыл, раскладывал на компьютере пасьянс. За окном снова потянулись длинные снежные нити. Ветер вязал их в замысловатые узлы.
У Володьки дым стоял столбом. В форточку задувало новорожденные снежинки. Литруха «Санкт-Петербурга» опустошена почти наполовину. Несколько бутербродов. Пузырь «Фанты». Двое похожих на близнецов стажеров смотрят тревожно. Видимо, никогда не видели своего шефа таким в середине рабочего дня.
— Ты не рано начал?
— Нормально. Все равно выговор уже есть.
— Обмываешь?
— Конечно. Жаль, вы с Игорем заняты.
— Игорь к вечеру освободится.
— Не доживу. Чего? Стряслось что-то?
— Бытовуха.
— Ясно. Выпьешь?
Максаков никогда не пил на дежурстве, но сегодня отказать не мог. Глаза у Французова были трезвые и тоскливо-злые.
— Наливай.
— Я по чуть-чуть. Толик, Денис подставляйте.
Максаков отломил кусочек бутерброда и взял стакан.
— Какой пример молодежи, Николаич.
— Пусть видят. Они же хотят в следствие. — Французов выпил, никого не дожидаясь. — Пусть видят, как контора будет иметь их в извращенной форме.
Максаков выдохнул.
— Чтоб последний выговор.
Водка неожиданно легко скользнула по пищеводу.
— Денис, приоткрой балконную дверь — задохнемся. — Володька потянулся за сигаретами. — Знаешь, Миша, я думаю, что последний. Надоело все. Мне сейчас выговорешник впаяли, а это — долой следственную надбавку, долой квартальную премию, минус алименты, минус оплата жилья остается тысячи полторы на жизнь. Клево? Да и не это главное. Я давно ненавижу прокуратуру, в принципе. Дело не в выговоре. Это лишь очередная капля. Кругом трусы. Главное — никуда не лезть. Главное — сидеть тихо. А вдруг накажут? А вдруг в газетах пропишут? Никому ничего не нужно. Особенно — бандитов сажать. Лучше десять бытовух в суд спихнуть да пяток ментов за превышение власти. Спокойней и безопасней. Кстати, хочешь хохму? Меня наказали за то же дело, за которое признали лучшим следователем года. Класс? Когда оно ушло в суд и о нем писала пресса, то я — лучший следователь, а когда суд выпендрился — пи… конченый.
Максаков смотрел в окно. Пурга набирала силу. Дома напротив почти не было видно.
— И чего решил делать? — бесцветным голосом спросил он.
— Хер его знает. — Француз взял бутылку. — Достало быть белой вороной, а не быть — не могу. Впрочем, так же, как и ты. Давай стакан.
— Я пас, Володь, я же дежурю.
Кто-то дернул ручку двери.
— Это Жора, наверное. Спрячь пузырь.
— Плевать! — Француз махнул рукой. — Толик, открой!
— Водку типа пьянствуете? А я типа готов на мокруху ехать.
Жора Ефремов постоянно косил под братка. Следователем он был опытным, неплохим, но к работе абсолютно равнодушным. Максакову никак не удавалось понять, что скрывает маска придурковатого рубахи-парня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37