Однако их супружескому счастью нежданно настал конец. Нынче рано утром Долорес кормила голубка, и ей взбрело в голову хоть чуточку показать ему большой мир. Она распахнула окно над долиной Дарро – и любимец ее внезапно оказался за стенами Альгамбры. Впервые в жизни изумленной птичке довелось испытать силу своих крыльев. Голубь нырнул глубоко в долину, потом взмыл под самые облака. Никогда раньше он не летал так высоко, никогда так не радовался полету: и у него, как у юного повесы, вступившего вдруг в права наследства, закружилась голова от избытка свободы и от раскрытого перед ним простора. Весь день он своевольно кружил над башнями и деревьями. Напрасно его пытались залучить обратно, напрасно рассыпали зерно по крыше – он словно и думать забыл о доме, о нежной подруге и беззащитных детенышах. К пущему огорчению Долорес, его взяли в оборот два голубка-разбойника (palomas ladrones), занятие которых было сманивать бездомных собратий в свои голубятни. Беглец, подобно несмышленым юнцам, окунувшимся в светскую жизнь, был в восторге от этих опытных, хоть и бесцеремонных спутников, которые взялись учить его жизни и ввести в общество. Он носился с ними над всеми крышами и шпилями Гранады. Разразилась гроза, но домой он все равно не полетел; спустилась ночь, а его все не было. В довершение печалей голубка, просидев в гнезде бессменно несколько часов, отправилась искать своего сбежавшего супруга и отлучилась так надолго, что птенцы, лишенные родительского тепла и защиты, погибли. Вечером, в поздний час, Долорес донесли, что беглец был замечен на башнях Хенералифе. А дело в том, что управитель этого древнего дворца – тоже владелец голубятни, в которой как раз и живут две или три бессовестные птицы, гроза окрестных голубятников. Долорес тут же заключила, что два пернатых негодяя, которые обхаживали ее беглого голубка, – наверняка из Хенералифе. Военный совет держали в комнате тетушки Антонии. В Хенералифе свое начальство, и с начальством Альгамбры оно, конечно, слегка не ладит, чтоб не сказать соперничает. Поэтому решено было направить заику-садовника Пепе послом к тамошнему коменданту и затребовать беглеца, буде он там объявится, как подданного Альгамбры. Пепе отбыл с дипломатической миссией и, прошествовав по лунным аллеям и рощицам, вернулся через час со скорбной вестью, что в голубятне Хенералифе подобной птицы не обнаружено. Впрочем, комендант поручился своим словом, что в случае появления бродяги, хоть бы и в полночь, он будет тут же арестован и отправлен под стражей к своей черноглазой хозяюшке.
Такая вот приключилась грустная история, наделавшая немало шуму во дворце; и безутешная Долорес отправилась на свое бессонное ложе.
Утро вечера мудренее, гласит -пословица. Едва я вышел наутро из своих покоев, как натолкнулся на Долорес с беглым голубем в руках, и глазки ее искрились радостью. Он появился в ранний час, робко перелетая с крыши на крышу, наконец впорхнул в окно и сдался в плен. Правда, раскаяния в нем было незаметно: он жадно принялся клевать рассыпанный перед ним корм, и, конечно же, его, как и блудного сына, пригнал домой голод. Долорес распекла голубя за бессовестное поведение, назвала на тысячу ладов бродяжкой, в то же время по-женски прижимая его к груди и покрывая поцелуями. Я заметил, однако ж, что на будущее она позаботилась подрезать ему крылья; эту предосторожность я упоминаю к сведению всех тех, у кого беспокойные любовники или гулящие мужья. Вообще история Долорес и ее голубка весьма и весьма поучительна.
Балкон
Я уже говорил о балконе за средним окном Посольского Чертога. Он служил мне обсерваторией, и я частенько сиживал там, наблюдая не только небесные, но и земные явления. Оттуда открывался прекрасный вид на горы, долы и веси, а внизу развертывались повседневные житейские сценки. У подножия горы была аламеда, место прогулок, не такое фешенебельное, как нынешний великолепный бульвар-пасо возле Хениля, но и здесь публика подобралась пестрая и живописная. Тут были дворянчики из пригородов, священники и монахи, гулявшие для аппетита и пищеварения, щеголи и щеголихи, majos и majas из простых, в андалузских нарядах, разодетые контрабандисты, а иногда прогуливались, полузакрыв лицо плащом, и лица высшего сословия – видимо, с некою тайной целью.
Я восхищенно созерцал эти живые картины испанского быта и нравов; и, подобно астроному, который обозревает небеса в громадный телескоп, как бы поднося звезды к глазам, я глядел со своих высот в карманную подзорную трубу, и участники пестрых сборищ были видны столь отчетливо, что порою мне казалось, будто я могу судить об их разговорах по Жестам и выражению лиц. Я был как бы наблюдателем-невидимкой и, не поступаясь уединением, мог вмиг оказаться в гуще толпы – редкое преимущество, особенно ценное для человека моего склада, довольно застенчивого и необщительного, любителя наблюдать жизненную драму со стороны, не участвуя в сценическом действе.
Пригород в низине под Альгамброй занимал узкую ложбину и распространялся на противоположную гору Альбайсин. Многие дома здесь были в мавританском стиле, с круглыми фонтанными двориками-патио под открытым небом; в этих двориках и на крышах жители проводят летом большую часть времени, так что сверху, из-под облаков, можно было вдоволь насмотреться на их житье-бытье.
Я был вроде того студента из знаменитой и старинной испанской повести, который проникал взглядом под мадридские крыши; а мой словоохотливый оруженосец Матео Хименес иногда служил мне Асмодеем, рассказывая разные истории о домах и их обитателях.
Я, однако ж, предпочитал строить собственные догадки и просиживал часами, сплетая из случайных происшествий и замет умыслы, козни и заботы вечно занятых смертных там, внизу. Обо всяком миловидном личике, о всякой изящной фигурке у меня постепенно сочинялись драматические истории, хотя порою некоторые мои персонажи совершенно выбивались из роли и ломали весь сюжет. Как-то, обводя своим стеклянным оком улочки по склону Альбайсина, я увидел процессию: вели на постриг будущую монахиню. И то, что мне бросилось в глаза, пробудило живейшее участие к судьбе этой юной девицы, которую хоронили заживо. Я с удовлетворением отметил, что она красива: бледность щек выдавала в ней невольную жертву. Она была облачена в свадебный наряд, на голове белый веночек, но сердце ее явно противилось этой пародии на духовный союз и тосковало по земной любви. Рядом с нею шел высокий и суровый мужчина – разумеется, тиран-отец, который вынудил ее к этому из ханжества или корысти. В толпе был красивый темноволосый юноша, одетый по-андалузски; он не сводил с нее мучительного взора – конечно же, ее тайный избранник, с которым она навеки расставалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85