с дворником? на этой улице не живут люди с доходом меньше десяти тысяч долларов в месяц, почему же она не уходит, не возвращается в свой мир роскоши и комфорта? Мы проговорили минут двадцать, но я понимал, что это не может долго продолжаться, и пошел ва-банк:
— Хотите, я вам кое-что покажу?
Симпатичные девушки всегда смелы и любопытны. А может быть, наоборот, смелые и любопытные девушки мне более симпатичны? Не раздумывая ни минуты, Мириам (так звали мою фею) последовала за мной к высотному дому и дальше, на самую крышу.
Конечно, в Москве ни одна нормальная девушка не вошла бы в лифт с незнакомым человеком. Но Израиль, несмотря на арабский терроризм, гораздо более безопасная страна, а Эйлат — вообще «город без происшествий».
Мы долго молчали, облокотившись на перила. Мириам широко раскрытыми глазами глядела на город, казавшийся отсюда огромной клумбой, разбитой среди разноцветного мира. Но высота и простор располагают к откровенности, и понемногу мы все рассказали друг другу.
Девушка жила с мужем в Иерусалиме, он был из марокканских евреев, а она
— из итальянских. Когда она выходила за него замуж, он казался вполне современным человеком, но вскоре после свадьбы бедняжке пришлось столкнуться со всеми прелестями патриархального уклада. Мало того, что муж относился к ней, как старослужащий к новобранцу, он еще и дико ревновал. Особенно напряженными стали отношения после года совместной жизни — бедная девочка никак не могла забеременеть. Запинаясь от смущения, бедняжка призналась мне, что муж несколько раз избивал ее.
К счастью, Израиль все-таки не Марокко. Мириам потихоньку готовилась к бракоразводному процессу, но откладывала неизбежный шаг, надеясь наконец забеременеть — в этом случае муж, совладелец Эйлатского автомобильного терминала, вынужден был бы обеспечить ее на всю жизнь.
На каком-то из особенно грустных эпизодов супружеской жизни Мириам расплакалась.
Я, естественно, обнял ее и стал утешать, потом целовать в глазки, чтобы высушить слезы, потом… Нет, я не срывал с нее платье в судорожном припадке страсти и не тискал насильно в грубых объятиях — мне почти приходилось заставлять себя делать то, что я делал. Все мое эстетическое чувство — или совесть, называйте как хотите — протестовало: нельзя было касаться немытыми руками этого чуда, немыслимо было опускаться с ней на голый матрас, недостоин я был вообще дотрагиваться до такого совершенства, да еще едва переставшего плакать. Во мне не было желания, только нежность и боязнь нечаянно причинить боль движением или словом.
Но я понимал, что только настоящий мужчина может помочь ей хоть немного восстановить душевное здоровье после года жизни с гнусной сволочью-мужем. Кроме того, я знал, что в восточных семьях в отсутствии детей всегда винят женщину — но знал и медицинскую статистику на этот счет. Может быть, мне удастся помочь ей вытрясти часть золота из жирного мерзавца, да к тому же на безбедную жизнь для нашего с ней крошки? Если бы ребенок унаследовал красоту матери и оптимизм отца…
Через несколько минут я убедился, что уж муженька-то назвать настоящим мужчиной нельзя даже формально. Мириам отдавалась мне с такой жадной страстью, словно провела несколько лет в монастыре. Я как-то не ожидал найти подобный талант чувственности в столь утонченном создании, поэтому в какой-то момент немного растерялся. Но тут, глотнув воздуха после первой волны наслаждения, я встретился взглядом с Мириам — с ее сияющими, исполненными радости и нетерпения волшебными глазами — и понял, что смогу дать ей все, что ей нужно, не только ее молодому, требующему любви телу, но и измученной одиночеством душе.
Наверное, столь возвышенная лексика не очень соответствует лихорадочному прелюбодеянию на выгоревшем матрасе. Но я был полон решимости силой своей нежности превратить грязную битумную крышу в рай на Земле.
Все было так, как я и предполагал. Вечером, когда нам пришло время расставаться, со мной прощался другой человек — сильная, уверенная в себе, спокойная, но по-прежнему нежная и прекрасная юная женщина.
Пять дней пролетели, как во сне. Я научил Мириам всему, что умел — не просто искусству любви, но и вере в себя, благо мне-то этой черты характера досталось с избытком. Мы нежились под зимним солнцем, вознесенные над городом почти в самое небо, одинокие над шумными улицами, словно Адам и Ева. Увы, все это было слишком хорошо, чтобы долго продлиться.
Мы уже обдумывали, как нам удрать на субботу в Хай-Бар, нам хотелось попробовать любовь в нормальной постели, а не на солнцепеке. Но тут муж Мириам, видимо, что-то заподозрив, увез ее домой в Иерусалим. Бедная девочка едва нашла минутку, чтобы позвонить мне в притон.
— Я никогда не забуду, что у нас было, — сказала она.
— Не плачь. Главное, не забудь, что я тебе говорил.
— Я помню. Я буду сильной. А с мужем разведусь.
— Не забудь, ты достойна самого лучшего мужчины на свете.
Мириам стала говорить, что лучше меня не бывает (к счастью, это далеко не так), и снова заплакала, и я опять утешал ее… Впрочем, все это касается только нас двоих.
Ночью мне приснилось, что я бью ее мужа вырванным с корнем дубом. Этот странный сон, при всей однозначности его толкования с позиций фрейдистского психоанализа, впоследствии оказался вещим в самом буквальном смысле. Но в тот момент я был уверен, что никогда не услышу больше ни про девушку, ни про ублюдка-мужа, не говоря уже о том, чтобы, как говорили в библейские времена, наложить на него руку.
В тот выходной мы с Беней так напились, что не заметили, как ночью из туристского офиса украли автомат по продаже пепси-колы. Позже полиция нашла преступников — шведских волонтеров из киббуца Йотвата. Они приехали на автокране, выдрали с мясом автомат и увезли вместе с колой и выручкой, пока мы накачивались водкой «Кеглевич» на другом конце саванны.
В воскресенье я забрался на крышу и долго сидел в одиночестве, разглядывая яхты в заливе, белые кубики иорданского порта Акаба и первых орлов, кружащих над городом. Откуда мне было знать, что Эли в этот день приедет не на своем разбитом драндулете, а на машине жены? Он приехал, и вместо меня нашел на участке горы накопившегося за неделю мусора. Скандал был страшный. Но в этот раз меня еще не уволили, только обозвали «fucking kusammak krev potz huy».
По вечерам я снова валялся на пляже или бродил по городу, надеясь на случайную встречу с Аней. Но мне не везло. В конце концов я просто передал ей через Пашу сребряный перстенек с неплохим изумрудиком (хорошо, когда есть возможность доставать такие вещи бесплатно), а также маленькую незатейливую серенаду.
Серенада
Потертым шекелем луна
Взошла над Акабой,
В Эйлате снова тишина
И сумрак голубой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Хотите, я вам кое-что покажу?
Симпатичные девушки всегда смелы и любопытны. А может быть, наоборот, смелые и любопытные девушки мне более симпатичны? Не раздумывая ни минуты, Мириам (так звали мою фею) последовала за мной к высотному дому и дальше, на самую крышу.
Конечно, в Москве ни одна нормальная девушка не вошла бы в лифт с незнакомым человеком. Но Израиль, несмотря на арабский терроризм, гораздо более безопасная страна, а Эйлат — вообще «город без происшествий».
Мы долго молчали, облокотившись на перила. Мириам широко раскрытыми глазами глядела на город, казавшийся отсюда огромной клумбой, разбитой среди разноцветного мира. Но высота и простор располагают к откровенности, и понемногу мы все рассказали друг другу.
Девушка жила с мужем в Иерусалиме, он был из марокканских евреев, а она
— из итальянских. Когда она выходила за него замуж, он казался вполне современным человеком, но вскоре после свадьбы бедняжке пришлось столкнуться со всеми прелестями патриархального уклада. Мало того, что муж относился к ней, как старослужащий к новобранцу, он еще и дико ревновал. Особенно напряженными стали отношения после года совместной жизни — бедная девочка никак не могла забеременеть. Запинаясь от смущения, бедняжка призналась мне, что муж несколько раз избивал ее.
К счастью, Израиль все-таки не Марокко. Мириам потихоньку готовилась к бракоразводному процессу, но откладывала неизбежный шаг, надеясь наконец забеременеть — в этом случае муж, совладелец Эйлатского автомобильного терминала, вынужден был бы обеспечить ее на всю жизнь.
На каком-то из особенно грустных эпизодов супружеской жизни Мириам расплакалась.
Я, естественно, обнял ее и стал утешать, потом целовать в глазки, чтобы высушить слезы, потом… Нет, я не срывал с нее платье в судорожном припадке страсти и не тискал насильно в грубых объятиях — мне почти приходилось заставлять себя делать то, что я делал. Все мое эстетическое чувство — или совесть, называйте как хотите — протестовало: нельзя было касаться немытыми руками этого чуда, немыслимо было опускаться с ней на голый матрас, недостоин я был вообще дотрагиваться до такого совершенства, да еще едва переставшего плакать. Во мне не было желания, только нежность и боязнь нечаянно причинить боль движением или словом.
Но я понимал, что только настоящий мужчина может помочь ей хоть немного восстановить душевное здоровье после года жизни с гнусной сволочью-мужем. Кроме того, я знал, что в восточных семьях в отсутствии детей всегда винят женщину — но знал и медицинскую статистику на этот счет. Может быть, мне удастся помочь ей вытрясти часть золота из жирного мерзавца, да к тому же на безбедную жизнь для нашего с ней крошки? Если бы ребенок унаследовал красоту матери и оптимизм отца…
Через несколько минут я убедился, что уж муженька-то назвать настоящим мужчиной нельзя даже формально. Мириам отдавалась мне с такой жадной страстью, словно провела несколько лет в монастыре. Я как-то не ожидал найти подобный талант чувственности в столь утонченном создании, поэтому в какой-то момент немного растерялся. Но тут, глотнув воздуха после первой волны наслаждения, я встретился взглядом с Мириам — с ее сияющими, исполненными радости и нетерпения волшебными глазами — и понял, что смогу дать ей все, что ей нужно, не только ее молодому, требующему любви телу, но и измученной одиночеством душе.
Наверное, столь возвышенная лексика не очень соответствует лихорадочному прелюбодеянию на выгоревшем матрасе. Но я был полон решимости силой своей нежности превратить грязную битумную крышу в рай на Земле.
Все было так, как я и предполагал. Вечером, когда нам пришло время расставаться, со мной прощался другой человек — сильная, уверенная в себе, спокойная, но по-прежнему нежная и прекрасная юная женщина.
Пять дней пролетели, как во сне. Я научил Мириам всему, что умел — не просто искусству любви, но и вере в себя, благо мне-то этой черты характера досталось с избытком. Мы нежились под зимним солнцем, вознесенные над городом почти в самое небо, одинокие над шумными улицами, словно Адам и Ева. Увы, все это было слишком хорошо, чтобы долго продлиться.
Мы уже обдумывали, как нам удрать на субботу в Хай-Бар, нам хотелось попробовать любовь в нормальной постели, а не на солнцепеке. Но тут муж Мириам, видимо, что-то заподозрив, увез ее домой в Иерусалим. Бедная девочка едва нашла минутку, чтобы позвонить мне в притон.
— Я никогда не забуду, что у нас было, — сказала она.
— Не плачь. Главное, не забудь, что я тебе говорил.
— Я помню. Я буду сильной. А с мужем разведусь.
— Не забудь, ты достойна самого лучшего мужчины на свете.
Мириам стала говорить, что лучше меня не бывает (к счастью, это далеко не так), и снова заплакала, и я опять утешал ее… Впрочем, все это касается только нас двоих.
Ночью мне приснилось, что я бью ее мужа вырванным с корнем дубом. Этот странный сон, при всей однозначности его толкования с позиций фрейдистского психоанализа, впоследствии оказался вещим в самом буквальном смысле. Но в тот момент я был уверен, что никогда не услышу больше ни про девушку, ни про ублюдка-мужа, не говоря уже о том, чтобы, как говорили в библейские времена, наложить на него руку.
В тот выходной мы с Беней так напились, что не заметили, как ночью из туристского офиса украли автомат по продаже пепси-колы. Позже полиция нашла преступников — шведских волонтеров из киббуца Йотвата. Они приехали на автокране, выдрали с мясом автомат и увезли вместе с колой и выручкой, пока мы накачивались водкой «Кеглевич» на другом конце саванны.
В воскресенье я забрался на крышу и долго сидел в одиночестве, разглядывая яхты в заливе, белые кубики иорданского порта Акаба и первых орлов, кружащих над городом. Откуда мне было знать, что Эли в этот день приедет не на своем разбитом драндулете, а на машине жены? Он приехал, и вместо меня нашел на участке горы накопившегося за неделю мусора. Скандал был страшный. Но в этот раз меня еще не уволили, только обозвали «fucking kusammak krev potz huy».
По вечерам я снова валялся на пляже или бродил по городу, надеясь на случайную встречу с Аней. Но мне не везло. В конце концов я просто передал ей через Пашу сребряный перстенек с неплохим изумрудиком (хорошо, когда есть возможность доставать такие вещи бесплатно), а также маленькую незатейливую серенаду.
Серенада
Потертым шекелем луна
Взошла над Акабой,
В Эйлате снова тишина
И сумрак голубой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47