Днем я ехал рядом с моим мастером на золотистой лошади: он учил меня, рассказывал истории, занимался духовными упражнениями, составлял специальные упражнения для меня. Однажды, приближаясь к священному озеру Ямдрок Цо и уже увидев вдалеке бирюзовое сияние его вод, один из спутников мастера, Лама Цетен, стал умирать.
Смерть Ламы Цетена оказалась еще одним сильным поучением для меня. Он был учителем духовной жены моего мастера, Кхандро Церинг Чодрон, живущей и поныне. Многие в Тибете считают ее первой женщиной, посвятившей себя духовным занятиям; она – сокрытый мастер, и для меня – воплощение преданности; она учит уже самой простотой своего исполненного любви присутствия. Очень человечный, Лама Цетен воспринимался как родной дедушка. Это был довольно высокий, с седыми волосами человек за шестьдесят лет, от которого исходило ощущение естественной кротости и доброты. Он далеко продвинулся в занятиях медитацией; даже когда я находился рядом с ним, то испытывал чувство мира и покоя. Иногда он ругал меня, вызывая во мне страх, но, несмотря на свою строгость, он всегда сохранял свое тепло.
Лама Цетен умер необычно. Хотя невдалеке был монастырь, он отказался отправиться туда, сказав, что не хочет оставлять им труп, который придется убирать. Поэтому мы разбили лагерь как обычно, установив палатки по кругу. Кхандро ухаживала за Ламой Цетеном, поскольку он был ее учителем. Мы были одни с ней в его палатке, когда он вдруг позвал ее. Обычно он нежно называл ее «А-ми», что на его родном диалекте означало «мое дитя». «А-ми, – ласково сказал он, – подойди. Это уже происходит. Мне нечему больше тебя научить. Ты прекрасна такой, какая ты есть; я очень доволен тобой. Продолжай служить своему мастеру точно так же, как прежде».
Она тут же повернулась, чтобы выбежать из палатки, но он поймал ее за рукав. «Куда ты?», – спросил он. «Позвать Ринпоче», – ответила она.
«Не беспокой его, в этом нет нужды, – улыбнулся он. – Для мастера не существует расстояния». Сказав это, он устремил глаза к небу и отключился. Кхандро высвободила свой рукав из его пальцев и выбежала, чтобы позвать моего мастера. Я сидел, не в силах пошевелиться.
Я был поражен, что кто-то, смотрящий в лицо смерти, может обладать такой уверенностью. Лама Цетен мог позвать своего Ламу к себе, чтобы тот лично находился рядом с ним и помогал ему – любой другой жаждал бы этого, но он в этом не нуждался. Сейчас я понимаю, почему это было так. Он уже осознал присутствие своего мастера в себе самом. Джамьянг Кхьенце постоянно был в нем, в его уме и сердце; ни на одно мгновение он не чувствовал никакого разобщения.
Кхандро привела Джамьянга Кхьенце. Никогда не забуду, как он, согнувшись, вошел в палатку. Лишь посмотрев на лицо Ламы Цетена, он глядя ему в глаза, начал тихо смеяться. Он всегда называл его «Ла Ген» «старый Лама», в знак приязни. «Ла Ген, – сказал он, – не оставайся в этом состоянии!» Сейчас я понимаю, он увидел, что Лама Цетен выполняет определенное упражнение медитации, в котором занимающийся соединяет природу своего ума с пространством истины. «Ты же знаешь, Ла Ген, что при выполнении этого упражнения иногда могут возникнуть тонкие барьеры. Перестань. Я поведу тебя».
Замерев, я следил за тем, что произошло после этого, и, если бы я сам этого не видел, то не поверил бы, что такое возможно. Лама Цетен ожил . Тогда мой мастер сел рядом с ним и провел его через пхова, процедуру направления сознания перед смертью. Это можно делать разными методами, и тот, который он применил, закончился троекратным произнесением мастером слога «А». Когда мой мастер произнес первое «А», мы ясно слышали, как Лама Цетен сказал его вместе с ним. Второй раз его голос был менее различим, а в третий раз он молчал; он уже ушел.
Смерть Самтена научила меня цели духовных занятий; научила меня тому, что для людей, достигших такого уровня, естественно скрывать свои замечательные достижения в течение жизни. Фактически, иногда они показывают их только раз, в момент смерти. Даже тогда, еще ребенком, я понял, что между смертью Самтена и смертью Ламы Цетена есть поразительная разница, заключающаяся в несходстве смерти хорошего монаха, занимавшегося в своей жизни духовными упражнениями, и смерти гораздо более духовно продвинутого человека. Самтен умер обычным путем, с болью, но и с уверенностью, которую ему дала вера; смерть Ламы Цетена явилась демонстрацией духовного мастерства.
После похорон Ламы Цетена мы поднялись к монастырю Ямдрок и остановились в нем. Как обычно, я спал около моего мастера в его комнате. Помню, как той ночью я следил за мерцающими на стене тенями от масляного светильника, я не спал, пока все крепко спали, я не спал и всю ночь плакал. Тогда я понял, что смерть реальна, и что мне тоже придется умереть. Пока я лежал так, размышляя вообще о смерти и о моей собственной, в частности, постепенно сквозь всю мою печаль стало проступать глубокое чувство принятия этой реальности, а вместе с ним – решение посвятить свою жизнь духовным занятиям.
Уже в очень раннем возрасте я приблизился к пониманию смерти. Я тогда не мог и представить себе, сколько видов смерти мне предстоит пережить. Смерть трагической утраты моей страны, Тибета, после оккупации ее китайцами. Смерть изгнания. Смерть потери всего, чем владела моя семья и я сам. Моя семья, Лакар Цанг, была одной из наиболее состоятельных в Тибете. Начиная с четырнадцатого века мы были знамениты как одни из наиболее влиятельных сторонников буддизма, поддерживали буддийское учение и помогали великим мастерам в их труде. (Имя Лакар было дано этому семейству великим тибетским святым Цонгкапа в четырнадцатом веке, когда он остановился в их доме по пути в центральный Тибет из северо-восточной провинции Амдо).
Но самая сокрушительная из всех смерть была еще впереди – смерть моего мастера Джамьянга Кхьенце. Потеряв его, я почувствовал, что утратил стержень моего существования. Это произошло в год падения Тибета, в 1959 году. Для тибетцев смерть моего мастера явилась вторым сокрушительным ударом. А для Тибета она ознаменовала конец эпохи.
СМЕРТЬ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ
Приехав впервые на Запад, я обнаружил, насколько контрастны отношения к смерти на Востоке и на Западе. Современное западное общество, несмотря на все его технологические достижения, не имеет существенного понимания смерти, а также того, что происходит во время смерти и после нее.
Я узнал, что современных людей учат отрицать смерть, учат, что она не содержит ничего, кроме уничтожения и потери. Таким образом, большинство людей в этом мире живет, либо отрицая смерть, либо содрогаясь перед ней. Считается неприличным говорить о смерти, и люди верят, что даже простое упоминание смерти связано с риском навлечь ее на себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Смерть Ламы Цетена оказалась еще одним сильным поучением для меня. Он был учителем духовной жены моего мастера, Кхандро Церинг Чодрон, живущей и поныне. Многие в Тибете считают ее первой женщиной, посвятившей себя духовным занятиям; она – сокрытый мастер, и для меня – воплощение преданности; она учит уже самой простотой своего исполненного любви присутствия. Очень человечный, Лама Цетен воспринимался как родной дедушка. Это был довольно высокий, с седыми волосами человек за шестьдесят лет, от которого исходило ощущение естественной кротости и доброты. Он далеко продвинулся в занятиях медитацией; даже когда я находился рядом с ним, то испытывал чувство мира и покоя. Иногда он ругал меня, вызывая во мне страх, но, несмотря на свою строгость, он всегда сохранял свое тепло.
Лама Цетен умер необычно. Хотя невдалеке был монастырь, он отказался отправиться туда, сказав, что не хочет оставлять им труп, который придется убирать. Поэтому мы разбили лагерь как обычно, установив палатки по кругу. Кхандро ухаживала за Ламой Цетеном, поскольку он был ее учителем. Мы были одни с ней в его палатке, когда он вдруг позвал ее. Обычно он нежно называл ее «А-ми», что на его родном диалекте означало «мое дитя». «А-ми, – ласково сказал он, – подойди. Это уже происходит. Мне нечему больше тебя научить. Ты прекрасна такой, какая ты есть; я очень доволен тобой. Продолжай служить своему мастеру точно так же, как прежде».
Она тут же повернулась, чтобы выбежать из палатки, но он поймал ее за рукав. «Куда ты?», – спросил он. «Позвать Ринпоче», – ответила она.
«Не беспокой его, в этом нет нужды, – улыбнулся он. – Для мастера не существует расстояния». Сказав это, он устремил глаза к небу и отключился. Кхандро высвободила свой рукав из его пальцев и выбежала, чтобы позвать моего мастера. Я сидел, не в силах пошевелиться.
Я был поражен, что кто-то, смотрящий в лицо смерти, может обладать такой уверенностью. Лама Цетен мог позвать своего Ламу к себе, чтобы тот лично находился рядом с ним и помогал ему – любой другой жаждал бы этого, но он в этом не нуждался. Сейчас я понимаю, почему это было так. Он уже осознал присутствие своего мастера в себе самом. Джамьянг Кхьенце постоянно был в нем, в его уме и сердце; ни на одно мгновение он не чувствовал никакого разобщения.
Кхандро привела Джамьянга Кхьенце. Никогда не забуду, как он, согнувшись, вошел в палатку. Лишь посмотрев на лицо Ламы Цетена, он глядя ему в глаза, начал тихо смеяться. Он всегда называл его «Ла Ген» «старый Лама», в знак приязни. «Ла Ген, – сказал он, – не оставайся в этом состоянии!» Сейчас я понимаю, он увидел, что Лама Цетен выполняет определенное упражнение медитации, в котором занимающийся соединяет природу своего ума с пространством истины. «Ты же знаешь, Ла Ген, что при выполнении этого упражнения иногда могут возникнуть тонкие барьеры. Перестань. Я поведу тебя».
Замерев, я следил за тем, что произошло после этого, и, если бы я сам этого не видел, то не поверил бы, что такое возможно. Лама Цетен ожил . Тогда мой мастер сел рядом с ним и провел его через пхова, процедуру направления сознания перед смертью. Это можно делать разными методами, и тот, который он применил, закончился троекратным произнесением мастером слога «А». Когда мой мастер произнес первое «А», мы ясно слышали, как Лама Цетен сказал его вместе с ним. Второй раз его голос был менее различим, а в третий раз он молчал; он уже ушел.
Смерть Самтена научила меня цели духовных занятий; научила меня тому, что для людей, достигших такого уровня, естественно скрывать свои замечательные достижения в течение жизни. Фактически, иногда они показывают их только раз, в момент смерти. Даже тогда, еще ребенком, я понял, что между смертью Самтена и смертью Ламы Цетена есть поразительная разница, заключающаяся в несходстве смерти хорошего монаха, занимавшегося в своей жизни духовными упражнениями, и смерти гораздо более духовно продвинутого человека. Самтен умер обычным путем, с болью, но и с уверенностью, которую ему дала вера; смерть Ламы Цетена явилась демонстрацией духовного мастерства.
После похорон Ламы Цетена мы поднялись к монастырю Ямдрок и остановились в нем. Как обычно, я спал около моего мастера в его комнате. Помню, как той ночью я следил за мерцающими на стене тенями от масляного светильника, я не спал, пока все крепко спали, я не спал и всю ночь плакал. Тогда я понял, что смерть реальна, и что мне тоже придется умереть. Пока я лежал так, размышляя вообще о смерти и о моей собственной, в частности, постепенно сквозь всю мою печаль стало проступать глубокое чувство принятия этой реальности, а вместе с ним – решение посвятить свою жизнь духовным занятиям.
Уже в очень раннем возрасте я приблизился к пониманию смерти. Я тогда не мог и представить себе, сколько видов смерти мне предстоит пережить. Смерть трагической утраты моей страны, Тибета, после оккупации ее китайцами. Смерть изгнания. Смерть потери всего, чем владела моя семья и я сам. Моя семья, Лакар Цанг, была одной из наиболее состоятельных в Тибете. Начиная с четырнадцатого века мы были знамениты как одни из наиболее влиятельных сторонников буддизма, поддерживали буддийское учение и помогали великим мастерам в их труде. (Имя Лакар было дано этому семейству великим тибетским святым Цонгкапа в четырнадцатом веке, когда он остановился в их доме по пути в центральный Тибет из северо-восточной провинции Амдо).
Но самая сокрушительная из всех смерть была еще впереди – смерть моего мастера Джамьянга Кхьенце. Потеряв его, я почувствовал, что утратил стержень моего существования. Это произошло в год падения Тибета, в 1959 году. Для тибетцев смерть моего мастера явилась вторым сокрушительным ударом. А для Тибета она ознаменовала конец эпохи.
СМЕРТЬ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ
Приехав впервые на Запад, я обнаружил, насколько контрастны отношения к смерти на Востоке и на Западе. Современное западное общество, несмотря на все его технологические достижения, не имеет существенного понимания смерти, а также того, что происходит во время смерти и после нее.
Я узнал, что современных людей учат отрицать смерть, учат, что она не содержит ничего, кроме уничтожения и потери. Таким образом, большинство людей в этом мире живет, либо отрицая смерть, либо содрогаясь перед ней. Считается неприличным говорить о смерти, и люди верят, что даже простое упоминание смерти связано с риском навлечь ее на себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119