) Моего отца зовут Фатах Дин. (Живой, веселый человек с темной бородкой и обязательно с серпом в руках.) Меня зовут Назан. (Назан, Назан, твое имя можно повторять только в любовной тоске! Назан, твое имя нежно, как легкое дыхание ветерка!) Мой отец заболел кровавым поносом. (О, говори о чем-нибудь другом.) Сегодня пятнадцатый день, как он не поднимается с постели. (Нет, нет, говори о чем-нибудь другом! Разве ты тоже земное существо? Разве у твоего отца нет темной бородки? Разве он не весел и жизнерадостен, а так же, как и все, стонет и корчится от болей?) У нас в доме ничего нет. У всех крестьян нашей деревни нет хлеба. (Нет, нет, перестань! Я заткну уши. Говори о сияющем месяце, о сверкающей на небе радуге!) Помещик открыл благотворительный дом. (Назан, не своди меня с ума! Посмотри, как прекрасно небо. Оно таинственно и неизведано, как поэзия!) Каждое утро он дает нам немного хлеба. (О боже, опять этот хлеб! Взгляни на озеро, вода его словно зеркало. А тюльпаны? Они улыбаются тебе. Воздух напоен ароматами цветов и трав.) Сначала нам давали по целой булочке, теперь по половинке, а с четверга, говорят, будут давать только одну четвертую часть. Что с нами будет, доктор? Что с нами будет?! Мой отец так ослаб, что не может даже говорить! Я прошла пешком пятнадцать косов. Доктор, дайте мне самое лучшее лекарство, чтобы мой отец поправился. Если он умрет, я останусь совсем одна. Кроме него, у меня нет никого, на всем белом свете! Доктор, почему вы молчите? Доктор! Доктор!
Доктор встал и, не говоря ни слова, пошел к больнице. Назан шла за ним, вытирая слезы.
От дизентерии доктор лечил больных микстурой № 17. Эта жидкость бурого цвета хранилась в большой стеклянной бутыли, горлышко которой было прикрыто куском марли. Доктор уже было наклонил бутыль, чтобы налить девушке лекарство, но вдруг остановился.
«Неужели я и ее обману? – мелькнуло в его мозгу. – Ведь, давая это лекарство, я лишь обманываю больных. Назан, в твоем лице столько простоты и наивности! Неужели ты и вправду думаешь, что от этой микстуры, которая не в состоянии помочь даже белке, поправится твой отец? А почему бы мне тебя не обманывать? Разве меня не для этого назначили и не платят мне за это деньги? Должен же я выполнять свой долг! Возьми этот пузырек, Назан, я налью в него микстуру № 17. Сотни больных пьют ее каждый день и остаются довольны!»
Но доктор отошел от бутыли с микстурой № 17. «Я не смогу вынести благодарной улыбки Назан, – думал он. – Эта улыбка будет вечно жечь мою совесть». Он вышел из больницы. На лице Назан отразилось отчаяние.
– Вы не дадите мне лекарства, доктор? Я знаю, вы хотите денег, но у меня нет ни пайсы!
Не говоря ни слова, доктор отсыпал в мешочек десять сиров риса, приложил к нему пачку соли и черного перца, завязал все это в узел и положил на голову Назан, сверкающую под лучами солнца, как цветок подсолнуха.
– А лекарство? – растерянно спросила Назан.
– Это и есть лекарство, – сказал доктор.
Они стояли и молча смотрели друг на друга. Возможно, они хотели что-то сказать друг другу. Возможно, они ничего не хотели сказать, так как у обоих не находилось слов. И минута, которая наступает раз в жизни, минута, которая необыкновенно хрупка, нежна и недолговечна, минута, в которую человек может протянуть другому руку помощи, согреть его жизнь пламенем своего сердца, претворить его мечты в действительность, эта минута прошла. В следующую минуту они стали чужими. Она поблагодарила его, он вежливо ответил. Она поклонилась ему на прощанье, он сделал то же самое.
– Если вам случится побывать в нашей деревне, обязательно заходите к нам. Мой отец всю жизнь будет благословлять вас. Мы вам так благодарны, так благодарны! До свидания, до свидания!
Ласточка улетела, и небо опустело.
Когда Назан была уже далеко, доктор обрел утраченное мужество. «Сейчас я догоню ее, – подумал он. – Я прижму ее к своей груди, я осыплю ее лицо поцелуями. Я скажу ей о своей любви. Я наговорю ей тысячу нежных слов».
Доктор в тоске протянул к ней руки, но не тронулся с места. Руки опустились, и он, устыдившись своего внезапного порыва, повернулся и уныло побрел в больницу.
Вечером он писал своему начальнику. Он доказывал ему, что больницу в этом районе следует закрыть, а вместо нее открыть благотворительный дом. Только тогда можно будет прекратить свирепствующую здесь эпидемию.
Результаты этого письма не замедлили сказаться. Ему было предложено оставить деревню и переехать в город. Хорошо еще, что так обошлось, его могли совсем уволить за подобную смелость.
Переехав в город, доктор почти забыл о событиях в деревне. В городе жили другие люди – начальники, помещики, лавочники, их дети и семьи. Они одевались в белые одежды, много пили и ели и хворали другими болезнями. Эпидемии здесь тоже были другими. Доктор с головой окунулся в работу. Постепенно его начала мучить одна мысль: зачем он писал начальству и скомпрометировал себя? Зачем ему было вмешиваться в это дело? Разве он не получает каждый месяц жалование? Разве его не обещали на будущий год повысить в должности? Разве начальство не уважает его? А он хотел бросить все это и взять в руки знамя безработицы. Хорошую бы службу он сослужил своему народу, своей стране!
Теперь, когда он смотрел перед собой, он видел только крыши. Каким миром и покоем веет от этих голубятен! И доктор, как настоящий голубь, повел плечами, погладил гладко выбритый полный подбородок и вошел в больницу.
Однажды, когда он сидел у себя в кабинете и в восьмой раз перечитывал письмо своего отца, в котором тот сообщал ему, что подыскал для него невесту, его позвали к телефону.
– Доктор, умоляю вас, приезжайте поскорей! – говорил министр Фироз Чанд. – Дело очень важное. Я уже выслал за вами машину.
Доктор сложил письмо отца и убрал его в карман. Потом он положил инструменты в чемоданчик и вышел. Машина министра ждала его у подъезда.
Вилла министра находилась за городом на живописном холме. Вокруг был разбит виноградник, в котором стояли пчелиные ульи. В воздухе, напоенном ароматом плодов и трав, гудели пчелы, навевая сон. И сам воздух, казалось, находился в дремотном опьянении, словно он впитал в себя весь хмель виноградных кистей. Доктор тоже начал дремать и проснулся только тогда, когда автомобиль остановился у виллы и слуга, одетый в расшитую золотом одежду, распахнув дверцу машины, сказал:
– Прошу вас, господин!
Доктор вздрогнул, открыл глаза и схватился рукой за свой чемоданчик. Министр, стоя в дверях, радушно приветствовал его:
– Входите, доктор-сахиб, входите!
Выхоленное улыбающееся лицо министра, его приветливость, крепкое пожатие руки – все это подействовало на доктора, как глоток хорошего вина. На лице его появилась счастливая улыбка.
1 2 3 4
Доктор встал и, не говоря ни слова, пошел к больнице. Назан шла за ним, вытирая слезы.
От дизентерии доктор лечил больных микстурой № 17. Эта жидкость бурого цвета хранилась в большой стеклянной бутыли, горлышко которой было прикрыто куском марли. Доктор уже было наклонил бутыль, чтобы налить девушке лекарство, но вдруг остановился.
«Неужели я и ее обману? – мелькнуло в его мозгу. – Ведь, давая это лекарство, я лишь обманываю больных. Назан, в твоем лице столько простоты и наивности! Неужели ты и вправду думаешь, что от этой микстуры, которая не в состоянии помочь даже белке, поправится твой отец? А почему бы мне тебя не обманывать? Разве меня не для этого назначили и не платят мне за это деньги? Должен же я выполнять свой долг! Возьми этот пузырек, Назан, я налью в него микстуру № 17. Сотни больных пьют ее каждый день и остаются довольны!»
Но доктор отошел от бутыли с микстурой № 17. «Я не смогу вынести благодарной улыбки Назан, – думал он. – Эта улыбка будет вечно жечь мою совесть». Он вышел из больницы. На лице Назан отразилось отчаяние.
– Вы не дадите мне лекарства, доктор? Я знаю, вы хотите денег, но у меня нет ни пайсы!
Не говоря ни слова, доктор отсыпал в мешочек десять сиров риса, приложил к нему пачку соли и черного перца, завязал все это в узел и положил на голову Назан, сверкающую под лучами солнца, как цветок подсолнуха.
– А лекарство? – растерянно спросила Назан.
– Это и есть лекарство, – сказал доктор.
Они стояли и молча смотрели друг на друга. Возможно, они хотели что-то сказать друг другу. Возможно, они ничего не хотели сказать, так как у обоих не находилось слов. И минута, которая наступает раз в жизни, минута, которая необыкновенно хрупка, нежна и недолговечна, минута, в которую человек может протянуть другому руку помощи, согреть его жизнь пламенем своего сердца, претворить его мечты в действительность, эта минута прошла. В следующую минуту они стали чужими. Она поблагодарила его, он вежливо ответил. Она поклонилась ему на прощанье, он сделал то же самое.
– Если вам случится побывать в нашей деревне, обязательно заходите к нам. Мой отец всю жизнь будет благословлять вас. Мы вам так благодарны, так благодарны! До свидания, до свидания!
Ласточка улетела, и небо опустело.
Когда Назан была уже далеко, доктор обрел утраченное мужество. «Сейчас я догоню ее, – подумал он. – Я прижму ее к своей груди, я осыплю ее лицо поцелуями. Я скажу ей о своей любви. Я наговорю ей тысячу нежных слов».
Доктор в тоске протянул к ней руки, но не тронулся с места. Руки опустились, и он, устыдившись своего внезапного порыва, повернулся и уныло побрел в больницу.
Вечером он писал своему начальнику. Он доказывал ему, что больницу в этом районе следует закрыть, а вместо нее открыть благотворительный дом. Только тогда можно будет прекратить свирепствующую здесь эпидемию.
Результаты этого письма не замедлили сказаться. Ему было предложено оставить деревню и переехать в город. Хорошо еще, что так обошлось, его могли совсем уволить за подобную смелость.
Переехав в город, доктор почти забыл о событиях в деревне. В городе жили другие люди – начальники, помещики, лавочники, их дети и семьи. Они одевались в белые одежды, много пили и ели и хворали другими болезнями. Эпидемии здесь тоже были другими. Доктор с головой окунулся в работу. Постепенно его начала мучить одна мысль: зачем он писал начальству и скомпрометировал себя? Зачем ему было вмешиваться в это дело? Разве он не получает каждый месяц жалование? Разве его не обещали на будущий год повысить в должности? Разве начальство не уважает его? А он хотел бросить все это и взять в руки знамя безработицы. Хорошую бы службу он сослужил своему народу, своей стране!
Теперь, когда он смотрел перед собой, он видел только крыши. Каким миром и покоем веет от этих голубятен! И доктор, как настоящий голубь, повел плечами, погладил гладко выбритый полный подбородок и вошел в больницу.
Однажды, когда он сидел у себя в кабинете и в восьмой раз перечитывал письмо своего отца, в котором тот сообщал ему, что подыскал для него невесту, его позвали к телефону.
– Доктор, умоляю вас, приезжайте поскорей! – говорил министр Фироз Чанд. – Дело очень важное. Я уже выслал за вами машину.
Доктор сложил письмо отца и убрал его в карман. Потом он положил инструменты в чемоданчик и вышел. Машина министра ждала его у подъезда.
Вилла министра находилась за городом на живописном холме. Вокруг был разбит виноградник, в котором стояли пчелиные ульи. В воздухе, напоенном ароматом плодов и трав, гудели пчелы, навевая сон. И сам воздух, казалось, находился в дремотном опьянении, словно он впитал в себя весь хмель виноградных кистей. Доктор тоже начал дремать и проснулся только тогда, когда автомобиль остановился у виллы и слуга, одетый в расшитую золотом одежду, распахнув дверцу машины, сказал:
– Прошу вас, господин!
Доктор вздрогнул, открыл глаза и схватился рукой за свой чемоданчик. Министр, стоя в дверях, радушно приветствовал его:
– Входите, доктор-сахиб, входите!
Выхоленное улыбающееся лицо министра, его приветливость, крепкое пожатие руки – все это подействовало на доктора, как глоток хорошего вина. На лице его появилась счастливая улыбка.
1 2 3 4