Сколько раз оно вставало на пути военачальников и завоевателей, сколько раз в решающее мгновенье возникало из земных недр и превращалось в каменную преграду, в стоглавого цербера, в непреодолимый запрет — стоп! Ни шагу дальше.
У Колбакова не было картин.
А квартира без картин все равно что лицо без глаз. Небо без звезд. Похлебка без соли. Разумеется, не составляет труда накупить всякой пестрой мазни, забить гвозди и повесить эти шедевры на стену. Слава богу, не перевелись еще торговцы лубочной продукцией для удовлетворения нужд недавно проникших в сферы материальной, а уж затем и духовной культуры. Но Колбаков…
Да не в том суть. Дело в том, что Дрянговы были обладателями трех полотен кисти известных художников и одной — даже заслуженного. Да и у Манчевых есть охворт, этот, как его… «Фле-ер! — крикнул Колбаков дочери Флорентине, находившейся в соседней комнате. — Кто нарисовал охворт Манчевым?»
Представляете — у них есть охворт! А я должен клеить на стены репродукции? Да ни за что в жизни! И у меня будут охворты и масло, могу даже распорядиться, чтобы стены разукрасили росписями, и когда пожалуют Дрянговы и Манчевы…
— И несколько старинных икон, папа, — вставляет Флер, а Дуня Колбакова утвердительно кивает головой, так как и она подметила, что в домах у интеллигентов замелькали старинные иконы. — Сегодня интеллигенту некуда податься без иконы. Цено, ты мне не мотай головой, я знаю, что говорю, икона — это стоящая вещь!
— Верно, — соглашается Цено Колбаков, припоминая, что государство высоко ценит старинные иконы и помещает их в музеи. — Верно, есть такой момент в дизайне внутренней архитектуры…
Эх, Цено, Цено, тебе ли не знать, что такое дизайн!
— Хорошо, согласен на две иконы, — говорит он, — раз вы так настаиваете. Чтобы освежить аранжировку…
И вдруг в голове его молнией мелькает мысль: бог ты мой, а ковры? Ковры, устилавшие полы в квартире Колбаковых, представляли сложное переплетение фактур, орнаментов и узоров, причем в каждой комнате они были различного цвета: в гостиных — красноватых тонов, в спальнях — зеленые, в кабинетах -оранжевые, а в будуаре Флер — цвета игривого «пинка». «Что еще за пинк, — высказался по этому поводу Цено Колбаков, — да это же самый настоящий розовый!» Но после того, как ему объяснили, что «пинк» по-английски и значит розовый, он пожал плечами и успокоился. Теперь надлежало подобрать картины в тон коврам, потому что это же ни в какие ворота не лезет: зеленый пейзаж, а под ним красный ковер. Или к оранжевому паласу — синий портрет. Или к пинковой дорожке — коричневый натюрморт или небесно-синий охворт…
— Во-первых, не «охворт», а «офорт», папа, — сказала Флер, — а во-вторых…
— А во-вторых, — взорвался Колбаков, — во-вторых, немедля приготовьте мне список, сколько картин для какой комнаты мне надо заказать и каких цветов. А все остальное не ваше дело!
Колбаков опустился в одно из золотистых кресел, и пока верная супруга наливала ему виски, стал размышлять над загадками дизайна и аранжировки. А по мне, хватит с меня и того, что я сегодня видел и слышал. Пора выбираться из колбаковских владений, чтобы вернуться сюда позднее, когда в окружении цветастых шпалер с привкусом искусства будут переминаться с ноги на ногу ошеломленные гости, завистливо цокать языками и неискренно расхваливать перед хозяевами все увиденное — и бронзовые ручки, и фаянс в розочках, и темно-синий натюрморт.
15 декабря 198…г.
Услышав на улице вой сирены, вы, наверное, испуганно шарахаетесь в сторону.
О, спокойно! Не забывайте, что сегодня воскресенье. В воскресенье вой сирен может означать только одно: свадьбу! Марш Мендельсона, вуали, вопли «горько», мясное ассорти, завистливые взгляды, сплетни, головную боль. Впрочем, у многих голова продолжает трещать и на следующий день — качество алкоголя проверяется не всегда. Бывает, что люди тащат за сотни километров вино собственного изготовления, запекают телят или ягнят, погрязают в болоте старосветских, отдающих деревенскими замашками свадебных приготовлений. Как далеко вперед ушел Цено Колбаков от этой исторически изжившей себя эпохи сельских торжеств! Он выдает замуж единственную дочь, свою Флорентину (Флер) не для того, чтобы утверждать одряхлевшие традиции, а чтобы показать: колесо вертится, дорогие мои господа, вчерашнее — это не сегодняшнее, половики навсегда уступили место паласу, а по стенам двухсот пятидесяти квадратных метров жилья развешаны натюрморты в синем — зарубите это себе на носу!
Мчатся «мерседесы», украшенные гвоздиками, развеваются юбки куклы-гиганта на капоте флагманского автомобиля. Цено и Дуня Колбаковы сияют, Флер прижимается немощной плотью к своему Джерри (Георгий Пенчев Гелев), разумеется, они воркуют в собственном автомобиле. Кум (по-современному свидетель) — это само собой разумеется! — директор чего-то там, а кума внушительна, как египетская пирамида. Запеченные ягнята и домашнее вино? Шутите…
Мчатся «мерседесы», сияют Цено и Дуня Колбаковы — повезло Флер с этим Джерри. Свекор располагает связями за границей, а грех молодым людям не пожить на Западе, не отесаться как следует в цивилизованных условиях — нельзя лишать молодых такой возможности, не изверги же мы какие-то. А Джерри — красавчик, кудри вьются, как у молодого Моцарта, что выткан на коврике, лишь черные обвисшие усы несколько подкачали. «Ну, да ничего, — вздохнула вдруг Дуня Колбакова, — и мой Цено поначалу ходил в фуражке, а потом переменился и стал носить шляпу, да еще какую — первосортную, а может, даже „экстра“ класса-само собой, об этом даже не стоит напоминать, что она импортная».
Ах, как идет этому Цено Колбакову мягкая фетровая шляпа! Шляпа, сигарета «Кент» и тот паренек с тросточкой в руке, что поглядывает на нас с этикетки бутылки, как, кстати, Цено, называется эта тросточка?
— Какая еще тросточка? — рассеянно отзывается Цено, сверля взглядом филейные части кумы (выше мы уже упоминали о ней). — Причем тут тросточка?
И уразумев, что речь идет о виски, он чуть было не осерчал на жену за ее бестолковость, но распоясываться в такой день, да еще перед людьми, негоже, вот почему он мило улыбается Дуне и произносит: «Джонни Уокер», дарлинг», — а взгляд его продолжает шарить по туловищу кумы: вот это формы, аж дух захватывает!
Фетр— метром, Джонни -Уокером, все это тутти-фрутти, а не напрасно говорит народ: любимого тела должно быть много.
Тем временем директор ресторана дает знак оркестру, и вопли саксофонов и грохот барабанов сменяются знакомой мелодией, той самой, которую сто пятьдесят лет назад довольно легкомысленно сочинил Феликс Мендельсон-Бартольди, даже не предполагая о том, что ее мотив подхватят всякие там цыгане-шаромыжни-ки да доморощенные поп-группы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
У Колбакова не было картин.
А квартира без картин все равно что лицо без глаз. Небо без звезд. Похлебка без соли. Разумеется, не составляет труда накупить всякой пестрой мазни, забить гвозди и повесить эти шедевры на стену. Слава богу, не перевелись еще торговцы лубочной продукцией для удовлетворения нужд недавно проникших в сферы материальной, а уж затем и духовной культуры. Но Колбаков…
Да не в том суть. Дело в том, что Дрянговы были обладателями трех полотен кисти известных художников и одной — даже заслуженного. Да и у Манчевых есть охворт, этот, как его… «Фле-ер! — крикнул Колбаков дочери Флорентине, находившейся в соседней комнате. — Кто нарисовал охворт Манчевым?»
Представляете — у них есть охворт! А я должен клеить на стены репродукции? Да ни за что в жизни! И у меня будут охворты и масло, могу даже распорядиться, чтобы стены разукрасили росписями, и когда пожалуют Дрянговы и Манчевы…
— И несколько старинных икон, папа, — вставляет Флер, а Дуня Колбакова утвердительно кивает головой, так как и она подметила, что в домах у интеллигентов замелькали старинные иконы. — Сегодня интеллигенту некуда податься без иконы. Цено, ты мне не мотай головой, я знаю, что говорю, икона — это стоящая вещь!
— Верно, — соглашается Цено Колбаков, припоминая, что государство высоко ценит старинные иконы и помещает их в музеи. — Верно, есть такой момент в дизайне внутренней архитектуры…
Эх, Цено, Цено, тебе ли не знать, что такое дизайн!
— Хорошо, согласен на две иконы, — говорит он, — раз вы так настаиваете. Чтобы освежить аранжировку…
И вдруг в голове его молнией мелькает мысль: бог ты мой, а ковры? Ковры, устилавшие полы в квартире Колбаковых, представляли сложное переплетение фактур, орнаментов и узоров, причем в каждой комнате они были различного цвета: в гостиных — красноватых тонов, в спальнях — зеленые, в кабинетах -оранжевые, а в будуаре Флер — цвета игривого «пинка». «Что еще за пинк, — высказался по этому поводу Цено Колбаков, — да это же самый настоящий розовый!» Но после того, как ему объяснили, что «пинк» по-английски и значит розовый, он пожал плечами и успокоился. Теперь надлежало подобрать картины в тон коврам, потому что это же ни в какие ворота не лезет: зеленый пейзаж, а под ним красный ковер. Или к оранжевому паласу — синий портрет. Или к пинковой дорожке — коричневый натюрморт или небесно-синий охворт…
— Во-первых, не «охворт», а «офорт», папа, — сказала Флер, — а во-вторых…
— А во-вторых, — взорвался Колбаков, — во-вторых, немедля приготовьте мне список, сколько картин для какой комнаты мне надо заказать и каких цветов. А все остальное не ваше дело!
Колбаков опустился в одно из золотистых кресел, и пока верная супруга наливала ему виски, стал размышлять над загадками дизайна и аранжировки. А по мне, хватит с меня и того, что я сегодня видел и слышал. Пора выбираться из колбаковских владений, чтобы вернуться сюда позднее, когда в окружении цветастых шпалер с привкусом искусства будут переминаться с ноги на ногу ошеломленные гости, завистливо цокать языками и неискренно расхваливать перед хозяевами все увиденное — и бронзовые ручки, и фаянс в розочках, и темно-синий натюрморт.
15 декабря 198…г.
Услышав на улице вой сирены, вы, наверное, испуганно шарахаетесь в сторону.
О, спокойно! Не забывайте, что сегодня воскресенье. В воскресенье вой сирен может означать только одно: свадьбу! Марш Мендельсона, вуали, вопли «горько», мясное ассорти, завистливые взгляды, сплетни, головную боль. Впрочем, у многих голова продолжает трещать и на следующий день — качество алкоголя проверяется не всегда. Бывает, что люди тащат за сотни километров вино собственного изготовления, запекают телят или ягнят, погрязают в болоте старосветских, отдающих деревенскими замашками свадебных приготовлений. Как далеко вперед ушел Цено Колбаков от этой исторически изжившей себя эпохи сельских торжеств! Он выдает замуж единственную дочь, свою Флорентину (Флер) не для того, чтобы утверждать одряхлевшие традиции, а чтобы показать: колесо вертится, дорогие мои господа, вчерашнее — это не сегодняшнее, половики навсегда уступили место паласу, а по стенам двухсот пятидесяти квадратных метров жилья развешаны натюрморты в синем — зарубите это себе на носу!
Мчатся «мерседесы», украшенные гвоздиками, развеваются юбки куклы-гиганта на капоте флагманского автомобиля. Цено и Дуня Колбаковы сияют, Флер прижимается немощной плотью к своему Джерри (Георгий Пенчев Гелев), разумеется, они воркуют в собственном автомобиле. Кум (по-современному свидетель) — это само собой разумеется! — директор чего-то там, а кума внушительна, как египетская пирамида. Запеченные ягнята и домашнее вино? Шутите…
Мчатся «мерседесы», сияют Цено и Дуня Колбаковы — повезло Флер с этим Джерри. Свекор располагает связями за границей, а грех молодым людям не пожить на Западе, не отесаться как следует в цивилизованных условиях — нельзя лишать молодых такой возможности, не изверги же мы какие-то. А Джерри — красавчик, кудри вьются, как у молодого Моцарта, что выткан на коврике, лишь черные обвисшие усы несколько подкачали. «Ну, да ничего, — вздохнула вдруг Дуня Колбакова, — и мой Цено поначалу ходил в фуражке, а потом переменился и стал носить шляпу, да еще какую — первосортную, а может, даже „экстра“ класса-само собой, об этом даже не стоит напоминать, что она импортная».
Ах, как идет этому Цено Колбакову мягкая фетровая шляпа! Шляпа, сигарета «Кент» и тот паренек с тросточкой в руке, что поглядывает на нас с этикетки бутылки, как, кстати, Цено, называется эта тросточка?
— Какая еще тросточка? — рассеянно отзывается Цено, сверля взглядом филейные части кумы (выше мы уже упоминали о ней). — Причем тут тросточка?
И уразумев, что речь идет о виски, он чуть было не осерчал на жену за ее бестолковость, но распоясываться в такой день, да еще перед людьми, негоже, вот почему он мило улыбается Дуне и произносит: «Джонни Уокер», дарлинг», — а взгляд его продолжает шарить по туловищу кумы: вот это формы, аж дух захватывает!
Фетр— метром, Джонни -Уокером, все это тутти-фрутти, а не напрасно говорит народ: любимого тела должно быть много.
Тем временем директор ресторана дает знак оркестру, и вопли саксофонов и грохот барабанов сменяются знакомой мелодией, той самой, которую сто пятьдесят лет назад довольно легкомысленно сочинил Феликс Мендельсон-Бартольди, даже не предполагая о том, что ее мотив подхватят всякие там цыгане-шаромыжни-ки да доморощенные поп-группы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12