И после этого позволил Роммелю накатиться на свой левый фланг, как рулону обоев. Большей чертовщины я в жизни не видал.
– Человек Уинстона, я полагаю.
– Разумеется. Но с таким же успехом я бы и сам его выбрал. Уинстона я не могу винить. Заранее никогда не знаешь, как эти парняги себя поведут. Вот с нашими людьми это всегда известно.
– И все же, – сказала Гвиневера, – мне нравится, что на доску выходят и новые игроки. От этого все только интереснее, не находите?
– Это не игра. Это война, и мы ее запросто можем проиграть. А кроме того, я совершил нечто ужасное.
– Что?
– Уступил преимущество. Дивное преимущество нашей стороны – по крайней мере, в теории. И я сказал: нет. Ибо счел его аморальным.
– Я уверена, вы поступили верно. Вы всегда поступаете верно.
– Вы критикуете меня? Это критика?
– Отнюдь. Стало быть, уйдем в горы. Будем оказывать сопротивление с вершин.
– Возможно, не в буквальном смысле. Но в некотором роде – да.
– Я готова, – сказала она.
– И вы, и я, и нам подобные можем уйти в горы, – сказал Артур. – А весь остальной мир по большинству своему – не может.
– Я знаю, – сказала Гвиневера. – Дети в школе, с зубами проблемы, у престарелых тетушек душа едва держится в теле, надо книгу дописать, лотереи, флирты, озимые…
– Вот именно, – сказал король. – Ваше понимание ситуации в целом остается, как и прежде, несравненным.
– Merde, – сказала Гвиневера. – Зачем еще нужны королевы? Но вы, мой дорогой Артур, вы, похоже, в раздрае касательно собственной легенды. Вы требуете – то есть, легенда требует – трагического конца.
– Не стоит беспокоиться, он меня отыщет, – сказал король. – Нам ведь некуда в особенности спешить, я полагаю?
– Могу и подождать, – сказала королева.
– Сэр Ланселот возлег под яблоней вздремнуть!
– Чего ж не скачет он неутомимо, от одного приключенья к другому?
– Устал, вероятно!
– Всякий раз, как он возлегает под яблоней вздремнуть, к нему подкрадывается какая-либо чародейка и наводит на него чары, пытаясь вероломством затащить к себе в постель!
– Глянь, глянь, вон как раз одна – явная чародейка! У нее и вид чародейки, и власы чародейки, и одеянье чародейки, и даже шляпа чародейки!
– А что это с нею за люди?
– То пятьдесят великанов, порожденных демонами, – коих великанов обычно и можно отыскать в свите чародейки!
– Она простирает мантию – богатейшую мантию на всем белом свете, так расшитую драгоценными камнями, как ночь полна светляков! Вне сомненья, окутает она ею Ланселота, дабы не настигла его лихорадка!
– И только она возложит на него свою мантию он, считай, покойник, ибо мантия сия такого сорта, что стоит ею окутаться, как вспыхнешь и шлаком станешь!
– Ведьма эта – не кто иная, как Марго Рассеянных Вод, околдовавшая сэра Борса и сэра Бедивера и превратившая их в преданных поклонников овец!
– И не отходили они от возлюбленных овец своих, и грезили о них, и бряцали им на арфах, и не отказывали себе во всевозможных непристойных утехах, и тестикулы им раздуло так, что вынуждены они были слечь в постели на многие месяцы!
– Но вот Ланселот шевельнулся во сне! Он подымает длань, и длань эта набрасывает злополучную мантию на великана, и поджаривается тот до хрустящей корочки со свистом!
– Иисусе милостивый, ну и запашок! Тот пламенный великан воняет, аки матрас в таверне!
– А остальные великаны бегут, и с ними Марго, аще Ланселот пробудится полностью да в ярости своей накуролесит!
– Но спит Ланселот, спит необеспокоенный! Что же сновидит он, интересно?
– А сновидит он, что нет ни войны, ни Круглого Стола, ни Артура, ни Ланселота!
– Не может такого быть! Скорее сон ему снится о мягкости Гвиневеры, о сладости Гвиневеры, о яркости Гвиневеры да о сексуальности Гвиневеры!
– А ты откуда знаешь?
– Могу заглянуть в его сон потому что! Вот входит она в этот сон самолично, в платье из белой парчи, изукрашенном золотыми безантами, и несет она бутылку прекрасного вина, судя по виду – „пино гриджио“!
– О, что за бесподобный сон!
– Под яблоней…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
– Человек Уинстона, я полагаю.
– Разумеется. Но с таким же успехом я бы и сам его выбрал. Уинстона я не могу винить. Заранее никогда не знаешь, как эти парняги себя поведут. Вот с нашими людьми это всегда известно.
– И все же, – сказала Гвиневера, – мне нравится, что на доску выходят и новые игроки. От этого все только интереснее, не находите?
– Это не игра. Это война, и мы ее запросто можем проиграть. А кроме того, я совершил нечто ужасное.
– Что?
– Уступил преимущество. Дивное преимущество нашей стороны – по крайней мере, в теории. И я сказал: нет. Ибо счел его аморальным.
– Я уверена, вы поступили верно. Вы всегда поступаете верно.
– Вы критикуете меня? Это критика?
– Отнюдь. Стало быть, уйдем в горы. Будем оказывать сопротивление с вершин.
– Возможно, не в буквальном смысле. Но в некотором роде – да.
– Я готова, – сказала она.
– И вы, и я, и нам подобные можем уйти в горы, – сказал Артур. – А весь остальной мир по большинству своему – не может.
– Я знаю, – сказала Гвиневера. – Дети в школе, с зубами проблемы, у престарелых тетушек душа едва держится в теле, надо книгу дописать, лотереи, флирты, озимые…
– Вот именно, – сказал король. – Ваше понимание ситуации в целом остается, как и прежде, несравненным.
– Merde, – сказала Гвиневера. – Зачем еще нужны королевы? Но вы, мой дорогой Артур, вы, похоже, в раздрае касательно собственной легенды. Вы требуете – то есть, легенда требует – трагического конца.
– Не стоит беспокоиться, он меня отыщет, – сказал король. – Нам ведь некуда в особенности спешить, я полагаю?
– Могу и подождать, – сказала королева.
– Сэр Ланселот возлег под яблоней вздремнуть!
– Чего ж не скачет он неутомимо, от одного приключенья к другому?
– Устал, вероятно!
– Всякий раз, как он возлегает под яблоней вздремнуть, к нему подкрадывается какая-либо чародейка и наводит на него чары, пытаясь вероломством затащить к себе в постель!
– Глянь, глянь, вон как раз одна – явная чародейка! У нее и вид чародейки, и власы чародейки, и одеянье чародейки, и даже шляпа чародейки!
– А что это с нею за люди?
– То пятьдесят великанов, порожденных демонами, – коих великанов обычно и можно отыскать в свите чародейки!
– Она простирает мантию – богатейшую мантию на всем белом свете, так расшитую драгоценными камнями, как ночь полна светляков! Вне сомненья, окутает она ею Ланселота, дабы не настигла его лихорадка!
– И только она возложит на него свою мантию он, считай, покойник, ибо мантия сия такого сорта, что стоит ею окутаться, как вспыхнешь и шлаком станешь!
– Ведьма эта – не кто иная, как Марго Рассеянных Вод, околдовавшая сэра Борса и сэра Бедивера и превратившая их в преданных поклонников овец!
– И не отходили они от возлюбленных овец своих, и грезили о них, и бряцали им на арфах, и не отказывали себе во всевозможных непристойных утехах, и тестикулы им раздуло так, что вынуждены они были слечь в постели на многие месяцы!
– Но вот Ланселот шевельнулся во сне! Он подымает длань, и длань эта набрасывает злополучную мантию на великана, и поджаривается тот до хрустящей корочки со свистом!
– Иисусе милостивый, ну и запашок! Тот пламенный великан воняет, аки матрас в таверне!
– А остальные великаны бегут, и с ними Марго, аще Ланселот пробудится полностью да в ярости своей накуролесит!
– Но спит Ланселот, спит необеспокоенный! Что же сновидит он, интересно?
– А сновидит он, что нет ни войны, ни Круглого Стола, ни Артура, ни Ланселота!
– Не может такого быть! Скорее сон ему снится о мягкости Гвиневеры, о сладости Гвиневеры, о яркости Гвиневеры да о сексуальности Гвиневеры!
– А ты откуда знаешь?
– Могу заглянуть в его сон потому что! Вот входит она в этот сон самолично, в платье из белой парчи, изукрашенном золотыми безантами, и несет она бутылку прекрасного вина, судя по виду – „пино гриджио“!
– О, что за бесподобный сон!
– Под яблоней…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25