иностранец осуществил его с легкостью». А что это еще такое насчет Льюиса Турко, что будто бы он набросился на какую-то женщину с обвинениями, идиотскими и, прямо сказать, подсудными? В высшей степени неудачный способ вести расследование, в высшей степени неудачный.
Тут Эберкорн ничего не мог бы ему возразить, разве что добавил бы от себя, что «неудачный» — это еще очень мягко сказано. Имеются, конечно, смягчающие обстоятельства — задержанного упустили люди шерифа; лично он, Эберкорн, ни на кого не набрасывался с идиотскими обвинениями и за Турко не отвечает; а народ там разговаривает — ничего не разберешь, соответственный у него и интеллектуальный уровень. Но он оправдываться не стал. А только сказал:
— Приложу все старания, сэр.
На что Блюстоун высказался в том смысле, что все его старания, возможно, немногого стоят, чрезвычайно немногого.
— Я выложусь весь, сэр, — поправился Эберкорн. На том конце провода выдержали паузу.
— Да уж, будьте добры, — произнес наконец Блюстоун. — И на этот раз наручники задержанного пристегните, черт возьми, к своему запястью, ясно? Да, и сделайте мне одолжение…
— Да, сэр?
— Ключ проглотите, чтобы он вышел наружу только через задний проход, вы меня поняли?
О втором телефонном звонке — звонке Роя Дотсона — Эберкорн узнал только в четыре часа дня. А почему? Да потому, что лазил по задворкам этого Богом проклятого острова Тьюпело, следы искал, хотя каждому ясно, что ничего это не даст. Какие там следы? Вот если бы они лягушек искали, тогда другое дело, лягушек там сколько душе угодно. Или комаров. Была сорокаградусная жара, солнце повисло над макушкой, как прибитое, и Эберкорн уже думал, что сейчас задохнется от вони, когда вдруг, хлюпая по грязи, явился один из помощников шерифа с известием, что они здесь попусту теряют время. Подозреваемый с острова бежал. Да? И где же он теперь? Отсиживается в сарае у какого-нибудь местного издольщика? Или голосует на Джексонвильском шоссе? Или уже в Атланте, в китайской забегаловке тыкает палочками в тарелку со строганым мясом и луком? Да нет. В болоте. В другом болоте, в сравнении с которым здешнее просто лужица.
Вот как Эберкорн оказался вечером в мотеле «Веселые мормышки», что в Сисеровилле, штат Джорджия, на пороге Великого Окефенокского заповедника. Была уже половина восьмого, неоновая надпись лучилась на фоне меркнущего неба робким намеком на цивилизацию. Льюис Турко дрых на пассажирском месте, источая вонь, как выгребная яма. Засохшая грязь облепила его сапоги, висела лепешками на комбинезоне, в волосах и на бороде. Они поцапались из-за того случая с мадам Дершовиц и за весь день не обменялись и десятком слов. Как только поступило новое сообщение о Танаке, Турко отшвырнул палку (он в буквальном смысле бил палкой по кустам) и без единого слова потопал к большому дому, вынес свои пожитки, пошвырял в «дат-сан» и расположился на пассажирском сиденье. К тому времени, когда у машины появился Эберкорн, Турко уже был в отключке.
Эберкорн подрулил к конторе мотеля и вырубил задыхающийся мотор. Он рассчитывал, что получит номер, быстренько примет душ, проглотит чашку кофе, свяжется со здешним шерифом и снимет показания у Роя Дотсона. А потом часа два поспит и с утра снова примется за преследование. Таков был его план. Но он страшно устал, с трудом языком ворочал, и от него тоже едва ли так уж хорошо пахло.
Хозяин за стойкой был низкорослый и смуглый, плечи узкие, руки-ноги без мускулатуры, как у ребенка. Зато вполне взрослое, откормленное брюшко, и на лбу под засаленным козырьком кепочки — красный знак касты. Он устремил угольно-черные глаза прямо в лицо Эберкорну — еще бы, работая на острове, Эберкорн сильно загорел, и от этого белые пятна на коже стали еще заметнее. Почему-то он вдруг застеснялся.
— Дайте одну двойную, — заплетающимся языком проговорил он.
— Вам двойник? — переспросил чернявенький.
— Двойную. С двумя кроватями. Для меня и… вон для него. — Эберкорн указал пальцем через плечо в сторону машины, в которой за стеклом виднелась белобрысая шевелюра и задранная борода Турко.
Чернявенький рассмеялся, обнажив ярко-красные пеньки зубов. Он проворно нагнулся под прилавок, сплюнул в корзинку для бумаг и снова вынырнул на поверхность.
— Ну да, двойник, я так и понял. А знаете, сначала подумалось… Вы ведь приезжий в наших местах, я не ошибаюсь?
Усталость гудела у Эберкорна в жилах, точно хмель, когда принял натощак двойную порцию доброй мексиканской водки. Японцы какие-то. Сидел бы у себя в Ист-Рокс, шугал мексиканцев и горя бы не знал.
— Из Саванны, — с трудом ответил он. — А вообще-то Лос-Анджелес.
— Вот-вот, — страстно закивал его собеседник — Я сразу догадался. Я даже чуть было не принял вас за янки. А сначала так смешно показалось: одна двойная порция на двух взрослых мужчин!..
В осоловелом мозгу у Эберкорна вдруг вспыхнула искра вдохновения.
— Пенджаб, а? — спросил он.
Тот сразу расцвел:
— Да, Чандигарх.
— Давай, двойник так двойник. Как раз то, что мне надо.
— Обязательно! — Чернявенький так просиял, что мог бы, наверно, один осветить все помещение. — Мы тут на это не смотрим, принимаем всех.
Утром Турко был в отличном расположении духа, он рассуждал о человеке, которого им предстояло изловить, словно вырос с ним вместе, словно они спали бок о бок в сиротском приюте и женаты на сестрах.
— Он у нас хитрюга, япоша наш, мы с тобой даже и не думали, факт. Устроился, чтобы та сучка его кормила — вернее, две сучки его кормили, не забудь еще старуху, а потом имел наглость драпануть из-под замка и скрыться в таком месте, что никто и ожидать не мог. — Он задумался и поскреб только что умытую бороду. — Но они, япошки, на природе не приживаются, это публика городская, метро, голуби на площади, в таком духе, кончится тем, что он сам себя в угол загонит и сдастся, я в том уверен на семьдесят пять процентов.
Они ехали в «датсане» по направлению к болоту. Ночью прошел дождь, на шоссе было скользко, но солнце уже поднялось, и сырость быстро испарялась, отлетая назад сонной дымкой. Эберкорн спал дай бог четыре часа, и то некрепко, урывками, а Турко навесил над второй кроватью гамак, улегся и знай себе похрапывал в свое удовольствие и проснулся, только когда уже совсем рассвело. Выехали без завтрака, в такую рань еще все было закрыто, кроме чайной для шоферов дальнобойщиков, а там набилось этого быдла толстобрюхого — невыносимо, и Эберкорн ограничился бумажным стаканом кофе с собой. А Турко — ему вообще горя мало, у него по всему рюкзаку был распихан неисчерпаемый запас всяких корешков и полосок вяленого мяса. Сейчас, например, разглагольствуя, он держал на коленях целлофановый мешочек с чем-то сушеным, вроде рыбьих мальков, время от времени засовывал руку, доставал и грыз, как воздушную кукурузу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Тут Эберкорн ничего не мог бы ему возразить, разве что добавил бы от себя, что «неудачный» — это еще очень мягко сказано. Имеются, конечно, смягчающие обстоятельства — задержанного упустили люди шерифа; лично он, Эберкорн, ни на кого не набрасывался с идиотскими обвинениями и за Турко не отвечает; а народ там разговаривает — ничего не разберешь, соответственный у него и интеллектуальный уровень. Но он оправдываться не стал. А только сказал:
— Приложу все старания, сэр.
На что Блюстоун высказался в том смысле, что все его старания, возможно, немногого стоят, чрезвычайно немногого.
— Я выложусь весь, сэр, — поправился Эберкорн. На том конце провода выдержали паузу.
— Да уж, будьте добры, — произнес наконец Блюстоун. — И на этот раз наручники задержанного пристегните, черт возьми, к своему запястью, ясно? Да, и сделайте мне одолжение…
— Да, сэр?
— Ключ проглотите, чтобы он вышел наружу только через задний проход, вы меня поняли?
О втором телефонном звонке — звонке Роя Дотсона — Эберкорн узнал только в четыре часа дня. А почему? Да потому, что лазил по задворкам этого Богом проклятого острова Тьюпело, следы искал, хотя каждому ясно, что ничего это не даст. Какие там следы? Вот если бы они лягушек искали, тогда другое дело, лягушек там сколько душе угодно. Или комаров. Была сорокаградусная жара, солнце повисло над макушкой, как прибитое, и Эберкорн уже думал, что сейчас задохнется от вони, когда вдруг, хлюпая по грязи, явился один из помощников шерифа с известием, что они здесь попусту теряют время. Подозреваемый с острова бежал. Да? И где же он теперь? Отсиживается в сарае у какого-нибудь местного издольщика? Или голосует на Джексонвильском шоссе? Или уже в Атланте, в китайской забегаловке тыкает палочками в тарелку со строганым мясом и луком? Да нет. В болоте. В другом болоте, в сравнении с которым здешнее просто лужица.
Вот как Эберкорн оказался вечером в мотеле «Веселые мормышки», что в Сисеровилле, штат Джорджия, на пороге Великого Окефенокского заповедника. Была уже половина восьмого, неоновая надпись лучилась на фоне меркнущего неба робким намеком на цивилизацию. Льюис Турко дрых на пассажирском месте, источая вонь, как выгребная яма. Засохшая грязь облепила его сапоги, висела лепешками на комбинезоне, в волосах и на бороде. Они поцапались из-за того случая с мадам Дершовиц и за весь день не обменялись и десятком слов. Как только поступило новое сообщение о Танаке, Турко отшвырнул палку (он в буквальном смысле бил палкой по кустам) и без единого слова потопал к большому дому, вынес свои пожитки, пошвырял в «дат-сан» и расположился на пассажирском сиденье. К тому времени, когда у машины появился Эберкорн, Турко уже был в отключке.
Эберкорн подрулил к конторе мотеля и вырубил задыхающийся мотор. Он рассчитывал, что получит номер, быстренько примет душ, проглотит чашку кофе, свяжется со здешним шерифом и снимет показания у Роя Дотсона. А потом часа два поспит и с утра снова примется за преследование. Таков был его план. Но он страшно устал, с трудом языком ворочал, и от него тоже едва ли так уж хорошо пахло.
Хозяин за стойкой был низкорослый и смуглый, плечи узкие, руки-ноги без мускулатуры, как у ребенка. Зато вполне взрослое, откормленное брюшко, и на лбу под засаленным козырьком кепочки — красный знак касты. Он устремил угольно-черные глаза прямо в лицо Эберкорну — еще бы, работая на острове, Эберкорн сильно загорел, и от этого белые пятна на коже стали еще заметнее. Почему-то он вдруг застеснялся.
— Дайте одну двойную, — заплетающимся языком проговорил он.
— Вам двойник? — переспросил чернявенький.
— Двойную. С двумя кроватями. Для меня и… вон для него. — Эберкорн указал пальцем через плечо в сторону машины, в которой за стеклом виднелась белобрысая шевелюра и задранная борода Турко.
Чернявенький рассмеялся, обнажив ярко-красные пеньки зубов. Он проворно нагнулся под прилавок, сплюнул в корзинку для бумаг и снова вынырнул на поверхность.
— Ну да, двойник, я так и понял. А знаете, сначала подумалось… Вы ведь приезжий в наших местах, я не ошибаюсь?
Усталость гудела у Эберкорна в жилах, точно хмель, когда принял натощак двойную порцию доброй мексиканской водки. Японцы какие-то. Сидел бы у себя в Ист-Рокс, шугал мексиканцев и горя бы не знал.
— Из Саванны, — с трудом ответил он. — А вообще-то Лос-Анджелес.
— Вот-вот, — страстно закивал его собеседник — Я сразу догадался. Я даже чуть было не принял вас за янки. А сначала так смешно показалось: одна двойная порция на двух взрослых мужчин!..
В осоловелом мозгу у Эберкорна вдруг вспыхнула искра вдохновения.
— Пенджаб, а? — спросил он.
Тот сразу расцвел:
— Да, Чандигарх.
— Давай, двойник так двойник. Как раз то, что мне надо.
— Обязательно! — Чернявенький так просиял, что мог бы, наверно, один осветить все помещение. — Мы тут на это не смотрим, принимаем всех.
Утром Турко был в отличном расположении духа, он рассуждал о человеке, которого им предстояло изловить, словно вырос с ним вместе, словно они спали бок о бок в сиротском приюте и женаты на сестрах.
— Он у нас хитрюга, япоша наш, мы с тобой даже и не думали, факт. Устроился, чтобы та сучка его кормила — вернее, две сучки его кормили, не забудь еще старуху, а потом имел наглость драпануть из-под замка и скрыться в таком месте, что никто и ожидать не мог. — Он задумался и поскреб только что умытую бороду. — Но они, япошки, на природе не приживаются, это публика городская, метро, голуби на площади, в таком духе, кончится тем, что он сам себя в угол загонит и сдастся, я в том уверен на семьдесят пять процентов.
Они ехали в «датсане» по направлению к болоту. Ночью прошел дождь, на шоссе было скользко, но солнце уже поднялось, и сырость быстро испарялась, отлетая назад сонной дымкой. Эберкорн спал дай бог четыре часа, и то некрепко, урывками, а Турко навесил над второй кроватью гамак, улегся и знай себе похрапывал в свое удовольствие и проснулся, только когда уже совсем рассвело. Выехали без завтрака, в такую рань еще все было закрыто, кроме чайной для шоферов дальнобойщиков, а там набилось этого быдла толстобрюхого — невыносимо, и Эберкорн ограничился бумажным стаканом кофе с собой. А Турко — ему вообще горя мало, у него по всему рюкзаку был распихан неисчерпаемый запас всяких корешков и полосок вяленого мяса. Сейчас, например, разглагольствуя, он держал на коленях целлофановый мешочек с чем-то сушеным, вроде рыбьих мальков, время от времени засовывал руку, доставал и грыз, как воздушную кукурузу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106