Мы вышли замуж, родили детей, но занятия сочинительством придавали нашему однообразному существованию ореол значительности.
Но настали иные времена. Стереотипы, наконец, зашатались, вытесняемые свободным от предрассудков и приличий новым, и нам впервые захотелось сотворить что-то и в настоящей реальности, влиться без оглядки и рассуждений в неизведанную, притягательную жизнь.
Мы начали с продажи газет в метро, прошли через челночные поездки в Белоруссию за трикотажем, купили, наконец, ларек и стали торговать по очереди сигаретами и банками с водкой, откладывая вырученные деньги для аренды магазина.
Азарт зарабатывания денег увлек нас: вечерами, пересчитывая мятые тысячные бумажки, мы светились от радости, когда их было больше, чем всегда. Нам впервые не хотелось ничего разрушать, наоборот, хотелось преумножать созидаемое, но ларек наш без всяких объяснений снесли, а деньги, скопленные на магазин, пришлось отдать рэкетирам.
И мы вышли из игры, не будучи в состоянии повторить этот путь. Нам вскоре посчастливилось устроиться на работу лаборантками на водонапорную станцию, где, беря в одиночестве раз в час пробы воды, можно было отгородиться от дальнейшей необходимости куда-либо вписываться. Но для того, чтобы это стало возможно, пришлось сотворить еще один хулиганский поступок: при прохождении медкомиссии я, загримировавшись, выдала себя и за подругу, так как, страдая редкой болезнью, она не могла пройти необходимый для работы на высоте тест на вращающемся стуле.
И, получив нужные справки, мы с ней шли по улице и думали, что эта последняя проделка была предъявлена нами миру в знак окончательного смирения.
1996
Я люблю свое дело
Я люблю свое дело, своего полулегального монстрика на глиняных ножках, иногда выплевывающего денежки, иногда упрямо сжимающего челюсти, и тогда я должна суетиться вокруг, уговаривать, подкармливать, оживлять, развлекать, пока наградой не будет шелест купюр.
Зарабатывать деньги - что может быть привлекательнее, когда из двух-трех комбинаций рождаются бумажки, которые раньше можно было уныло пересчитывать лишь в казенном окне, иногда в грязи найти на улице или, изловчившись, подковырнуть ногтем монетку у поручня в метро.
Каждый день я раскладываю пестрый пасьянс из переговоров, звонков, сваливающихся на голову или, наоборот, бесследно исчезающих в никуда клиентов, и в том, что этот пасьянс, в конце концов, сходится, я вижу высший промысел, целиком ему отдаюсь, и никогда не забываю, что глиняные ножки могут в любой момент подломиться.
Но как замечательно тратить деньги сначала сдуру, неизвестно на что, думая, что шальные, потом, войдя во вкус, тратить с чувством и толком, понимая прелесть не необходимых мелочей, прелесть комфорта, обустройства, когда приколотые булавками к ободранным обоям рисунки начинают выводить из себя, позарез нужны делаются рамки, и пастельные тона, и соответствие всего всему.
И манит, выпирая со всех сторон, такая осязаемая, притягательно-доступная материальная сторона жизни с ее обертками, диванами и автомобилями, и поимевший многое кажется познавшим все, и хочется разгадать его многозначительность, развенчать ореол, но сделать это по-настоящему можно, когда и вокруг тебя замерцает такой же.
А жизнь, запечатленная в цветных фотографиях, полна красок и соблазнов - чужие города, ослепительное солнце, белозубые улыбки, отблески заката в тенистом саду, огонь очага, свечи на овальном столе, мягкая английская речь.
И все это вместе сливается в яркий суматошный хоровод, в котором мешанина мелочей, впечатлений, забот заставляет крутиться в голове сразу с десяток мыслей, голова переполняется до того, что чайник с кипятком машинально ставится в холодильник, взгляд не задерживается ни на чем дольше секунды, при встречах не задается вопрос: "Как дела?", потому что все равно не интересно, да и некогда.
И делаются не нужны люди - никуда, конечно, не денешься от докуки с родственниками - хорошо если бы все они поуезжали куда-нибудь подальше, - но совсем уже не вписываются праздные излияния друзей - содержимое их душ не нужно винтику хорошо отлаженного механизма.
И в этой ежедневной путанице, в этом возвратно-поступательном движении от одного этапа к другому уже так редко вспоминаются черно-белые вечера после тусклых детерминированных дней, старый письменный стол, отрешенность в стремлении перевести неуловимое в слова, бескорыстное ликование при удаче.
Ящик давно закрыт, а ключ выкинут, неведомая сила несет прочь, пока не ясно куда. Будь здоров, приноси чистогана побольше, мой монстрик, мое сегодня!
1995
Я слушаю...
Они говорят, я слушаю, слушаю, слушаю... Они говорят мне, как они живут, какие у них планы, мечты и настроения. Они рассказывают мне о своих детях, родителях и друзьях, о том, как живут их дети, родители и друзья, и какое у всех у них настроение. Они рассказывают мне также о каких-то и вовсе неизвестных мне людях, и я слушаю о планах, мечтах и настроениях тех людей, и мне кажется, что мир перенаселен и перенасыщен эмоциями, а я, как специальный компьютер или громоотвод, должна обеспечивать отток этого переизбытка, не то они все лопнут от переполнения или посходят с ума, и никто не интересуется, что происходит при этом с моей головою.
Они не дают мне покоя, звонят мне по пустякам, делятся, что потеряли перстень или просят измерить телевизор по диагонали, чтобы решить, полезет ли такой телевизор в их мебельную стенку. Они долго консультируются и жалуются, и я опять терпеливо слушаю их, и только, наконец, с облегчением вздохну, закончив разговор, как они опять перезванивают, чтобы сообщить мне, что нашли, наконец, свой перстень в морозильнике в коробке из-под фрикаделек.
Они делятся со мной сокровенным и тайным. Они рассказывают историю своей запретной любви, историю метаний между чувством долга и страстью, не забывая подробно описывать, что происходит при этом с их ЭГО, и я слушаю про их ЭГО с особенным уважением, потому что не уверена, имеется ли, вообще, подобная вещь у меня.
Они любят говорить со мной о своих финансовых проблемах, о том, как трудно заработать столько, сколько необходимо, как трудно бороться с налогами, обстоятельствами и долгами, и я снова сочувственно слушаю их, киваю, с пониманием относясь к их проблемам, обстоятельствам и долгам, забывая при этом, какую внушительную сумму они уже задолжали мне.
Иногда, редко, мне тоже захочется поделиться с ними, и, улучив момент, когда, задумавшись о своем, они ненадолго замолчат, я открываю было рот, чтобы тоже рассказать им о сокровенном. Но, едва начав, я сразу же замечаю, как скучнеют при этом их лица, как тускнеют глаза, с каким нетерпением они ждут паузы, чтобы вклиниться и продолжить прерванную тему, и, не в силах наблюдать их мучения, я сконфуженно замолкаю, и обычный механизм "они говорят - я слушаю" запускается вновь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Но настали иные времена. Стереотипы, наконец, зашатались, вытесняемые свободным от предрассудков и приличий новым, и нам впервые захотелось сотворить что-то и в настоящей реальности, влиться без оглядки и рассуждений в неизведанную, притягательную жизнь.
Мы начали с продажи газет в метро, прошли через челночные поездки в Белоруссию за трикотажем, купили, наконец, ларек и стали торговать по очереди сигаретами и банками с водкой, откладывая вырученные деньги для аренды магазина.
Азарт зарабатывания денег увлек нас: вечерами, пересчитывая мятые тысячные бумажки, мы светились от радости, когда их было больше, чем всегда. Нам впервые не хотелось ничего разрушать, наоборот, хотелось преумножать созидаемое, но ларек наш без всяких объяснений снесли, а деньги, скопленные на магазин, пришлось отдать рэкетирам.
И мы вышли из игры, не будучи в состоянии повторить этот путь. Нам вскоре посчастливилось устроиться на работу лаборантками на водонапорную станцию, где, беря в одиночестве раз в час пробы воды, можно было отгородиться от дальнейшей необходимости куда-либо вписываться. Но для того, чтобы это стало возможно, пришлось сотворить еще один хулиганский поступок: при прохождении медкомиссии я, загримировавшись, выдала себя и за подругу, так как, страдая редкой болезнью, она не могла пройти необходимый для работы на высоте тест на вращающемся стуле.
И, получив нужные справки, мы с ней шли по улице и думали, что эта последняя проделка была предъявлена нами миру в знак окончательного смирения.
1996
Я люблю свое дело
Я люблю свое дело, своего полулегального монстрика на глиняных ножках, иногда выплевывающего денежки, иногда упрямо сжимающего челюсти, и тогда я должна суетиться вокруг, уговаривать, подкармливать, оживлять, развлекать, пока наградой не будет шелест купюр.
Зарабатывать деньги - что может быть привлекательнее, когда из двух-трех комбинаций рождаются бумажки, которые раньше можно было уныло пересчитывать лишь в казенном окне, иногда в грязи найти на улице или, изловчившись, подковырнуть ногтем монетку у поручня в метро.
Каждый день я раскладываю пестрый пасьянс из переговоров, звонков, сваливающихся на голову или, наоборот, бесследно исчезающих в никуда клиентов, и в том, что этот пасьянс, в конце концов, сходится, я вижу высший промысел, целиком ему отдаюсь, и никогда не забываю, что глиняные ножки могут в любой момент подломиться.
Но как замечательно тратить деньги сначала сдуру, неизвестно на что, думая, что шальные, потом, войдя во вкус, тратить с чувством и толком, понимая прелесть не необходимых мелочей, прелесть комфорта, обустройства, когда приколотые булавками к ободранным обоям рисунки начинают выводить из себя, позарез нужны делаются рамки, и пастельные тона, и соответствие всего всему.
И манит, выпирая со всех сторон, такая осязаемая, притягательно-доступная материальная сторона жизни с ее обертками, диванами и автомобилями, и поимевший многое кажется познавшим все, и хочется разгадать его многозначительность, развенчать ореол, но сделать это по-настоящему можно, когда и вокруг тебя замерцает такой же.
А жизнь, запечатленная в цветных фотографиях, полна красок и соблазнов - чужие города, ослепительное солнце, белозубые улыбки, отблески заката в тенистом саду, огонь очага, свечи на овальном столе, мягкая английская речь.
И все это вместе сливается в яркий суматошный хоровод, в котором мешанина мелочей, впечатлений, забот заставляет крутиться в голове сразу с десяток мыслей, голова переполняется до того, что чайник с кипятком машинально ставится в холодильник, взгляд не задерживается ни на чем дольше секунды, при встречах не задается вопрос: "Как дела?", потому что все равно не интересно, да и некогда.
И делаются не нужны люди - никуда, конечно, не денешься от докуки с родственниками - хорошо если бы все они поуезжали куда-нибудь подальше, - но совсем уже не вписываются праздные излияния друзей - содержимое их душ не нужно винтику хорошо отлаженного механизма.
И в этой ежедневной путанице, в этом возвратно-поступательном движении от одного этапа к другому уже так редко вспоминаются черно-белые вечера после тусклых детерминированных дней, старый письменный стол, отрешенность в стремлении перевести неуловимое в слова, бескорыстное ликование при удаче.
Ящик давно закрыт, а ключ выкинут, неведомая сила несет прочь, пока не ясно куда. Будь здоров, приноси чистогана побольше, мой монстрик, мое сегодня!
1995
Я слушаю...
Они говорят, я слушаю, слушаю, слушаю... Они говорят мне, как они живут, какие у них планы, мечты и настроения. Они рассказывают мне о своих детях, родителях и друзьях, о том, как живут их дети, родители и друзья, и какое у всех у них настроение. Они рассказывают мне также о каких-то и вовсе неизвестных мне людях, и я слушаю о планах, мечтах и настроениях тех людей, и мне кажется, что мир перенаселен и перенасыщен эмоциями, а я, как специальный компьютер или громоотвод, должна обеспечивать отток этого переизбытка, не то они все лопнут от переполнения или посходят с ума, и никто не интересуется, что происходит при этом с моей головою.
Они не дают мне покоя, звонят мне по пустякам, делятся, что потеряли перстень или просят измерить телевизор по диагонали, чтобы решить, полезет ли такой телевизор в их мебельную стенку. Они долго консультируются и жалуются, и я опять терпеливо слушаю их, и только, наконец, с облегчением вздохну, закончив разговор, как они опять перезванивают, чтобы сообщить мне, что нашли, наконец, свой перстень в морозильнике в коробке из-под фрикаделек.
Они делятся со мной сокровенным и тайным. Они рассказывают историю своей запретной любви, историю метаний между чувством долга и страстью, не забывая подробно описывать, что происходит при этом с их ЭГО, и я слушаю про их ЭГО с особенным уважением, потому что не уверена, имеется ли, вообще, подобная вещь у меня.
Они любят говорить со мной о своих финансовых проблемах, о том, как трудно заработать столько, сколько необходимо, как трудно бороться с налогами, обстоятельствами и долгами, и я снова сочувственно слушаю их, киваю, с пониманием относясь к их проблемам, обстоятельствам и долгам, забывая при этом, какую внушительную сумму они уже задолжали мне.
Иногда, редко, мне тоже захочется поделиться с ними, и, улучив момент, когда, задумавшись о своем, они ненадолго замолчат, я открываю было рот, чтобы тоже рассказать им о сокровенном. Но, едва начав, я сразу же замечаю, как скучнеют при этом их лица, как тускнеют глаза, с каким нетерпением они ждут паузы, чтобы вклиниться и продолжить прерванную тему, и, не в силах наблюдать их мучения, я сконфуженно замолкаю, и обычный механизм "они говорят - я слушаю" запускается вновь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30