Он уработается вусмерть. Так он хочет.
Ойстр утратил чувство всякой меры, как и Медея. В конце она не знала никакого удержу и была именно тем, кто коринфянам и требовался, — фурией. Такой ее и запомнили — как она, ведя за руки своих бледных, запуганных мальчиков, ворвалась в храм Геры, оттолкнула в сторону жрицу, которая пыталась ее остановить, и, подведя детей к алтарю, крикнула богине — скорее тоном угрозы, чем молитвы, — пусть она, Гера, защитит ее детей, раз она, мать, не в силах этого сделать. Как обязала жриц принять детей на попечение, что те с перепугу и из сострадания ей пообещали. Как потом говорила с детьми, пыталась их успокоить, потом обняла и, ни разу больше не оглянувшись, вышла из храма, чтобы тут же передать себя в руки стражников. Как все то время, когда ее вели по городу, исторгала из себя какое-то жуткое песнопение, вызывавшее у людей на улицах желание немедленно ее задушить. Похоже, она на то и рассчитывала, чтобы ее убили, но у стражников был строжайший приказ выдворить ее из города живой.
Позже, когда непоправимое уже случилось, из дворца были срочно высланы отряды — разыскать Медею, они искали и Лиссу, которая тоже исчезла, подвергли допросам с пристрастием немногих из оставшихся в живых колхидцев, чтобы выбить из них тайну местопребывания обеих женщин. Но те как сквозь землю провалились, хотя, казалось бы, за городскою стеной хоть день-деньской шагай — и то жилья не сыщешь. Теперь вот рьяно ищут пособников обеих беглянок, которые, быть может, увезли их верхом на лошадях, словом, делают хоть что-то, лишь бы только не признавать собственного бессилия и невозможности отомстить за погибель царской дочки. А еще — потому что хотят в зародыше уничтожить легенды, которые уже на все лады перепевает суеверный люд: будто сама богиня Артемида унесла их на своей запряженной змеями колеснице в самые безопасные края, в небесные кущи.
Бедняжка Глаука. Это было в тот самый день, когда изгнали Медею. Я сидел как пришибленный в одной из дворцовых галерей. В своем жгучем презрении ко всему, что связано с царским домом, я не обратил внимания на крики женщин, доносившиеся со двора. И встрепенулся, лишь когда увидел Меропу, старую государыню, которая, опираясь на своих служанок, еле живая, тащилась через двор прямо к колодцу, вокруг которого суетилась горстка вопящих женщин. Потом я увидел, как эта горстка расступается, увидел трех рабов, которые тянут на веревке из колодца что-то необычно тяжелое, фигуру, всю в белом, — Глауку.
Безжизненное тело положили к ногам царицы, та опустилась на колени и прижала голову дочери к своему материнскому лону. И так застыла, надолго, и по двору постепенно расползлась тишина, какой я здесь еще не слыхивал. Мне показалось даже, что-то вроде скорби по всем жертвам, павшим на слепой стезе неразумия человеческого, кроется за этим молчанием. Потом в этой тишине я увидел Ясона — он шел через двор пошатываясь, будто его оглушили. Никто на него даже не оглянулся. Теперь, говорят, он день и ночь валяется под полусгнившим остовом своего корабля, за ненадобностью вытащенного на берег, а Теламон, его старый товарищ, худо-бедно снабжает его едой и выпивкой. Иногда, в ночи, я думаю, что ему тоже не спится, что, вероятно, и его глаза обшаривают сейчас черное небо и взгляды наши, быть может, встречаются где-нибудь в созвездии Ориона, которое в этом месяце стоит в зените. На Ясона я не в состоянии злиться. С таким противником, как Акам, где уж ему тягаться.
Этот теперь полный хозяин положения. Это он огласил заключение о смерти Глауки, которого теперь под страхом смерти обязан придерживаться каждый: Медея якобы послала Глауке пропитанное ядом платье, такой вот жуткий прощальный подарок, и когда Глаука его надела, яд сжег ей всю кожу, отчего бедняжка, вне себя от жгучей боли, в поисках спасительной остуды, и бросилась в колодец.
Однако дворец — место непростое, там сотни ушей и сотни уст, а каждые уста шепчут свое. Так вот, уста брошенной в самое глубокое подземелье и строжайше охраняемой служанки бедняжки Глауки нашептали кое-что другое: что это белое платье, которое было на Медее в день праздника Артемиды, она незадолго до суда действительно передала Глауке в подарок, сказав, пусть, мол, это будет ее свадебное платье, и пожелала царевне счастья, а Глаука со слезами ее за это платье благодарила. Только потом, когда Глаука после суда домой вернулась, после того, когда приговор уже был вынесен и изгнание Медеи приближалось, она на глазах с каждым часом становилась все беспокойнее. Начала бродить по дворцу и заползала в самые отдаленные уголки, где ее с трудом находили, дабы водворить обратно. Ясона ни за что на свете видеть не желала, а от Креонта отшатнулась чуть ли не с ужасом. Разговаривала только сама с собой, очень быстро и невнятно. Словом, совсем была не в себе, и непонятно, что она воспринимает, а что нет. От еды с явным отвращением отказывалась. О том, что происходит за стенами дворца, ей никто не рассказывал, это строжайше запрещено, однако у нее, должно быть, какое-то свое чутье было, так что в день, когда Медею по городу вели, Глаука, вся в слезах, металась по своей комнате и руками размахивала, а потом велела принести ей белое свадебное платье и, несмотря на увещевания служанки, надела. Только после этого она вдруг совершенно успокоилась, словно поняла, что ей теперь делать, в очень разумных выражениях сказала служанке, что хочет выйти во двор немного подышать воздухом, чему все, кто был к ней для охраны и присмотра приставлен, разумеется, только обрадовались. Так что она пошла во двор, за ней служанка и несколько стражников, она вела их очень хитро, кругами, незаметно приближаясь к колодцу. И вдруг — два быстрых шага, и она уже на краю. А следующий шаг — уже в пустоту, в пропасть. Говорят, ни звука не проронила.
Царя с тех пор никто не видел, он вроде бы в самом дальнем из своих покоев сидит и только Акама к себе допускает. Дни его сочтены. За его спиной уже идет борьба за его наследство. Меня это не волнует. Мне даже не любопытно, что еще такого Акам придумает для усиления своего влияния. Он, конечно же, первым делом постарается стереть память о недавних событиях. Пресбона и Агамеду, своих пособников, он уже из города сплавил. Вход в пещеру, где захоронена Ифиноя, с гибели которой все и началось, приказал замуровать. Меропа, престарелая государыня, теперь под домашним арестом. Всякий, кто был свидетелем неприглядных дел Акама, теперь вправе трепетать за свою жизнь. И я тоже. В тот день, когда бедняжка Глаука нашла свою смерть, он мне ясно дал это понять. У гроба мы стояли друг против друга. Что-то в моем взгляде заставило его содрогнуться. Меня пока что защищает эта его дрожь, а еще — мое равнодушие к собственной судьбе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Ойстр утратил чувство всякой меры, как и Медея. В конце она не знала никакого удержу и была именно тем, кто коринфянам и требовался, — фурией. Такой ее и запомнили — как она, ведя за руки своих бледных, запуганных мальчиков, ворвалась в храм Геры, оттолкнула в сторону жрицу, которая пыталась ее остановить, и, подведя детей к алтарю, крикнула богине — скорее тоном угрозы, чем молитвы, — пусть она, Гера, защитит ее детей, раз она, мать, не в силах этого сделать. Как обязала жриц принять детей на попечение, что те с перепугу и из сострадания ей пообещали. Как потом говорила с детьми, пыталась их успокоить, потом обняла и, ни разу больше не оглянувшись, вышла из храма, чтобы тут же передать себя в руки стражников. Как все то время, когда ее вели по городу, исторгала из себя какое-то жуткое песнопение, вызывавшее у людей на улицах желание немедленно ее задушить. Похоже, она на то и рассчитывала, чтобы ее убили, но у стражников был строжайший приказ выдворить ее из города живой.
Позже, когда непоправимое уже случилось, из дворца были срочно высланы отряды — разыскать Медею, они искали и Лиссу, которая тоже исчезла, подвергли допросам с пристрастием немногих из оставшихся в живых колхидцев, чтобы выбить из них тайну местопребывания обеих женщин. Но те как сквозь землю провалились, хотя, казалось бы, за городскою стеной хоть день-деньской шагай — и то жилья не сыщешь. Теперь вот рьяно ищут пособников обеих беглянок, которые, быть может, увезли их верхом на лошадях, словом, делают хоть что-то, лишь бы только не признавать собственного бессилия и невозможности отомстить за погибель царской дочки. А еще — потому что хотят в зародыше уничтожить легенды, которые уже на все лады перепевает суеверный люд: будто сама богиня Артемида унесла их на своей запряженной змеями колеснице в самые безопасные края, в небесные кущи.
Бедняжка Глаука. Это было в тот самый день, когда изгнали Медею. Я сидел как пришибленный в одной из дворцовых галерей. В своем жгучем презрении ко всему, что связано с царским домом, я не обратил внимания на крики женщин, доносившиеся со двора. И встрепенулся, лишь когда увидел Меропу, старую государыню, которая, опираясь на своих служанок, еле живая, тащилась через двор прямо к колодцу, вокруг которого суетилась горстка вопящих женщин. Потом я увидел, как эта горстка расступается, увидел трех рабов, которые тянут на веревке из колодца что-то необычно тяжелое, фигуру, всю в белом, — Глауку.
Безжизненное тело положили к ногам царицы, та опустилась на колени и прижала голову дочери к своему материнскому лону. И так застыла, надолго, и по двору постепенно расползлась тишина, какой я здесь еще не слыхивал. Мне показалось даже, что-то вроде скорби по всем жертвам, павшим на слепой стезе неразумия человеческого, кроется за этим молчанием. Потом в этой тишине я увидел Ясона — он шел через двор пошатываясь, будто его оглушили. Никто на него даже не оглянулся. Теперь, говорят, он день и ночь валяется под полусгнившим остовом своего корабля, за ненадобностью вытащенного на берег, а Теламон, его старый товарищ, худо-бедно снабжает его едой и выпивкой. Иногда, в ночи, я думаю, что ему тоже не спится, что, вероятно, и его глаза обшаривают сейчас черное небо и взгляды наши, быть может, встречаются где-нибудь в созвездии Ориона, которое в этом месяце стоит в зените. На Ясона я не в состоянии злиться. С таким противником, как Акам, где уж ему тягаться.
Этот теперь полный хозяин положения. Это он огласил заключение о смерти Глауки, которого теперь под страхом смерти обязан придерживаться каждый: Медея якобы послала Глауке пропитанное ядом платье, такой вот жуткий прощальный подарок, и когда Глаука его надела, яд сжег ей всю кожу, отчего бедняжка, вне себя от жгучей боли, в поисках спасительной остуды, и бросилась в колодец.
Однако дворец — место непростое, там сотни ушей и сотни уст, а каждые уста шепчут свое. Так вот, уста брошенной в самое глубокое подземелье и строжайше охраняемой служанки бедняжки Глауки нашептали кое-что другое: что это белое платье, которое было на Медее в день праздника Артемиды, она незадолго до суда действительно передала Глауке в подарок, сказав, пусть, мол, это будет ее свадебное платье, и пожелала царевне счастья, а Глаука со слезами ее за это платье благодарила. Только потом, когда Глаука после суда домой вернулась, после того, когда приговор уже был вынесен и изгнание Медеи приближалось, она на глазах с каждым часом становилась все беспокойнее. Начала бродить по дворцу и заползала в самые отдаленные уголки, где ее с трудом находили, дабы водворить обратно. Ясона ни за что на свете видеть не желала, а от Креонта отшатнулась чуть ли не с ужасом. Разговаривала только сама с собой, очень быстро и невнятно. Словом, совсем была не в себе, и непонятно, что она воспринимает, а что нет. От еды с явным отвращением отказывалась. О том, что происходит за стенами дворца, ей никто не рассказывал, это строжайше запрещено, однако у нее, должно быть, какое-то свое чутье было, так что в день, когда Медею по городу вели, Глаука, вся в слезах, металась по своей комнате и руками размахивала, а потом велела принести ей белое свадебное платье и, несмотря на увещевания служанки, надела. Только после этого она вдруг совершенно успокоилась, словно поняла, что ей теперь делать, в очень разумных выражениях сказала служанке, что хочет выйти во двор немного подышать воздухом, чему все, кто был к ней для охраны и присмотра приставлен, разумеется, только обрадовались. Так что она пошла во двор, за ней служанка и несколько стражников, она вела их очень хитро, кругами, незаметно приближаясь к колодцу. И вдруг — два быстрых шага, и она уже на краю. А следующий шаг — уже в пустоту, в пропасть. Говорят, ни звука не проронила.
Царя с тех пор никто не видел, он вроде бы в самом дальнем из своих покоев сидит и только Акама к себе допускает. Дни его сочтены. За его спиной уже идет борьба за его наследство. Меня это не волнует. Мне даже не любопытно, что еще такого Акам придумает для усиления своего влияния. Он, конечно же, первым делом постарается стереть память о недавних событиях. Пресбона и Агамеду, своих пособников, он уже из города сплавил. Вход в пещеру, где захоронена Ифиноя, с гибели которой все и началось, приказал замуровать. Меропа, престарелая государыня, теперь под домашним арестом. Всякий, кто был свидетелем неприглядных дел Акама, теперь вправе трепетать за свою жизнь. И я тоже. В тот день, когда бедняжка Глаука нашла свою смерть, он мне ясно дал это понять. У гроба мы стояли друг против друга. Что-то в моем взгляде заставило его содрогнуться. Меня пока что защищает эта его дрожь, а еще — мое равнодушие к собственной судьбе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45