дальше Эйцен принялся раздумывать, как бы завершить дело, которое не получилось в Гельмштедте, то есть устранить еврея.
После того как сэр Агасфер и леди Маргрит, с одной стороны, а барышня Штедер — с другой, обменялись поклонами, книксенами и прочими этикетными учтивостями, Лейхтентрагер, положив левую руку на эфес шпаги, а правой взяв под локоток вконец сомлевшую барышню, повел ее по Райхештрассе, не переставая расточать комплименты; сэр и леди пошли за ними, бедный же Эйцен едва успел присоединиться к обеим парам.
Впрочем, Лейхтентрагер отлично знал свое дело; ловко поддерживая локоток, он твердил Барбаре о том, как добродетелен, благочестив ее Пауль, дескать, нынешнему магистру уготована замечательная церковная карьера, и, возможно, он даже станет епископом; однако, чтобы барышня не подумала, что речь идет только об ее суженом, Лейхтентрагер нежно прижимался к ее плечику своим горбом, отчего она так и таяла; потом, сменив тему, Лейхтентрагер поведал ей о сэре Агасфере и его леди: сэр. дескать, хоть и еврей, но вышел из богатой и почтенной семьи, а здесь он снял для себя и своей леди на то время, которое понадобится для гамбургских дел, целый дом, обставил его шикарной мебелью, застелил мягкими дорогими коврами; Лейхтентрагер, мол, пользуясь расположением и благосклонностью сэра, договорился с ним, чтобы тот пригласил к себе барышню Штедер и магистра Пауля, дабы поужинать вместе, отведать разных яств и вин, а потом поразвлечься.
Магистр Пауль, запыхавшись от быстрого шага, который понадобился, чтобы нагнать обе пары, как раз услышал последние слова Лейхтентрагера и увидел, с каким воодушевлением отнеслась Барбара к этому предложению, а потому поспешил со всей учтивостью поблагодарить за любезное приглашение, принял его от имени барышни Штедер и своего собственного; себя же с тайной опаской спросил, что за игрища затеятся вечером, если еврей будет в них участником, а Ганс — церемониймейстером, тем не менее, сердце его сладко заныло от одной лишь мысли о Маргрит — он сможет побыть сегодня с нею и даже надеяться на определенную близость. Кое-какие мелочи упрочали его надежды: леди то бросала на него многозначительный взгляд, то слегка кивала ему, а однажды так удачно обронила платочек, что именно Пауль сумел подхватить и подать его, сэр даже не успел пошевелиться; как бы ни были притягательны знатность и богатство, как бы ни были соблазнительны роскошные платья и украшения, подумал Пауль, но, видно, осталось еще кое-что с тех пор, когда Маргрит вытряхивала блох из моей постели, да и самого долговечного жида не хватит, чтобы утишить все плотские желания такой женщины, как эта.
Еврей же поглядывал на происходящее, на все заигрывания и переглядки с большим хладнокровием, будто он действительно был настоящим джентльменом, которого не касается суета и возня плебеев; он слегка оживился лишь тогда, когда магистр Пауль напомнил ему об его встрече с живым Христом и о гельмштедтском чуде.
«А чего, собственно, вы добиваетесь, господин магистр? — спросил еврей. — Может, вы хотите, чтобы я продолжил мои скитания и страдания, как большинство моих соплеменников?»
Эйцен принялся горячо отрицать подобное предположение; он, дескать, не раз говорил в своих проповедях о евреях и о приносимой ими пользе; впрочем, если бы все евреи были столь же благородны и обаятельны, как сэр Агасфер, то отношение к ним в Германии складывалось бы совсем иначе, в городах и на торговых дорогах им предоставляли бы защиту, а не нападали бы, чтобы отобрать нажитое ростовщичеством, не таскали бы за бороды и не подвергали бы прочим издевательствам. Хотя сам сэр Агасфер, добавил Пауль, некогда прогнал Иисуса Христа от дверей своего дома, но с тех пор минуло полторы тысячи лет, даже больше; сейчас же можно воочию удостовериться, что сэр Агасфер за время своих долгих скитаний переменился к лучшему, искренне раскаялся в совершенном проступке и даже готов, как это уже было сделано в Гельмштедте, выступить живым очевидцем со свидетельством о муках, которые принял на Себя Иисус Христос ради искупления наших грехов.
Сэр Агасфер внимательно посмотрел на магистра, который ораторствовал с большим жаром, вышагивая рядом с леди; Эйцен же, немного смутившись от мысли о том, что еврей догадался, куда он клонит, поперхнулся, долго и громко откашливался, но потом решил, что надо ковать железо, пока горячо, а поэтому продолжил: «Когда я изучал в Виттенберге теологию, мой учитель Меланхтон и досточтимый доктор Мартинус затеяли диспут относительно вашей истории, сэр Агасфер; по мнению господина Филиппа Меланхтона, коль скоро вы являлись очевидцем того, как Иисус Христос восходил на Голгофу с крестом на плечах, вы могли бы рассеять сомнения в том, что он является подлинным Мессией, и, следовательно, помочь обратить других иудеев в единственно истинную веру; господин же Лютер все оспаривал и утверждал, что евреи испорчены по самой своей природе, а потому неисправимы и не могут быть наставлены на путь истинный».
Лейхтентрагер, хотя и продолжал любезничать с барышней Штедер, однако был занят ею отнюдь не настолько, чтобы совсем не обращать внимание на речи своего приятеля; ухмыляясь, Лейхтентрагер подтвердил, что именно так все и было, он собственными ушами слышал перебранку обоих ученых мужей за обеденным столом; впрочем, в конце концов магистр Меланхтон уступил и замолчал, не то доктора Лютера с его холерическим темпераментом хватил бы удар.
Ободренный то ли поддержкой Лейхтентрагера, то ли близостью леди Маргрит, не перестававшей приятно волновать Пауля Эйцена, он внезапно почувствовал необычайный подъем; редко мысли Пауля были столь ясны и прозорливы: ведь, воспользовавшись идеей Меланхтона, можно погубить Агасфера так или эдак; если этот сэр, или как он там себя называет, выступит перед большой иудейской общиной, чтобы засвидетельствовать истинность Мессии, то сделает их всех своими врагами, которые его разорят; если же заявит, что Иисус Христос не был истинным Мессией и Сыном Божьим, искупившим своими страданиями все наши грехи, то городской совет Гамбурга или же герцог Готторпский, в зависимости от места, где состоится диспут, разоблачат мошенника и лжесвидетеля, с позором изгонят его, а то и утопят или же сожгут, после чего у Маргрит не останется иной защиты и опоры, кроме него, магистра Паулуса.
Правда, сейчас он пока не располагает ни подобающей должностью, ни необходимым авторитетом, чтобы устроить сей spectaculum, а господин главный пастор Эпинус, разозленный на еврея да и на самого Пауля, наверняка ничем не поможет, тем не менее, еще не вечер, чего нет сегодня, может найтись завтра, поэтому Пауль решил не отступать от своего замысла и вновь обратился к еврею:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
После того как сэр Агасфер и леди Маргрит, с одной стороны, а барышня Штедер — с другой, обменялись поклонами, книксенами и прочими этикетными учтивостями, Лейхтентрагер, положив левую руку на эфес шпаги, а правой взяв под локоток вконец сомлевшую барышню, повел ее по Райхештрассе, не переставая расточать комплименты; сэр и леди пошли за ними, бедный же Эйцен едва успел присоединиться к обеим парам.
Впрочем, Лейхтентрагер отлично знал свое дело; ловко поддерживая локоток, он твердил Барбаре о том, как добродетелен, благочестив ее Пауль, дескать, нынешнему магистру уготована замечательная церковная карьера, и, возможно, он даже станет епископом; однако, чтобы барышня не подумала, что речь идет только об ее суженом, Лейхтентрагер нежно прижимался к ее плечику своим горбом, отчего она так и таяла; потом, сменив тему, Лейхтентрагер поведал ей о сэре Агасфере и его леди: сэр. дескать, хоть и еврей, но вышел из богатой и почтенной семьи, а здесь он снял для себя и своей леди на то время, которое понадобится для гамбургских дел, целый дом, обставил его шикарной мебелью, застелил мягкими дорогими коврами; Лейхтентрагер, мол, пользуясь расположением и благосклонностью сэра, договорился с ним, чтобы тот пригласил к себе барышню Штедер и магистра Пауля, дабы поужинать вместе, отведать разных яств и вин, а потом поразвлечься.
Магистр Пауль, запыхавшись от быстрого шага, который понадобился, чтобы нагнать обе пары, как раз услышал последние слова Лейхтентрагера и увидел, с каким воодушевлением отнеслась Барбара к этому предложению, а потому поспешил со всей учтивостью поблагодарить за любезное приглашение, принял его от имени барышни Штедер и своего собственного; себя же с тайной опаской спросил, что за игрища затеятся вечером, если еврей будет в них участником, а Ганс — церемониймейстером, тем не менее, сердце его сладко заныло от одной лишь мысли о Маргрит — он сможет побыть сегодня с нею и даже надеяться на определенную близость. Кое-какие мелочи упрочали его надежды: леди то бросала на него многозначительный взгляд, то слегка кивала ему, а однажды так удачно обронила платочек, что именно Пауль сумел подхватить и подать его, сэр даже не успел пошевелиться; как бы ни были притягательны знатность и богатство, как бы ни были соблазнительны роскошные платья и украшения, подумал Пауль, но, видно, осталось еще кое-что с тех пор, когда Маргрит вытряхивала блох из моей постели, да и самого долговечного жида не хватит, чтобы утишить все плотские желания такой женщины, как эта.
Еврей же поглядывал на происходящее, на все заигрывания и переглядки с большим хладнокровием, будто он действительно был настоящим джентльменом, которого не касается суета и возня плебеев; он слегка оживился лишь тогда, когда магистр Пауль напомнил ему об его встрече с живым Христом и о гельмштедтском чуде.
«А чего, собственно, вы добиваетесь, господин магистр? — спросил еврей. — Может, вы хотите, чтобы я продолжил мои скитания и страдания, как большинство моих соплеменников?»
Эйцен принялся горячо отрицать подобное предположение; он, дескать, не раз говорил в своих проповедях о евреях и о приносимой ими пользе; впрочем, если бы все евреи были столь же благородны и обаятельны, как сэр Агасфер, то отношение к ним в Германии складывалось бы совсем иначе, в городах и на торговых дорогах им предоставляли бы защиту, а не нападали бы, чтобы отобрать нажитое ростовщичеством, не таскали бы за бороды и не подвергали бы прочим издевательствам. Хотя сам сэр Агасфер, добавил Пауль, некогда прогнал Иисуса Христа от дверей своего дома, но с тех пор минуло полторы тысячи лет, даже больше; сейчас же можно воочию удостовериться, что сэр Агасфер за время своих долгих скитаний переменился к лучшему, искренне раскаялся в совершенном проступке и даже готов, как это уже было сделано в Гельмштедте, выступить живым очевидцем со свидетельством о муках, которые принял на Себя Иисус Христос ради искупления наших грехов.
Сэр Агасфер внимательно посмотрел на магистра, который ораторствовал с большим жаром, вышагивая рядом с леди; Эйцен же, немного смутившись от мысли о том, что еврей догадался, куда он клонит, поперхнулся, долго и громко откашливался, но потом решил, что надо ковать железо, пока горячо, а поэтому продолжил: «Когда я изучал в Виттенберге теологию, мой учитель Меланхтон и досточтимый доктор Мартинус затеяли диспут относительно вашей истории, сэр Агасфер; по мнению господина Филиппа Меланхтона, коль скоро вы являлись очевидцем того, как Иисус Христос восходил на Голгофу с крестом на плечах, вы могли бы рассеять сомнения в том, что он является подлинным Мессией, и, следовательно, помочь обратить других иудеев в единственно истинную веру; господин же Лютер все оспаривал и утверждал, что евреи испорчены по самой своей природе, а потому неисправимы и не могут быть наставлены на путь истинный».
Лейхтентрагер, хотя и продолжал любезничать с барышней Штедер, однако был занят ею отнюдь не настолько, чтобы совсем не обращать внимание на речи своего приятеля; ухмыляясь, Лейхтентрагер подтвердил, что именно так все и было, он собственными ушами слышал перебранку обоих ученых мужей за обеденным столом; впрочем, в конце концов магистр Меланхтон уступил и замолчал, не то доктора Лютера с его холерическим темпераментом хватил бы удар.
Ободренный то ли поддержкой Лейхтентрагера, то ли близостью леди Маргрит, не перестававшей приятно волновать Пауля Эйцена, он внезапно почувствовал необычайный подъем; редко мысли Пауля были столь ясны и прозорливы: ведь, воспользовавшись идеей Меланхтона, можно погубить Агасфера так или эдак; если этот сэр, или как он там себя называет, выступит перед большой иудейской общиной, чтобы засвидетельствовать истинность Мессии, то сделает их всех своими врагами, которые его разорят; если же заявит, что Иисус Христос не был истинным Мессией и Сыном Божьим, искупившим своими страданиями все наши грехи, то городской совет Гамбурга или же герцог Готторпский, в зависимости от места, где состоится диспут, разоблачат мошенника и лжесвидетеля, с позором изгонят его, а то и утопят или же сожгут, после чего у Маргрит не останется иной защиты и опоры, кроме него, магистра Паулуса.
Правда, сейчас он пока не располагает ни подобающей должностью, ни необходимым авторитетом, чтобы устроить сей spectaculum, а господин главный пастор Эпинус, разозленный на еврея да и на самого Пауля, наверняка ничем не поможет, тем не менее, еще не вечер, чего нет сегодня, может найтись завтра, поэтому Пауль решил не отступать от своего замысла и вновь обратился к еврею:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68