Наташа осунулась, возле ее губ прорезались морщинки.
— Нельзя же так, — ласково сказал он, взяв ее за руку. — Я все понимаю, но зачем же мучать себя?
— Ты ничего, ничего не понимаешь, Степан, — ответила она горько и отняла руку. — Я же не из любопытства всем этим интересуюсь. Пока я не узнаю, как попала картина на дачу, когда и где нарисовал ее Матвей, я могу думать все, что угодно… От этих мыслей я сойду с ума!.. А вдруг картина нарисована пять, шесть лет назад?
— Как? — не понял Егорышев. — Но ведь прошло девять лет…
— В том-то и дело, — прошептала Наташа и отвернулась к окну.
— Так ты что, думаешь, что он… Ну, родная моя, так уж совсем нельзя. Это просто мистика… Ты сама все видела своими глазами. А картина нарисована, разумеется, лет десять назад… Если не все пятнадцать.
— Только не пятнадцать, — ответила Наташа, не оборачиваясь. — Пятнадцать никак не может быть. Там нарисованы горы и палатки. Значит, Матвей 'уже был геологом… А институт он кончил в пятьдесят первом году.
— Он мог нарисовать картину где-нибудь на практике, — возразил Егорышев. — Но зачем мы будем гадать? Хочешь, я отнесу картину к специалисту-художнику, и он скажет, когда она была нарисована… Если, конечно, это вообще можно установить…
Наташа подошла к Егорышеву и положила руку ему на плечо.
— Я знаю, что мучаю тебя, — сказала она тихо. — Тебе все это тяжело и неприятно… Я эгоистка и совсем не думаю о тебе… Но я прошу тебя сделать это… То, что ты сказал… Я не знаю, можно ли установить, когда нарисована картина… Но пока я это не выясню, я не успокоюсь…
— Бедная ты моя, — ответил Егорышев и осторожно провел жесткой ладонью по ее черным блестящим волосам. — Я сегодня же схожу… Только не знаю куда… Попробую в Третьяковскую галерею.
Им пора было на работу. Усадив Наташу в троллейбус, Егорышев позвонил в управление, сказал секретарше Зое Александровне, что задержится, и, сев в такси, поехал в Лаврушинский переулок.
Научный сотрудник в Третьяковской галерее сказал Егорышеву, что в таком вопросе ему могут помочь только в реставрационной мастерской. Эта мастерская находится во дворе.
Дежурный милиционер показал Егорышеву, как пройти в мастерскую, и он, постучав в кабинет заведующего, объяснил пожилому толстому человеку в синем халате цель своего посещения и, развернув газету, положил на, стол картину.
Заведующий вызвал художника-реставратора, сухонького старичка с белой бородкой клинышком, и сказал:
— Взгляните, пожалуйста, Тимофей Ильич. Товарищу нужно установить примерно год создания этого пейзажа.
Тимофей Ильич вышел и через несколько минут вернулся с лупой и флаконом, в котором плескалась зеленоватая жидкость. Он внимательно осмотрел картину в лупу, обследовал всю поверхность холста сантиметр за сантиметром, затем капнул на холст жидкостью из бутылочки и поводил по влажному месту мягкой кисточкой.
Покончив с осмотром, он спрятал в карман халата лупу, флакон и повернулся к Егорышеву, который сидел, выпрямившись, на стуле и ждал, что ему скажут.
— Ну что ж, вопрос ясен, — фальцетом произнес старичок, выставив бородку и вытирая пальцы клочком ваты. — Автор этого произведения пользовался обычными масляными красками отечественного производства. Холст загрунтован по-любительски, небрежно, смесью толченого мела с казеиновым клеем. Краски разводились на обыкновенной олифе. Состояние холста, грунтовки, а также красок позволяет с полной определенностью утверждать, что картина создана не позже тысяча девятьсот пятьдесят седьмого и не раньше тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года.
— Не раньше? — хрипло спросил Егорышев и провел рукой по вспотевшему лбу.
— Никак не раньше, — подтвердил старичок. — Видите ли, с пятьдесят четвертого года маша промышленность стала выпускать более качественные краски, а именно этими красками и сделана картина.
— Да вы не сомневайтесь, — заверил заведующий. — В пределах двадцати-тридцати лет это можно определить с точностью до одного года.
— Благодарю вас, — с трудом сказал Егорышев.
Очутившись в скверике рядом со скульптурой футболистов, он сел на скамейку. Он вдруг почувствовал, что очень устал. Картина, завернутая в газету, лежала рядом. Егорышев вынул из кармана пачку папирос, закурил и долго смотрел на кирпичную стенку реставрационной мастерской, как будто эта стенка могла ему что-нибудь объяснить. То, что произошло, было настолько нелепо, страшно и невозможно, что не укладывалось в мозгу. И в то же время сообщение старика художника, пожалуй, не было таким уж неожиданным. С самого начала Егорышев чувствовал, что Матвей жив. Эта мысль пряталась так глубоко, что он сам ее не осознавал.
Теперь все стало ясно. Наташа ошиблась. Матвей был жив. Он не утонул тогда на реке Юле, он выплыл и спасся. Матвей был жив и, быть может, все эти годы разыскивал Наташу… Нет, впрочем, конечно, не разыскивал. Если бы искал, то за девять лет нашел. Должно быть, тоже решил, что Наташа утонула…
Егорышевустало холодно. Он застегнул пиджак и встал.
Управление лесного хозяйства помещалось в четырехэтажном старинном доме на набережной Москвы-реки. Егорышев запер картину в ящик письменного стола и спросил у Зои Александровны, пришел ли уже на работу товарищ Лебедянский.
— Пришел, — сухо ответила Зоя, очень строгая и принципиальная женщина. Она принципиально не красила ногти и губы и не носила модных платьев. — Евгений Борисович давно на своем месте и, между прочим, спрашивал про вас.
Сотрудники административно-хозяйственного отдела смотрели на Егорышева с интересом. Сегодня он вел себя необычно. Они привыкли, что он неподвижно сидит в своем углу и шелестит бумагами. Егорышев ни с кем, кроме Долгова, близко не сошелся. За три года, что он просидел в этой комнате, он произнес не больше десяти фраз. Его давно перестали замечать.
— Доложите, пожалуйста, — сказал Егорышев Зое Александровне.
— Евгений Борисович занят! — отрезала секретарша.
Егорышев вздохнул, застегнул пиджак и мимо потрясенной Зои Александровны проследовал в кабинет.
Увидев его, Лебедянский поднял голову от бумаг и указал рукой на кресло.
Егорышев кое-как втиснулся в кресло и сказал:
— Я опять насчет той картины… Извините, что я надоедаю. Но мне необходимо знать фамилию этого родственника… Понимаете, все усложнилось… Он оказался жив.
— Кто? Мой родственник? — вежливо спросил Лебедянский.
— Нет, — покраснев, ответил Егорышев. — Этот человек… Матвей Строганов… Он жив… И нужно его найти… Фамилия вашего родственника теперь имеет большое значение.
— Его фамилия Гольдберг,—терпеливо сказал Лебедянский. — Лев Алексеевич Гольдберг. Вы удовлетворены?
— А… кем он был?
— Он был геологом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
— Нельзя же так, — ласково сказал он, взяв ее за руку. — Я все понимаю, но зачем же мучать себя?
— Ты ничего, ничего не понимаешь, Степан, — ответила она горько и отняла руку. — Я же не из любопытства всем этим интересуюсь. Пока я не узнаю, как попала картина на дачу, когда и где нарисовал ее Матвей, я могу думать все, что угодно… От этих мыслей я сойду с ума!.. А вдруг картина нарисована пять, шесть лет назад?
— Как? — не понял Егорышев. — Но ведь прошло девять лет…
— В том-то и дело, — прошептала Наташа и отвернулась к окну.
— Так ты что, думаешь, что он… Ну, родная моя, так уж совсем нельзя. Это просто мистика… Ты сама все видела своими глазами. А картина нарисована, разумеется, лет десять назад… Если не все пятнадцать.
— Только не пятнадцать, — ответила Наташа, не оборачиваясь. — Пятнадцать никак не может быть. Там нарисованы горы и палатки. Значит, Матвей 'уже был геологом… А институт он кончил в пятьдесят первом году.
— Он мог нарисовать картину где-нибудь на практике, — возразил Егорышев. — Но зачем мы будем гадать? Хочешь, я отнесу картину к специалисту-художнику, и он скажет, когда она была нарисована… Если, конечно, это вообще можно установить…
Наташа подошла к Егорышеву и положила руку ему на плечо.
— Я знаю, что мучаю тебя, — сказала она тихо. — Тебе все это тяжело и неприятно… Я эгоистка и совсем не думаю о тебе… Но я прошу тебя сделать это… То, что ты сказал… Я не знаю, можно ли установить, когда нарисована картина… Но пока я это не выясню, я не успокоюсь…
— Бедная ты моя, — ответил Егорышев и осторожно провел жесткой ладонью по ее черным блестящим волосам. — Я сегодня же схожу… Только не знаю куда… Попробую в Третьяковскую галерею.
Им пора было на работу. Усадив Наташу в троллейбус, Егорышев позвонил в управление, сказал секретарше Зое Александровне, что задержится, и, сев в такси, поехал в Лаврушинский переулок.
Научный сотрудник в Третьяковской галерее сказал Егорышеву, что в таком вопросе ему могут помочь только в реставрационной мастерской. Эта мастерская находится во дворе.
Дежурный милиционер показал Егорышеву, как пройти в мастерскую, и он, постучав в кабинет заведующего, объяснил пожилому толстому человеку в синем халате цель своего посещения и, развернув газету, положил на, стол картину.
Заведующий вызвал художника-реставратора, сухонького старичка с белой бородкой клинышком, и сказал:
— Взгляните, пожалуйста, Тимофей Ильич. Товарищу нужно установить примерно год создания этого пейзажа.
Тимофей Ильич вышел и через несколько минут вернулся с лупой и флаконом, в котором плескалась зеленоватая жидкость. Он внимательно осмотрел картину в лупу, обследовал всю поверхность холста сантиметр за сантиметром, затем капнул на холст жидкостью из бутылочки и поводил по влажному месту мягкой кисточкой.
Покончив с осмотром, он спрятал в карман халата лупу, флакон и повернулся к Егорышеву, который сидел, выпрямившись, на стуле и ждал, что ему скажут.
— Ну что ж, вопрос ясен, — фальцетом произнес старичок, выставив бородку и вытирая пальцы клочком ваты. — Автор этого произведения пользовался обычными масляными красками отечественного производства. Холст загрунтован по-любительски, небрежно, смесью толченого мела с казеиновым клеем. Краски разводились на обыкновенной олифе. Состояние холста, грунтовки, а также красок позволяет с полной определенностью утверждать, что картина создана не позже тысяча девятьсот пятьдесят седьмого и не раньше тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года.
— Не раньше? — хрипло спросил Егорышев и провел рукой по вспотевшему лбу.
— Никак не раньше, — подтвердил старичок. — Видите ли, с пятьдесят четвертого года маша промышленность стала выпускать более качественные краски, а именно этими красками и сделана картина.
— Да вы не сомневайтесь, — заверил заведующий. — В пределах двадцати-тридцати лет это можно определить с точностью до одного года.
— Благодарю вас, — с трудом сказал Егорышев.
Очутившись в скверике рядом со скульптурой футболистов, он сел на скамейку. Он вдруг почувствовал, что очень устал. Картина, завернутая в газету, лежала рядом. Егорышев вынул из кармана пачку папирос, закурил и долго смотрел на кирпичную стенку реставрационной мастерской, как будто эта стенка могла ему что-нибудь объяснить. То, что произошло, было настолько нелепо, страшно и невозможно, что не укладывалось в мозгу. И в то же время сообщение старика художника, пожалуй, не было таким уж неожиданным. С самого начала Егорышев чувствовал, что Матвей жив. Эта мысль пряталась так глубоко, что он сам ее не осознавал.
Теперь все стало ясно. Наташа ошиблась. Матвей был жив. Он не утонул тогда на реке Юле, он выплыл и спасся. Матвей был жив и, быть может, все эти годы разыскивал Наташу… Нет, впрочем, конечно, не разыскивал. Если бы искал, то за девять лет нашел. Должно быть, тоже решил, что Наташа утонула…
Егорышевустало холодно. Он застегнул пиджак и встал.
Управление лесного хозяйства помещалось в четырехэтажном старинном доме на набережной Москвы-реки. Егорышев запер картину в ящик письменного стола и спросил у Зои Александровны, пришел ли уже на работу товарищ Лебедянский.
— Пришел, — сухо ответила Зоя, очень строгая и принципиальная женщина. Она принципиально не красила ногти и губы и не носила модных платьев. — Евгений Борисович давно на своем месте и, между прочим, спрашивал про вас.
Сотрудники административно-хозяйственного отдела смотрели на Егорышева с интересом. Сегодня он вел себя необычно. Они привыкли, что он неподвижно сидит в своем углу и шелестит бумагами. Егорышев ни с кем, кроме Долгова, близко не сошелся. За три года, что он просидел в этой комнате, он произнес не больше десяти фраз. Его давно перестали замечать.
— Доложите, пожалуйста, — сказал Егорышев Зое Александровне.
— Евгений Борисович занят! — отрезала секретарша.
Егорышев вздохнул, застегнул пиджак и мимо потрясенной Зои Александровны проследовал в кабинет.
Увидев его, Лебедянский поднял голову от бумаг и указал рукой на кресло.
Егорышев кое-как втиснулся в кресло и сказал:
— Я опять насчет той картины… Извините, что я надоедаю. Но мне необходимо знать фамилию этого родственника… Понимаете, все усложнилось… Он оказался жив.
— Кто? Мой родственник? — вежливо спросил Лебедянский.
— Нет, — покраснев, ответил Егорышев. — Этот человек… Матвей Строганов… Он жив… И нужно его найти… Фамилия вашего родственника теперь имеет большое значение.
— Его фамилия Гольдберг,—терпеливо сказал Лебедянский. — Лев Алексеевич Гольдберг. Вы удовлетворены?
— А… кем он был?
— Он был геологом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39