Он же полосатый…» — думал Большой, пока его голосовой аппарат без всякого участия мозга произносил разные умные слова.) И еще он символизирует нелепость нашей жизни, разрыв между фантазией и действительностью… Вспомни…то есть прочти «Даму с собачкой» — как Гуров ест арбуз… А Хлестаков с его арбузом «прямо из Парижа»! Также у Шекспира… — Он вдруг прервал свои объяснения и, наклонившись к Мелкому, сказал тихим и злым шепотом: — Не оборачивайся… Эта машина стоит там уже два часа… Мне это не нравится…
— Ох, — выдохнул Мелкий, побелев как полотно. Сосиска упала ему на светлые брюки и забрызгала их кетчупом.
«Девятка» была черная, с темными стеклами. Не понять было, сидит в ней кто-нибудь или нет.
Однако побег был бы спасением для Дантеса, но не для Геккерна, у которого в Москве осталась семья. Семью дезертира не бросят на произвол судьбы, о ней — позаботятся. Геккерн не мог этого допустить. Он также не мог допустить, чтобы Спортсмен и Профессор нашли его и погубили Россию; в таком случае Геккерн до конца своих дней не знал бы душевного покоя. Но все это не означало, что нужно опустить лапы и ждать смерти. Мысль Геккерна даже в таких стрессовых условиях работала с дерзостью и размахом.
— Ты уходи, — сказал он Дантесу. Он произнес это совершенно спокойно. Он великолепно владел собою.
— А ты?
— Я возьму Спортсмена и Профессора, я возьму рукопись и уйду на Восток с ней. Потом оттуда буду торговаться с нашими. Это трудно, но возможно. Я спасу свою семью, наши получат рукопись и спасут Россию. В итоге все останутся довольны. И в эмиграции совесть моя останется чистой.
— А я?
— А ты уходи…
— Нет, — сказал Дантес, — мы вместе возьмем их и рукопись. Потом мы уйдем вместе. Вдвоем проще. И у меня тоже есть совесть…
Теперь самообладание изменило Геккерну. Он закрыл лицо руками. Вдвоем было, может, и проще, но стократ опаснее. Он никак не ожидал, что Дантес не захочет бросить его, даже не надеялся.
Решение, которое приняли агенты, не так уж много меняло для них, они продолжали работать во имя спасения России, только немного более кружным путем. Для Саши с Левой это решение не меняло вообще ничего, они подлежат ликвидации в любом случае.
VII
Еще трое суток Саша и Лева жили в доме Мельника, носили ему на речку еду и пытались его образумить, но ничего у них не вышло. Перед ними была дилемма: ждать здесь, пока он (может быть!) очухается, или уехать и через несколько недель вернуться. Горюхинцы не смотрели на них косо и были умеренно приветливы, но деньги расходовались попусту, а рабочие руки в Горюхине никому не были нужны. Беглецы выбрали второй вариант. Они решили поехать снова в Ненарадово, к мутетеле, и заработать еще денег. Они не могли забрать у Мельника обратно те деньги, что заплатили авансом за работу, потому что предусмотрительный старик в тот же день положил их на сберкнижку, и они не были уверены, что он вспомнит их, когда придет в себя, и вспомнит, что получал аванс, и не потребует платить по новой. Они сложили свои вещи, забрали с собой неоконченную работу Мельника, чтоб она никому не попалась на глаза и чтоб старик не выбросил ее в припадке сумасшествия, и зашли перед отъездом на речку, чтобы попрощаться.
— Дедушка, вот, покушайте. — Они принесли ему столовские беляши с мясом и картошкой, пакетик чипсов и бутылку газированной воды. — Мы уезжаем, но скоро вернемся.
— Моя смерть ездит в черной машине. С голубым огоньком… Думаете, он ворон?
— Кто?!
— Он добычи не дождется. Глазки что пуговички. А ворон-то с воронятами уж близко кружат.
— Дедушка…
— Алены Матвеевны зятья, вижу, вижу признал. Хорошая женщина. Алена Матвеевна в Твери учительницей.
Саша и Лева положили узелок с едой на траву и пошли прочь. На душе у них было муторно. Но они подбадривали себя тем, что с Мельником случалось подобное и раньше, а потом он приходил в себя и был рассудителен и ловок. Исполнение их заветного желания откладывалось на месяц, только и всего. Мерзко, да, но они уже привыкли к проволочкам.
И опять — автобусы… Саша совсем потерял чувство реальности; в постоянном полусне чудилось ему, будто тело, что трясется и подпрыгивает на вонючем и мягком автобусном сиденье, — не его тело, а просто какое-то тело, абстрактное; он же сам — далеко, высоко, летит и кружит, и снится кому-нибудь.
— Что мы так цепляемся за этого Мельника? — сказал Лева, глядя в мутное окно автобуса. (Ехали в Тверь.) — Теперь у нас есть бланки, есть все, что нужно. Давай найдем других, кто делает документы.
Лева сказал это довольно громко, Саша в испуге покосился вокруг себя. Но все пассажиры в автобусе дремали. Никто ничего не слышал.
— Другие делают для волков, не для зайцев, — сердитым шепотом возразил Саша, — они нас могут сдать или просто кинуть… Нужны концы, нужны контакты, а просто так это очень опасно… Другие, другие… Другие! Белкин, а, может, мы хорошенько нажмем на наших негритосов, и они нас сведут с другими?
— С ньянга? — Лева поежился. — У меня сложилось впечатление, что от этих других лучше держаться подальше. Есть хищники, по сравнению с которыми волк — просто ничто. Ты знаешь, что один леопард-самец может разогнать стадо из пятидесяти павианов? А у павиана, между прочем, зубы втрое больше, и он массивней… Но леопард рожден для боя. Почти как Cricetus cricetus…
— Но почему? Ты сам говоришь: они обыкновенные бандиты. Есть кавказские группировки, есть китайские, а это африканская. Не все ли равно? Главное, чтобы знакомство было. Чтоб надежные люди свели.
— Ты же православный, — сказал Лева, — разве тебе твоя вера позволяет к колдунам обращаться?
— Я же не за колдовством к ним хочу обратиться. Просто за фальшивыми документами. Этого моя вера не запрещает.
Автобус сделал остановку на какой-то промежуточной станции. Пассажиры выходили размять ноги, покурить или купить чего-нибудь. Саша с Левой тоже вышли. На остановках они всегда нервничали и всегда выходили: если вдруг увидят, что к автобусу стремительным шагом приближается милиционер — можно попытаться бежать.
На этой автостанции никаких милиционеров не было. Были два ларька — один с сигаретами и газированной водой, другой с газетами. Бабка сидела на табуреточке и продавала пирожки. Рядом с нею узбек в проволочном загончике продавал арбузы. Было очень тепло и воздух такой прозрачный и мягкий, какой бывает только бабьим летом. Под ногами лежал ковер из листьев.
— Сроду не помню такой погоды в октябре, — сказал Лева, — ну и жара…
— Это к войне, наверное…
— Деревья еще не сбросили листву — это значит, снег не скоро ляжет. Растения знают. Животные тоже. Осень будет теплая, долгая.
— Это радует, — сказал Саша. Как бы ни соответствовала дурная погода их душевному состоянию, но зимой быть в бегах нехорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144
— Ох, — выдохнул Мелкий, побелев как полотно. Сосиска упала ему на светлые брюки и забрызгала их кетчупом.
«Девятка» была черная, с темными стеклами. Не понять было, сидит в ней кто-нибудь или нет.
Однако побег был бы спасением для Дантеса, но не для Геккерна, у которого в Москве осталась семья. Семью дезертира не бросят на произвол судьбы, о ней — позаботятся. Геккерн не мог этого допустить. Он также не мог допустить, чтобы Спортсмен и Профессор нашли его и погубили Россию; в таком случае Геккерн до конца своих дней не знал бы душевного покоя. Но все это не означало, что нужно опустить лапы и ждать смерти. Мысль Геккерна даже в таких стрессовых условиях работала с дерзостью и размахом.
— Ты уходи, — сказал он Дантесу. Он произнес это совершенно спокойно. Он великолепно владел собою.
— А ты?
— Я возьму Спортсмена и Профессора, я возьму рукопись и уйду на Восток с ней. Потом оттуда буду торговаться с нашими. Это трудно, но возможно. Я спасу свою семью, наши получат рукопись и спасут Россию. В итоге все останутся довольны. И в эмиграции совесть моя останется чистой.
— А я?
— А ты уходи…
— Нет, — сказал Дантес, — мы вместе возьмем их и рукопись. Потом мы уйдем вместе. Вдвоем проще. И у меня тоже есть совесть…
Теперь самообладание изменило Геккерну. Он закрыл лицо руками. Вдвоем было, может, и проще, но стократ опаснее. Он никак не ожидал, что Дантес не захочет бросить его, даже не надеялся.
Решение, которое приняли агенты, не так уж много меняло для них, они продолжали работать во имя спасения России, только немного более кружным путем. Для Саши с Левой это решение не меняло вообще ничего, они подлежат ликвидации в любом случае.
VII
Еще трое суток Саша и Лева жили в доме Мельника, носили ему на речку еду и пытались его образумить, но ничего у них не вышло. Перед ними была дилемма: ждать здесь, пока он (может быть!) очухается, или уехать и через несколько недель вернуться. Горюхинцы не смотрели на них косо и были умеренно приветливы, но деньги расходовались попусту, а рабочие руки в Горюхине никому не были нужны. Беглецы выбрали второй вариант. Они решили поехать снова в Ненарадово, к мутетеле, и заработать еще денег. Они не могли забрать у Мельника обратно те деньги, что заплатили авансом за работу, потому что предусмотрительный старик в тот же день положил их на сберкнижку, и они не были уверены, что он вспомнит их, когда придет в себя, и вспомнит, что получал аванс, и не потребует платить по новой. Они сложили свои вещи, забрали с собой неоконченную работу Мельника, чтоб она никому не попалась на глаза и чтоб старик не выбросил ее в припадке сумасшествия, и зашли перед отъездом на речку, чтобы попрощаться.
— Дедушка, вот, покушайте. — Они принесли ему столовские беляши с мясом и картошкой, пакетик чипсов и бутылку газированной воды. — Мы уезжаем, но скоро вернемся.
— Моя смерть ездит в черной машине. С голубым огоньком… Думаете, он ворон?
— Кто?!
— Он добычи не дождется. Глазки что пуговички. А ворон-то с воронятами уж близко кружат.
— Дедушка…
— Алены Матвеевны зятья, вижу, вижу признал. Хорошая женщина. Алена Матвеевна в Твери учительницей.
Саша и Лева положили узелок с едой на траву и пошли прочь. На душе у них было муторно. Но они подбадривали себя тем, что с Мельником случалось подобное и раньше, а потом он приходил в себя и был рассудителен и ловок. Исполнение их заветного желания откладывалось на месяц, только и всего. Мерзко, да, но они уже привыкли к проволочкам.
И опять — автобусы… Саша совсем потерял чувство реальности; в постоянном полусне чудилось ему, будто тело, что трясется и подпрыгивает на вонючем и мягком автобусном сиденье, — не его тело, а просто какое-то тело, абстрактное; он же сам — далеко, высоко, летит и кружит, и снится кому-нибудь.
— Что мы так цепляемся за этого Мельника? — сказал Лева, глядя в мутное окно автобуса. (Ехали в Тверь.) — Теперь у нас есть бланки, есть все, что нужно. Давай найдем других, кто делает документы.
Лева сказал это довольно громко, Саша в испуге покосился вокруг себя. Но все пассажиры в автобусе дремали. Никто ничего не слышал.
— Другие делают для волков, не для зайцев, — сердитым шепотом возразил Саша, — они нас могут сдать или просто кинуть… Нужны концы, нужны контакты, а просто так это очень опасно… Другие, другие… Другие! Белкин, а, может, мы хорошенько нажмем на наших негритосов, и они нас сведут с другими?
— С ньянга? — Лева поежился. — У меня сложилось впечатление, что от этих других лучше держаться подальше. Есть хищники, по сравнению с которыми волк — просто ничто. Ты знаешь, что один леопард-самец может разогнать стадо из пятидесяти павианов? А у павиана, между прочем, зубы втрое больше, и он массивней… Но леопард рожден для боя. Почти как Cricetus cricetus…
— Но почему? Ты сам говоришь: они обыкновенные бандиты. Есть кавказские группировки, есть китайские, а это африканская. Не все ли равно? Главное, чтобы знакомство было. Чтоб надежные люди свели.
— Ты же православный, — сказал Лева, — разве тебе твоя вера позволяет к колдунам обращаться?
— Я же не за колдовством к ним хочу обратиться. Просто за фальшивыми документами. Этого моя вера не запрещает.
Автобус сделал остановку на какой-то промежуточной станции. Пассажиры выходили размять ноги, покурить или купить чего-нибудь. Саша с Левой тоже вышли. На остановках они всегда нервничали и всегда выходили: если вдруг увидят, что к автобусу стремительным шагом приближается милиционер — можно попытаться бежать.
На этой автостанции никаких милиционеров не было. Были два ларька — один с сигаретами и газированной водой, другой с газетами. Бабка сидела на табуреточке и продавала пирожки. Рядом с нею узбек в проволочном загончике продавал арбузы. Было очень тепло и воздух такой прозрачный и мягкий, какой бывает только бабьим летом. Под ногами лежал ковер из листьев.
— Сроду не помню такой погоды в октябре, — сказал Лева, — ну и жара…
— Это к войне, наверное…
— Деревья еще не сбросили листву — это значит, снег не скоро ляжет. Растения знают. Животные тоже. Осень будет теплая, долгая.
— Это радует, — сказал Саша. Как бы ни соответствовала дурная погода их душевному состоянию, но зимой быть в бегах нехорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144