В ее крепость сейчас явно должны были ворваться захватчики, и хотя мысль об этом ее удивила, само безразличие такой реакции подсказало ей, что сдастся она без боя, и она подумала: «Почему нет? Почему нет?»
Она не делала никаких попыток раздеться сама, чтобы посмотреть, что станет делать он, — а он снял с нее одежду своего брата; ей пришлось поднять вялые руки, чтобы он стащил жилет, и слегка раздвинуть ноги, чтобы сползли штаны. Аннабель, все это время не сводившая с него глаз, не умела оценить необычайный эротический эффект такой пассивности, такого молчания и такого вопрошающего взгляда — ее утешали воспоминания о детском садике, ибо он раздевал ее, как маленькую девочку. Затем разделся сам. Ее и озадачила, и позабавила эрекция Ли, а вот его беззаботность несколько оскорбила — она знала, что предстоящее событие должно быть для нее в каком-то смысле важным. Он снова лег с нею рядом, и она всмотрелась в его лицо, надеясь на подсказку, что он станет делать дальше. Казалось, он ожидал какого-то встречного движения с ее стороны, поэтому Аннабель неуверенно обхватила его за шею — а может быть, сделала это потому, что где-то читала, в журнале каком-то, что ли, что так и должна поступить. Ей бы хотелось, конечно, получить какие-то инструкции к действию, поскольку трудная это штука — заниматься любовью, когда у одного из двоих крайне смутное представление об общепринятой практике, а то и вообще никакого. Казалось, Ли испытывает некое глубоко личное удовольствие от этих поверхностных соприкосновений и взаимодействия кожных покровов, и Аннабель ошеломленно вознегодовала на эту его близость, поскольку считала интимность своей исключительной собственностью, а другим в праве на нее отказывала. Когда он поцеловал ее, она сообразила, что нужно приоткрыть губы и позволить ему исследовать внутренние поверхности ее рта; когда его язык мягко надавил на ее язык, она невольно издала приглушенный стон, который скорее был вопросом, но Ли не обратил на него никакого внимания и раздвинул ей ноги своим коленом. Она лежала совершенно неподвижно — не мешала ему, но и не помогала — и очень удивилась таинственности его действий, когда он сунул руку ей между ног.
Затем неожиданно у них завязалась беседа. Он спросил, когда у нее следующие месячные, и она ответила, что дня через два-три, а он сказал: «Это просто великолепно, киса», — и улыбнулся ей открыто и непредумышленно. В ближнем фокусе объятий смотреть на него было интереснее, чем она могла себе представить, и эта не виденная ею прежде улыбка обворожила ее так сильно, что она поцеловала его по собственной воле. Его наслаждение при этом она скорее почувствовала, чем увидела, и оно изумило ее еще больше, поскольку до сих пор она привыкла лишь смотреть.
— Ну вот, — сказал он, — в этот раз тебе, наверное, будет не очень, но я постараюсь не сделать тебе больно. Да и в любом случае, — пуритански добавил он, — давно уже пора бы, в твоем-то возрасте. И чему вас только учат в этих школах?
Она решила, что так ему и надо, когда увидела, что он изумился такому количеству крови.
А Ли недоумевал, не тот ли это случай, так подробно описанный, в медицинской литературе, когда прорыв девственной плевы вызывает смертельное кровотечение. Но она все равно не могла ни постичь функции этого действия, ни понять, почему при том и этом он вдруг начал сильно бояться, хотя впоследствии увидела, что своим молчанием может ранить его не хуже, чем он — уязвить ее любыми другими средствами. Когда кровь высохла, она к тому же поняла, что, если очень сосредоточиться, касание его руки вызывает у нее в голове нечастые, но удивительные образы. Поэтому она глядела на него с изумлением, будто он — маг и чародей, а он поглядывал на нее нервно, словно она — не вполне человек.
Они катались по простыням, усеянным хрусткой россыпью пастельных карандашей, и спину ей испестрили радужные мазки и кляксы, да и Ли весь пометился ярким прахом, и тут, и там, а кроме этого — темными пятнами крови, и каждый превратился в холст, невольно украшенный теми творениями безалаберного случая, что так ценят сюрреалисты.
С первым любовником ей повезло — он был добр, нежен и опытен; не повезло ей в том, что вскоре он полюбил ее, а после этого уже не оставлял в покое. Аннабель же была как ребенок, воссоздающий мир вокруг согласно собственным прихотям, поэтому она предпочитала населить свой дом воображаемыми зверьми — они ей нравились больше, чем унылая фауна реальности. Скоро она и его включила в свою мифологию, но если сначала он был травоядным львом, то потом обернулся единорогом, пожирающим сырое мясо, и одинаковым она его с тех пор не видела, да и в картинках таких не было ни малейшей последовательности, если не считать устойчивой романтики самих образов. После того как они возникали, она не могла ими распоряжаться. Каким она его рисовала — таким и видела; для нее он существовал прерывисто.
Проснувшись среди ночи, она иногда видела замерших на потолке белых птиц, вероятно — альбатросов; если не удавалось точно разглядеть их контуры, птицы ужасали ее еще больше, а никакого успокоения от человека, спавшего с нею рядом, не было — он, несомненно, тоже в кого-то превращался, в какую-то иную тварь. Она недвижно лежала под одеялом, прислушиваясь к угрожающим раскатам его дыхания, и не смела протянуть руку и коснуться его, боясь ощутить под пальцами кожистые складки драконьего крыла. Как-то ночью Ли проснулся от кошмара и потянулся к ней, спящей, — она завопила так громко, что в соседней комнате подскочил Базз и кинулся защищать ее.
— Я подумала, что ты инкуб, — сказала она Ли, когда суматоха утихла. В пять утра пришлось заваривать чай и так далее, с вымученной предрассветной жизнерадостностью. Но все равно — как бы там ни было, он стал ей необходим, и она даже подумывала, не родить ли ему детей, хотя дети эти существовали только в ее личной мифологии — как чистые символы, не притязающие ни на что. Они были связаны не с мечтами о материнстве, а с некими откровенными фантазиями о том, как она поглощает его целиком и полностью, — время от времени они возникали у нее с небывалой яркостью, когда он входил в нее, — будто, втягиваясь внутрь сквозь ее опасные врата, он мог навечно, нерушимо остаться взаперти за путаницей волос, низведенный до состояния зародыша, и, растворившись в собственной сперме, сам превратиться в своего ребенка. Так, чтобы, оплодотворив ее, сам он существовать перестал.
Отведя Ли такую большую, хоть и двусмысленную роль в своей мифологии, она желала — очень бережно — свести его к полному небытию.
Она позволила родителям увезти себя, но знала, что в конечном счете вернется. Ей было все равно, выйдет она за Ли замуж или нет, — он же рассматривал брак как юридический договор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Она не делала никаких попыток раздеться сама, чтобы посмотреть, что станет делать он, — а он снял с нее одежду своего брата; ей пришлось поднять вялые руки, чтобы он стащил жилет, и слегка раздвинуть ноги, чтобы сползли штаны. Аннабель, все это время не сводившая с него глаз, не умела оценить необычайный эротический эффект такой пассивности, такого молчания и такого вопрошающего взгляда — ее утешали воспоминания о детском садике, ибо он раздевал ее, как маленькую девочку. Затем разделся сам. Ее и озадачила, и позабавила эрекция Ли, а вот его беззаботность несколько оскорбила — она знала, что предстоящее событие должно быть для нее в каком-то смысле важным. Он снова лег с нею рядом, и она всмотрелась в его лицо, надеясь на подсказку, что он станет делать дальше. Казалось, он ожидал какого-то встречного движения с ее стороны, поэтому Аннабель неуверенно обхватила его за шею — а может быть, сделала это потому, что где-то читала, в журнале каком-то, что ли, что так и должна поступить. Ей бы хотелось, конечно, получить какие-то инструкции к действию, поскольку трудная это штука — заниматься любовью, когда у одного из двоих крайне смутное представление об общепринятой практике, а то и вообще никакого. Казалось, Ли испытывает некое глубоко личное удовольствие от этих поверхностных соприкосновений и взаимодействия кожных покровов, и Аннабель ошеломленно вознегодовала на эту его близость, поскольку считала интимность своей исключительной собственностью, а другим в праве на нее отказывала. Когда он поцеловал ее, она сообразила, что нужно приоткрыть губы и позволить ему исследовать внутренние поверхности ее рта; когда его язык мягко надавил на ее язык, она невольно издала приглушенный стон, который скорее был вопросом, но Ли не обратил на него никакого внимания и раздвинул ей ноги своим коленом. Она лежала совершенно неподвижно — не мешала ему, но и не помогала — и очень удивилась таинственности его действий, когда он сунул руку ей между ног.
Затем неожиданно у них завязалась беседа. Он спросил, когда у нее следующие месячные, и она ответила, что дня через два-три, а он сказал: «Это просто великолепно, киса», — и улыбнулся ей открыто и непредумышленно. В ближнем фокусе объятий смотреть на него было интереснее, чем она могла себе представить, и эта не виденная ею прежде улыбка обворожила ее так сильно, что она поцеловала его по собственной воле. Его наслаждение при этом она скорее почувствовала, чем увидела, и оно изумило ее еще больше, поскольку до сих пор она привыкла лишь смотреть.
— Ну вот, — сказал он, — в этот раз тебе, наверное, будет не очень, но я постараюсь не сделать тебе больно. Да и в любом случае, — пуритански добавил он, — давно уже пора бы, в твоем-то возрасте. И чему вас только учат в этих школах?
Она решила, что так ему и надо, когда увидела, что он изумился такому количеству крови.
А Ли недоумевал, не тот ли это случай, так подробно описанный, в медицинской литературе, когда прорыв девственной плевы вызывает смертельное кровотечение. Но она все равно не могла ни постичь функции этого действия, ни понять, почему при том и этом он вдруг начал сильно бояться, хотя впоследствии увидела, что своим молчанием может ранить его не хуже, чем он — уязвить ее любыми другими средствами. Когда кровь высохла, она к тому же поняла, что, если очень сосредоточиться, касание его руки вызывает у нее в голове нечастые, но удивительные образы. Поэтому она глядела на него с изумлением, будто он — маг и чародей, а он поглядывал на нее нервно, словно она — не вполне человек.
Они катались по простыням, усеянным хрусткой россыпью пастельных карандашей, и спину ей испестрили радужные мазки и кляксы, да и Ли весь пометился ярким прахом, и тут, и там, а кроме этого — темными пятнами крови, и каждый превратился в холст, невольно украшенный теми творениями безалаберного случая, что так ценят сюрреалисты.
С первым любовником ей повезло — он был добр, нежен и опытен; не повезло ей в том, что вскоре он полюбил ее, а после этого уже не оставлял в покое. Аннабель же была как ребенок, воссоздающий мир вокруг согласно собственным прихотям, поэтому она предпочитала населить свой дом воображаемыми зверьми — они ей нравились больше, чем унылая фауна реальности. Скоро она и его включила в свою мифологию, но если сначала он был травоядным львом, то потом обернулся единорогом, пожирающим сырое мясо, и одинаковым она его с тех пор не видела, да и в картинках таких не было ни малейшей последовательности, если не считать устойчивой романтики самих образов. После того как они возникали, она не могла ими распоряжаться. Каким она его рисовала — таким и видела; для нее он существовал прерывисто.
Проснувшись среди ночи, она иногда видела замерших на потолке белых птиц, вероятно — альбатросов; если не удавалось точно разглядеть их контуры, птицы ужасали ее еще больше, а никакого успокоения от человека, спавшего с нею рядом, не было — он, несомненно, тоже в кого-то превращался, в какую-то иную тварь. Она недвижно лежала под одеялом, прислушиваясь к угрожающим раскатам его дыхания, и не смела протянуть руку и коснуться его, боясь ощутить под пальцами кожистые складки драконьего крыла. Как-то ночью Ли проснулся от кошмара и потянулся к ней, спящей, — она завопила так громко, что в соседней комнате подскочил Базз и кинулся защищать ее.
— Я подумала, что ты инкуб, — сказала она Ли, когда суматоха утихла. В пять утра пришлось заваривать чай и так далее, с вымученной предрассветной жизнерадостностью. Но все равно — как бы там ни было, он стал ей необходим, и она даже подумывала, не родить ли ему детей, хотя дети эти существовали только в ее личной мифологии — как чистые символы, не притязающие ни на что. Они были связаны не с мечтами о материнстве, а с некими откровенными фантазиями о том, как она поглощает его целиком и полностью, — время от времени они возникали у нее с небывалой яркостью, когда он входил в нее, — будто, втягиваясь внутрь сквозь ее опасные врата, он мог навечно, нерушимо остаться взаперти за путаницей волос, низведенный до состояния зародыша, и, растворившись в собственной сперме, сам превратиться в своего ребенка. Так, чтобы, оплодотворив ее, сам он существовать перестал.
Отведя Ли такую большую, хоть и двусмысленную роль в своей мифологии, она желала — очень бережно — свести его к полному небытию.
Она позволила родителям увезти себя, но знала, что в конечном счете вернется. Ей было все равно, выйдет она за Ли замуж или нет, — он же рассматривал брак как юридический договор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38