) Подождите меня в моей комнате! Пожалуйста.
Штадер (с достоинством). Господин профессор, позднее я позволю себе переговорить с вами еще раз, а то сейчас его превосходительству, похоже, докучает повышенное давление. (Уходит.)
Томас медленно, с удовольствием задувает свечу.
Йозеф. Томас! Ты хочешь еще раз говорить об этом, но учти, я не могу, пока этот человек находится в твоем доме.
Томас. Его нет.
Йозеф. Кого - "его"? Я имел в виду, разумеется, Ансельма.
Томас. Ансельм уехал.
Йозеф (с облегчением). Стало быть, ты все же понял, что он тебя дурачил? Я хотел бы поговорить с Региной.
Томас. Сейчас нельзя... Она плохо себя чувствует.
Иозеф (убедившись, что Штадер не подслушивает. Недоверчивым шепотом). Она уехала с ним?
Томас (спокойно). С ним уехала Мария.
Йозеф. Ты шутишь? Не понимаю, как можно теперь шутить, но ты ведь пошутил?
Томас. Пожалуй, я слегка сгустил краски; он уехал один. Но Мария, скорей всего, тоже уехала - следом за ним.
Йозеф. Следом за ним? (Опять с недоверием.) Вы так и не порвали с ним до конца?
Томас (твердо). Нет, здесь другое. Мария едет по собственному решению. Она осуждает его поступки, но то, как он их совершает, пленило ее.
Йозеф. И что же это значит?!
Томас. Во-первых, мне переломали кости... или по крайней мере окостенения. Впрочем, цепкая протоплазма еще жива. Во-вторых, самый близкий человек отошел от меня - в чем я ему последую; быть может, он опередил меня лишь от страха.
Йозеф. Но Мария! Такая женщина, как Мария? О, этот ловец душ! Однако теперь я начинаю угадывать новую взаимосвязь: с самого начала этот мерзавец намеревался только унизить ее перед Марией? Тебе не кажется, что я обязан позаботиться о Регине? С тех пор как я сам, не пойму каким образом, вдруг очутился со свечой в безнадзорных спящих комнатах... я правда и сейчас еще в замешательстве... а насколько же больше замешательства у такого пассивного человека, как Регина... по-моему, очень может быть, что она была просто в смятении, когда... позволила обвинить себя в этих грехах.
Томас. Посиди лучше рядом со мной. Я так рад, что мы можем поговорить; мне очень хотелось тебе первому об этом рассказать. (Садится сам и усаживает Йозефа в кресло.)
Йозеф. Ты на удивление спокоен. Неужели не понимаешь: рука, подававшая тебе блюда, возможно, уже запятнана виной. Рот, которому ты верил, едва лишь он открывался, уже солгал. Ты думал, что живешь среди родных, а сквозь стены все время заглядывали чужие глаза. На тебя навлекли самый страшный позор, какой только можно навлечь на мужчину!.. (Пытается поправить себя.) Конечно, я не берусь утверждать, что все непременно так и есть.
Томас (отвечает, весьма задумчиво). Знаешь, что я тут вижу? Что любовь к одному избраннику, собственно, не что иное, как отвращение ко всем людям.
Йозеф. По-моему, ты... Да, по-моему, ты и впрямь бесчувственный.
Томас. У меня чувства очень шаткие.
Йозеф. Нет-нет, я хочу поговорить с Региной. Ее место в упорядоченных, надежных обстоятельствах. (Хочет встать.)
Томас (удерживая его). Что же ты ей скажешь? Как намерен поступить?
Йозеф (озадаченно). Ну а ты-то как поступишь? (Внезапно.) Томас! Давай все забудем! Я не буду поминать старое. Мы должны взять себя в руки. У нас один и тот же враг.
Томас (упорно оставаясь в задумчивости). Это совсем разные ситуации. Между Марией и Ансельмом не произошло ничего; разве только что-то начинается. Между Ансельмом и Региной кое-что произошло и закончилось - или окочурилось! То, что ты называешь их грехами.
Йозеф. Ты так уверен?
Томас. Мы с Региной достаточно подробно все это обсудили. Ты куда?
Йозеф встал.
Йозеф. Теперь я тем более должен поговорить с Региной. Хочу, чтобы мое несчастье получило по крайней мере ясное, чистое завершение. Пусть она, глядя мне в глаза, признается в своих ужасных заблуждениях, если сможет, если стыд не скует ей язык.
Томас. Вряд ли она начнет с таких речей. Ведь она понимает, что, кроме дурацких авантюр, рассказывать нечего. Какой-то болван, пустослов, сердцеед или силач, атлет - хоть силой он даже с маленькой лошадью тягаться не может! - вдруг вырастает до чудовищных размеров: любовь! Так же и страх: там растет неизвестное. В обоих случаях - неизвестное. Можешь себе представить? Вот именно, я тоже с трудом. Неизвестное, как будто бы окружающее нас всех, для иных людей порою, очевидно, вырастает. Похоже, есть люди, у которых расшатано все то, что у других прочно закреплено. И оно отрывается... Кстати, сколько удовлетворения - задним числом установить, что повод звали Францем или еще как-нибудь и всеми дурацкими словечками и уверениями, какими влюбленные заражают друг друга. Она, конечно же, знала, что это недостойно.
Йозеф. Если вообще позволительно вдаваться в подобные размышления: ей надо было в свое время довериться мне!
Томас. Ты бы доказательно установил сей моральный изъян и был бы прав. С тем же успехом она могла бы пойти к врачу и услышать от него: эротомания на истероидно-неврастенической основе, фригидный синдром при патогенной необузданности и прочая, что опять-таки было бы справедливо! Потому что она поглощала эти, с позволения сказать, приключения как заядлый курильщик и единственным признаком, что доза достигла максимума, была скука пресыщенности. Наверно, в конце концов она вообще не могла смотреть на мужчину, не...
Йозеф. Что "не"?! Неужели ты не чувствуешь во всем этом невыносимой упадочности?!
Томас. Не вцепляясь в него; вот как ты, видя учебник по своей специальности, не можешь не перелистать его, хотя уверен, что и так знаешь все, что в нем написано. Не забывай, как часто наши поступки столь же порочны - правда, в сфере добрых намерений.
Йозеф. Ах, как же ты любишь блеснуть никчемным остроумием. Ее бы следовало научить непритязательности и уважению прочных основ бытия.
Томас. Йозеф, то-то и оно: нет у нее этого уважения. Для тебя существуют правила, законы, чувства, которые должно уважать, люди, с которыми должно считаться. А у нее все как сквозь сито проходит, ничего не остается, сколько она ни удивляется. Среди благоустроенности и порядка, против которых ей нечего возразить, что-то в ней самой этому порядку не подчиняется. Зародыш иного порядка, какого она никогда не создаст. Кусочек еще не остывшего огненного ядра творения.
Йозеф. Да ты никак намерен выставить ее этакой исключительной персоной? (Встает. Иронически, решительно, сделанной торжественностью.) Благодарю, ты открыл мне глаза. А знаешь, ты ведь опять выгораживал и того, с кем уходит твоя жена!
Томас. Да. Знаю. Но я этого и хотел. Ты требуешь идолов, а с другой стороны, не желаешь, чтобы их доводили до крайности. Позволяешь вдовцам жениться вновь, но объявляешь любовь бесконечной, дабы воссоединение в браке состоялось лишь после смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Штадер (с достоинством). Господин профессор, позднее я позволю себе переговорить с вами еще раз, а то сейчас его превосходительству, похоже, докучает повышенное давление. (Уходит.)
Томас медленно, с удовольствием задувает свечу.
Йозеф. Томас! Ты хочешь еще раз говорить об этом, но учти, я не могу, пока этот человек находится в твоем доме.
Томас. Его нет.
Йозеф. Кого - "его"? Я имел в виду, разумеется, Ансельма.
Томас. Ансельм уехал.
Йозеф (с облегчением). Стало быть, ты все же понял, что он тебя дурачил? Я хотел бы поговорить с Региной.
Томас. Сейчас нельзя... Она плохо себя чувствует.
Иозеф (убедившись, что Штадер не подслушивает. Недоверчивым шепотом). Она уехала с ним?
Томас (спокойно). С ним уехала Мария.
Йозеф. Ты шутишь? Не понимаю, как можно теперь шутить, но ты ведь пошутил?
Томас. Пожалуй, я слегка сгустил краски; он уехал один. Но Мария, скорей всего, тоже уехала - следом за ним.
Йозеф. Следом за ним? (Опять с недоверием.) Вы так и не порвали с ним до конца?
Томас (твердо). Нет, здесь другое. Мария едет по собственному решению. Она осуждает его поступки, но то, как он их совершает, пленило ее.
Йозеф. И что же это значит?!
Томас. Во-первых, мне переломали кости... или по крайней мере окостенения. Впрочем, цепкая протоплазма еще жива. Во-вторых, самый близкий человек отошел от меня - в чем я ему последую; быть может, он опередил меня лишь от страха.
Йозеф. Но Мария! Такая женщина, как Мария? О, этот ловец душ! Однако теперь я начинаю угадывать новую взаимосвязь: с самого начала этот мерзавец намеревался только унизить ее перед Марией? Тебе не кажется, что я обязан позаботиться о Регине? С тех пор как я сам, не пойму каким образом, вдруг очутился со свечой в безнадзорных спящих комнатах... я правда и сейчас еще в замешательстве... а насколько же больше замешательства у такого пассивного человека, как Регина... по-моему, очень может быть, что она была просто в смятении, когда... позволила обвинить себя в этих грехах.
Томас. Посиди лучше рядом со мной. Я так рад, что мы можем поговорить; мне очень хотелось тебе первому об этом рассказать. (Садится сам и усаживает Йозефа в кресло.)
Йозеф. Ты на удивление спокоен. Неужели не понимаешь: рука, подававшая тебе блюда, возможно, уже запятнана виной. Рот, которому ты верил, едва лишь он открывался, уже солгал. Ты думал, что живешь среди родных, а сквозь стены все время заглядывали чужие глаза. На тебя навлекли самый страшный позор, какой только можно навлечь на мужчину!.. (Пытается поправить себя.) Конечно, я не берусь утверждать, что все непременно так и есть.
Томас (отвечает, весьма задумчиво). Знаешь, что я тут вижу? Что любовь к одному избраннику, собственно, не что иное, как отвращение ко всем людям.
Йозеф. По-моему, ты... Да, по-моему, ты и впрямь бесчувственный.
Томас. У меня чувства очень шаткие.
Йозеф. Нет-нет, я хочу поговорить с Региной. Ее место в упорядоченных, надежных обстоятельствах. (Хочет встать.)
Томас (удерживая его). Что же ты ей скажешь? Как намерен поступить?
Йозеф (озадаченно). Ну а ты-то как поступишь? (Внезапно.) Томас! Давай все забудем! Я не буду поминать старое. Мы должны взять себя в руки. У нас один и тот же враг.
Томас (упорно оставаясь в задумчивости). Это совсем разные ситуации. Между Марией и Ансельмом не произошло ничего; разве только что-то начинается. Между Ансельмом и Региной кое-что произошло и закончилось - или окочурилось! То, что ты называешь их грехами.
Йозеф. Ты так уверен?
Томас. Мы с Региной достаточно подробно все это обсудили. Ты куда?
Йозеф встал.
Йозеф. Теперь я тем более должен поговорить с Региной. Хочу, чтобы мое несчастье получило по крайней мере ясное, чистое завершение. Пусть она, глядя мне в глаза, признается в своих ужасных заблуждениях, если сможет, если стыд не скует ей язык.
Томас. Вряд ли она начнет с таких речей. Ведь она понимает, что, кроме дурацких авантюр, рассказывать нечего. Какой-то болван, пустослов, сердцеед или силач, атлет - хоть силой он даже с маленькой лошадью тягаться не может! - вдруг вырастает до чудовищных размеров: любовь! Так же и страх: там растет неизвестное. В обоих случаях - неизвестное. Можешь себе представить? Вот именно, я тоже с трудом. Неизвестное, как будто бы окружающее нас всех, для иных людей порою, очевидно, вырастает. Похоже, есть люди, у которых расшатано все то, что у других прочно закреплено. И оно отрывается... Кстати, сколько удовлетворения - задним числом установить, что повод звали Францем или еще как-нибудь и всеми дурацкими словечками и уверениями, какими влюбленные заражают друг друга. Она, конечно же, знала, что это недостойно.
Йозеф. Если вообще позволительно вдаваться в подобные размышления: ей надо было в свое время довериться мне!
Томас. Ты бы доказательно установил сей моральный изъян и был бы прав. С тем же успехом она могла бы пойти к врачу и услышать от него: эротомания на истероидно-неврастенической основе, фригидный синдром при патогенной необузданности и прочая, что опять-таки было бы справедливо! Потому что она поглощала эти, с позволения сказать, приключения как заядлый курильщик и единственным признаком, что доза достигла максимума, была скука пресыщенности. Наверно, в конце концов она вообще не могла смотреть на мужчину, не...
Йозеф. Что "не"?! Неужели ты не чувствуешь во всем этом невыносимой упадочности?!
Томас. Не вцепляясь в него; вот как ты, видя учебник по своей специальности, не можешь не перелистать его, хотя уверен, что и так знаешь все, что в нем написано. Не забывай, как часто наши поступки столь же порочны - правда, в сфере добрых намерений.
Йозеф. Ах, как же ты любишь блеснуть никчемным остроумием. Ее бы следовало научить непритязательности и уважению прочных основ бытия.
Томас. Йозеф, то-то и оно: нет у нее этого уважения. Для тебя существуют правила, законы, чувства, которые должно уважать, люди, с которыми должно считаться. А у нее все как сквозь сито проходит, ничего не остается, сколько она ни удивляется. Среди благоустроенности и порядка, против которых ей нечего возразить, что-то в ней самой этому порядку не подчиняется. Зародыш иного порядка, какого она никогда не создаст. Кусочек еще не остывшего огненного ядра творения.
Йозеф. Да ты никак намерен выставить ее этакой исключительной персоной? (Встает. Иронически, решительно, сделанной торжественностью.) Благодарю, ты открыл мне глаза. А знаешь, ты ведь опять выгораживал и того, с кем уходит твоя жена!
Томас. Да. Знаю. Но я этого и хотел. Ты требуешь идолов, а с другой стороны, не желаешь, чтобы их доводили до крайности. Позволяешь вдовцам жениться вновь, но объявляешь любовь бесконечной, дабы воссоединение в браке состоялось лишь после смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31