Губы его шевелились, он кричал ей, но что именно, разобрать не удавалось. Зато удалось рассмотреть его получше. Широкая улыбка, но немного застенчивая, заигрывающая и в то же время добрая, покровительственная. Внимательные острые глаза устремлены прямо на нее. Даже несколько часов спустя Марта ощущала на себе этот взгляд, как эротическую ласку, ей становилось жарко, и кровь приливала к лицу.
Нет, разумеется, Марта не рассказывала тете Альме о машинисте, ни словом не обмолвилась и о том, куда ходила каждое утро. Не рассказывала, где бродила целыми днями, а иногда и вечерами – по улицам, переулкам, тропинкам и закоулкам маленького городка. По широкому, вымощенному булыжником мосту в центре города, перекинутому через реку Чатокуа, где людей, как и ее, привлекала вода. В основном это были мужчины среднего возраста, они стояли, перегнувшись через перила, и глазели с высоты тридцати футов на мутный и быстрый поток. Эта часть города располагалась на возвышенности, и вдалеке, на горизонте, можно было различить зубчатую полоску гор. Особенно хорошо их было видно в ясные дни – горы стояли, будто вырезанные из картона. На общем фоне резко выделялась гора Катаракт, сияющая, великолепная, увенчанная лучами солнца. В форме вскинутой вверх руки, дразнящей, манящей и предупреждающей одновременно.
Странно, но здесь, в Чатокуа-Фоллз, Марта никого не узнавала. Как, впрочем, не узнавали и ее. Складывалось впечатление, что люди не видели ее вовсе. Во всяком случае, взирали с равнодушием, точно смотрели сквозь нее, и это временами страшно раздражало. Но поскольку Марта явно не была обделена вниманием рыжеволосого машиниста, то не очень расстраивалась.
Одиннадцатая неделя госпитализации была отмечена обнадеживающим симптомом: когда няня начала протирать правый глаз влажной ваткой, он моргал уже совершенно нормально.
Она страшно исхудала, весила теперь не больше девяноста фунтов. И с каждым днем пребывания в коматозном состоянии прогнозы становились все менее оптимистичными. Возможно, говорили врачи, интеллект ее и не затронут, но повреждения мозжечка и ствола головного мозга очень серьезные. Словом, один шанс из ста, что сознание у нее восстановится.
А он, ее муж, слушал, но из всего сказанного выбирал только то, что ему хотелось услышать. В таких ситуациях мы часто глухи к тому, что отказываются принимать наши разум и душа. Бог создал нас не такими уж и сильными.
Но в упрямой своей вере он твердо знал, что когда произносит ее имя, наклоняется поцеловать ее в прохладный лоб, она отвечает легким подрагиваньем век. А иногда слабо шевелила руками и начинала двигать верхней частью тела. Однажды утром он пришел в радостное волнение. Сидел, как всегда, и произносил ее имя, и вдруг увидел, как она открыла глаза. Левый глаз, неповрежденный, смотрел прямо на него! Да он просто уверен в этом! Во взгляде промелькнуло узнавание – нет, это ему не показалось! Потрескавшиеся губы вдруг зашевелились и испустили сдавленный невнятный возглас, казалось, он исходил из самой глубины ее тела. Потом она задрожала, закрыла глаза и снова впала в бессознательное состояние, накатившее на нее, как темный морской прилив.
Но он видел! Он знал.
В этой старинной деревянной кровати с высокими спинками и довольно жестким матрацем Марта чувствовала себя очень защищенной, но однажды ночью ей приснился кошмар.
Ей снилось, что она не была самой собой, но тем не менее ее настойчиво окликали по имени – Марта! Ее похитили из дома, использовали, как некий образчик в дьявольском научном эксперименте, где она была туго спелената, как младенец, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой. В вены на руках, ногах и даже в паху были воткнуты тоненькие, как соломинки, трубки, а в череп и грудь имплантированы крохотные электроды. Она отчаянно металась, надеясь освободиться, пыталась кричать, но не могла. Над ней все время нависало лицо одного из захватчиков – бледное, злое и круглое, как луна, а глаза, как кратеры, – мерзость! Оставьте меня в покое, отпустите, не смейте прикасаться ко мне! – кричала она и не слышала собственного голоса. Кругом царила мертвая тишина.
Еще ребенком Марта научилась спасаться от ночных кошмаров резкими конвульсивными движениями тела. И вот, наконец, освободилась от сковывающих ее пут и проснулась – к невероятному облегчению, все в той же старомодной деревянной кровати, в доме своей тети в Чатокуа-Фоллз.
Слава Богу, это всего лишь сон. Она вышла из него, и теперь ей ничто не грозит.
Однако выяснилось, что это не совсем так. На следующее утро Марта пошла в аптеку «Лайэнс» пополнить запасы лекарств для тети. И вдруг у нее возникло какое-то странное предчувствие – она не понимала, чего именно, никак не могла подобрать названия. Но сердце екнуло, и Марту охватила паника.
Она должна… сделать что? Нет, не просто взять лекарства, это всего лишь предлог, но что именно?…
Ответ находился где-то рядом. Внутри, в полумраке аптечного помещения, откуда сильно пахло медикаментами. У Марты не было выбора: она должна войти. И она увидела, что за стойкой никого нет.
Просто удивительно, как мало изменилась аптека «Лайэнс» за тридцать лет. Высокий потолок, выкрашенные унылой бледно-зеленой краской стены. К потолку подвешено несколько вентиляторов, и они медленно вращаются. Уложенный рядами самый ходовой и обычный товар – туалетные принадлежности, лекарства, косметика, поздравительные открытки, пакетики леденцов, плитки шоколада. Справа при входе бил маленький фонтанчик с содовой, зеркало над ним помутнело от времени. Обстановку довершали сиреневый мраморный прилавок, всегда липкий и влажный, а также с полдюжины вращающихся табуретов с потрескавшимися кожаными сиденьями. Вокруг ни души, и даже за прилавком никого! На стенах висели старые глянцевые плакаты, рекламирующие сливочное мороженое с фруктами, орехами и сиропом, молочные коктейли, фруктовые салаты с бананом, кока-колу, пепси-колу, прохладительный напиток «севен-ап». Был здесь и автомат по продаже сигарет, пользоваться которым, согласно закону штата Нью-Йорк, запрещалось лицам, не достигшим совершеннолетия. Воздух, медленно разгоняемый вентиляторами, был спертым и приторно пах сиропом.
Марта стояла у прилавка, нервно улыбаясь, – где же молодой человек, который всегда здесь работал? Впрочем, наверное, он теперь уже далеко не молод. Но почему здесь никого нет? Марте вдруг страшно захотелось бананового салата – такого как на картинке. Изумительная смесь ванильного, шоколадного и клубничного мороженого, куда добавлены крупно молотый орех, взбитые сливки, кусочки продольно нарезанного банана, и все это залито горячим сиропом из сливочной помадки. Хотя, как вдруг вспомнила Марта, бананы всегда почему-то попадались незрелые, а потому совершенно безвкусные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Нет, разумеется, Марта не рассказывала тете Альме о машинисте, ни словом не обмолвилась и о том, куда ходила каждое утро. Не рассказывала, где бродила целыми днями, а иногда и вечерами – по улицам, переулкам, тропинкам и закоулкам маленького городка. По широкому, вымощенному булыжником мосту в центре города, перекинутому через реку Чатокуа, где людей, как и ее, привлекала вода. В основном это были мужчины среднего возраста, они стояли, перегнувшись через перила, и глазели с высоты тридцати футов на мутный и быстрый поток. Эта часть города располагалась на возвышенности, и вдалеке, на горизонте, можно было различить зубчатую полоску гор. Особенно хорошо их было видно в ясные дни – горы стояли, будто вырезанные из картона. На общем фоне резко выделялась гора Катаракт, сияющая, великолепная, увенчанная лучами солнца. В форме вскинутой вверх руки, дразнящей, манящей и предупреждающей одновременно.
Странно, но здесь, в Чатокуа-Фоллз, Марта никого не узнавала. Как, впрочем, не узнавали и ее. Складывалось впечатление, что люди не видели ее вовсе. Во всяком случае, взирали с равнодушием, точно смотрели сквозь нее, и это временами страшно раздражало. Но поскольку Марта явно не была обделена вниманием рыжеволосого машиниста, то не очень расстраивалась.
Одиннадцатая неделя госпитализации была отмечена обнадеживающим симптомом: когда няня начала протирать правый глаз влажной ваткой, он моргал уже совершенно нормально.
Она страшно исхудала, весила теперь не больше девяноста фунтов. И с каждым днем пребывания в коматозном состоянии прогнозы становились все менее оптимистичными. Возможно, говорили врачи, интеллект ее и не затронут, но повреждения мозжечка и ствола головного мозга очень серьезные. Словом, один шанс из ста, что сознание у нее восстановится.
А он, ее муж, слушал, но из всего сказанного выбирал только то, что ему хотелось услышать. В таких ситуациях мы часто глухи к тому, что отказываются принимать наши разум и душа. Бог создал нас не такими уж и сильными.
Но в упрямой своей вере он твердо знал, что когда произносит ее имя, наклоняется поцеловать ее в прохладный лоб, она отвечает легким подрагиваньем век. А иногда слабо шевелила руками и начинала двигать верхней частью тела. Однажды утром он пришел в радостное волнение. Сидел, как всегда, и произносил ее имя, и вдруг увидел, как она открыла глаза. Левый глаз, неповрежденный, смотрел прямо на него! Да он просто уверен в этом! Во взгляде промелькнуло узнавание – нет, это ему не показалось! Потрескавшиеся губы вдруг зашевелились и испустили сдавленный невнятный возглас, казалось, он исходил из самой глубины ее тела. Потом она задрожала, закрыла глаза и снова впала в бессознательное состояние, накатившее на нее, как темный морской прилив.
Но он видел! Он знал.
В этой старинной деревянной кровати с высокими спинками и довольно жестким матрацем Марта чувствовала себя очень защищенной, но однажды ночью ей приснился кошмар.
Ей снилось, что она не была самой собой, но тем не менее ее настойчиво окликали по имени – Марта! Ее похитили из дома, использовали, как некий образчик в дьявольском научном эксперименте, где она была туго спелената, как младенец, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой. В вены на руках, ногах и даже в паху были воткнуты тоненькие, как соломинки, трубки, а в череп и грудь имплантированы крохотные электроды. Она отчаянно металась, надеясь освободиться, пыталась кричать, но не могла. Над ней все время нависало лицо одного из захватчиков – бледное, злое и круглое, как луна, а глаза, как кратеры, – мерзость! Оставьте меня в покое, отпустите, не смейте прикасаться ко мне! – кричала она и не слышала собственного голоса. Кругом царила мертвая тишина.
Еще ребенком Марта научилась спасаться от ночных кошмаров резкими конвульсивными движениями тела. И вот, наконец, освободилась от сковывающих ее пут и проснулась – к невероятному облегчению, все в той же старомодной деревянной кровати, в доме своей тети в Чатокуа-Фоллз.
Слава Богу, это всего лишь сон. Она вышла из него, и теперь ей ничто не грозит.
Однако выяснилось, что это не совсем так. На следующее утро Марта пошла в аптеку «Лайэнс» пополнить запасы лекарств для тети. И вдруг у нее возникло какое-то странное предчувствие – она не понимала, чего именно, никак не могла подобрать названия. Но сердце екнуло, и Марту охватила паника.
Она должна… сделать что? Нет, не просто взять лекарства, это всего лишь предлог, но что именно?…
Ответ находился где-то рядом. Внутри, в полумраке аптечного помещения, откуда сильно пахло медикаментами. У Марты не было выбора: она должна войти. И она увидела, что за стойкой никого нет.
Просто удивительно, как мало изменилась аптека «Лайэнс» за тридцать лет. Высокий потолок, выкрашенные унылой бледно-зеленой краской стены. К потолку подвешено несколько вентиляторов, и они медленно вращаются. Уложенный рядами самый ходовой и обычный товар – туалетные принадлежности, лекарства, косметика, поздравительные открытки, пакетики леденцов, плитки шоколада. Справа при входе бил маленький фонтанчик с содовой, зеркало над ним помутнело от времени. Обстановку довершали сиреневый мраморный прилавок, всегда липкий и влажный, а также с полдюжины вращающихся табуретов с потрескавшимися кожаными сиденьями. Вокруг ни души, и даже за прилавком никого! На стенах висели старые глянцевые плакаты, рекламирующие сливочное мороженое с фруктами, орехами и сиропом, молочные коктейли, фруктовые салаты с бананом, кока-колу, пепси-колу, прохладительный напиток «севен-ап». Был здесь и автомат по продаже сигарет, пользоваться которым, согласно закону штата Нью-Йорк, запрещалось лицам, не достигшим совершеннолетия. Воздух, медленно разгоняемый вентиляторами, был спертым и приторно пах сиропом.
Марта стояла у прилавка, нервно улыбаясь, – где же молодой человек, который всегда здесь работал? Впрочем, наверное, он теперь уже далеко не молод. Но почему здесь никого нет? Марте вдруг страшно захотелось бананового салата – такого как на картинке. Изумительная смесь ванильного, шоколадного и клубничного мороженого, куда добавлены крупно молотый орех, взбитые сливки, кусочки продольно нарезанного банана, и все это залито горячим сиропом из сливочной помадки. Хотя, как вдруг вспомнила Марта, бананы всегда почему-то попадались незрелые, а потому совершенно безвкусные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105