– Говорит, ты высокий, совсем уже мужчина. Она гречанка, зовут ее Электра, лет ей примерно столько же, сколько нам, но выглядит взрослой. Работает на фармацевтическом заводе, часто ходит за покупками.
В тот вечер у фармацевтического стояли трое заговорщиков. На Электре был зеленый, туго стянутый поясом плащ, она шла на высоких каблуках, как на ходулях, держа в руке зонтик. Приблизившись, она поздоровалась с Армандо, словно в знак благодарности, но глядела только на Дино.
– Привет, – сказала она ему, а на меня попросту не обратила внимания. Дино пристально посмотрел на меня, я промолчал: это означало, что я принял все как должно.
У Электры губы накрашены, ресницы подведены.
– Это ты Дино?
– Да, но я вместе с ними.
– Армандо я знаю, а это кто?
– Это Бруно. Он мой друг. Настоящий парень.
– Хорошо, но я бы хотела поговорить с тобой. Проводишь меня?
Дино вернулся через полчаса.
– Все правда, она согласна, – сказал он.
– Вот видишь! Вот видишь! – повторял Армандо.
– Но только со мной.
– Вот видишь! Вот видишь!
– Но где? В такое время года? – спросил Дино. Не дожидаясь нашего ответа, он обратился к Армандо. – Я вот что придумал: покуда зятья ужинают, в хлеву не бывает ни души!
– Что? У нас в хлеву? – Армандо возмутился. – А если накроют?
Пришлось пригрозить, что если он струсит, то ни сегодня, ни когда-либо вообще я не стану решать за него задачи. Так я поборол его страх.
Я был знаком с женщинами из крепости, женщинами, которых разруха военных лет и голод выгнали на улицу. Голод во время расцвета несбыточных надежд и неосуществимых иллюзий – вплоть до самой утопической мечты о браке с американцем и отъезде в Иллинойс или Колорадо. Такие уж были времена, когда с гор, из тюрем, из лагерей истребления возвращались люди, чистые духом, с сердцами, горячими, как само солнце; когда люди, прошедшие школу революции, несли идеи, которые должны были взбудоражить старый мир, переделать его на новый лад, чтобы наконец-то добиться справедливости на земле. Но иные из них дали себя уговорить, сложили оружие и начали ту игру в ораторское искусство, в которой последнее слово принадлежит раздающимся время от времени автоматным очередям, теперь направленным против них же.
Вряд ли хоть одна из этих женщин разбогатела. Эти слепые жалкие кротихи жили в обществе, где царят звериные законы и где устроить свою судьбу так, как сами того пожелают, могут лишь те, кто обладает ловкостью и беспощадностью тигра или коршуна. С годами они все глубже увязали в трясине, если не погибали, как, например, Бьянкина, та самая, что заражала сифилисом цветных солдат. Возможно, ее убийцы до сих пор ходят среди нас. Сначала ее придушили, а потом, надругавшись над трупом, забили песком и галькой рот, ноздри, уши… Кто знает, стала ли она жертвой своих же дружков или какого-нибудь осатанелого садиста? Труп Бьянкины нашли на лугу Белларива, лицо ее было страшно искажено, один глаз открыт, словно смерть, исказив ее черты зловещей гримасой, сама испугалась дела рук своих.
А чем краше судьба их подруг мирного времени, тех, что, едва стемнеет, шатаются у вокзала или бродят по парку Кашине, подобно часовым, стерегущим мощи святых и героев в нишах Орсаммикеле?
Толкаясь среди солдат-негров, проезжая мимо них на своем мотоцикле, я слышал непристойные речи проституток, понимал, что этой броней цинизма они защищаются, как морские ежи своими острыми иглами, видел, что грубость в них перемешана с нежностью и покорностью своим покровителям, тем, кто их поддерживает и дает им силы жить. Да, соглашаясь с подобной участью, эти существа теряют право на наше милосердие и жалость. Правильно, должно быть, поверхностное на первый взгляд суждение Дино; его приговор жесток, ясен и обжалованию не подлежит:
– Суки они! Пропащие они, пропащие. Они еще худшие свиньи, чем те, кто к ним ходит.
Раз уж мы считаем себя вправе ставить в вину старикам их слабости и измену разуму, то на нас лежит долг – понять, в чем цель жизни молодых, определить, какое в ней место отведено каждому. Но как объяснить и понять вот такую Электру? Ей было примерно столько лет, сколько нам. Дино говорит:
– Дело прошлое, неужто теперь, когда столько воды утекло, тебе нужно копаться в таких вещах? Разве Розария, скажем, в чем-то не такая же, как она?
– Нет, у Розарии – ее мы узнали позднее – была своя логика. Я потом расскажу о ней. А Электру понять было невозможно. Она не была больна, хотя, казалось бы, только болезнью можно объяснить чрезмерный избыток жизненной силы, ведшей ее к самоуничтожению, которое есть отрицание жизни.
Я говорил об этом с Лори в один из наших вечеров. – Милый, – сказала она, – ты из угрызений совести все слишком преувеличиваешь. Электра, наверно, была просто распущенной, а вы, ребята, этим злоупотребляли.
Нет, это не совсем так. Электра уже была женщиной, она рассуждала, думала, хоть мысли ее менялись на ходу, как бы утрачивая всякую цену тотчас после того, как она их высказывала. И вовсе не избыток чувственности руководил ею, а внушенное самой себе любопытство, побуждавшее ее отдавать свои ласки все новым и новым лицам, изумляться все новым открытиям.
– Самая обыкновенная шлюха, – говорит Дино. – Не думай об этом так много. Другие просто притворяются, а она все делала всерьез. А помнишь, как ты мне за эту потаскуху всыпал так, что я до сих пор перед тобой в долгу, а теперь опять говоришь о ней.
Если я вспоминаю о ней снова, причиной тому не угрызения совести, не запоздалое банальное любопытство, а нечто совсем иное.
Нам было лет по четырнадцать, пятнадцать (стоит об этом напомнить!), и мы все еще были зелены по сравнению с Электрой.
Она пришла вовремя; уже настал вечер, резкий ветер с моря заставил раскраснеться наши лица. Она сошла с трамвая, пересекла улицу, на остановке поджидал ее Дино. На ней был жакет из белого козьего пуха, фиолетовая юбка, волосы она стригла коротко по моде тех лет. Мы с Армандо скрывались в подъезде и вышли из своего убежища, только когда они приблизились. Она обернулась и увидела нас. Дино крепко держал ее за руку, опасаясь, как бы она не сбежала. Мы все четверо стали в круг под фонарем. Дино взглянул на меня и опустил глаза, словно оставляя за мной инициативу. Электра разглядывала нас одного за другим, как бы желая убедиться, что мы не причиним ей зла. Она глядела на нас без испуга, с какой-то внутренней сосредоточенностью. Армандо сказал:
– Может, отложим на другой раз?
– Почему? – возразила она. – И вообще, причем тут ты? Я пойду с Дино.
– Да, но хлев наш.
– Этого я не знала, – улыбнулась она, показав свои крохотные частые зубки. – Тем лучше, значит, в тепле будем. Место надежное?
– Да, да, – вмешался я. Признаюсь, сердце колотилось у меня от волнения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
В тот вечер у фармацевтического стояли трое заговорщиков. На Электре был зеленый, туго стянутый поясом плащ, она шла на высоких каблуках, как на ходулях, держа в руке зонтик. Приблизившись, она поздоровалась с Армандо, словно в знак благодарности, но глядела только на Дино.
– Привет, – сказала она ему, а на меня попросту не обратила внимания. Дино пристально посмотрел на меня, я промолчал: это означало, что я принял все как должно.
У Электры губы накрашены, ресницы подведены.
– Это ты Дино?
– Да, но я вместе с ними.
– Армандо я знаю, а это кто?
– Это Бруно. Он мой друг. Настоящий парень.
– Хорошо, но я бы хотела поговорить с тобой. Проводишь меня?
Дино вернулся через полчаса.
– Все правда, она согласна, – сказал он.
– Вот видишь! Вот видишь! – повторял Армандо.
– Но только со мной.
– Вот видишь! Вот видишь!
– Но где? В такое время года? – спросил Дино. Не дожидаясь нашего ответа, он обратился к Армандо. – Я вот что придумал: покуда зятья ужинают, в хлеву не бывает ни души!
– Что? У нас в хлеву? – Армандо возмутился. – А если накроют?
Пришлось пригрозить, что если он струсит, то ни сегодня, ни когда-либо вообще я не стану решать за него задачи. Так я поборол его страх.
Я был знаком с женщинами из крепости, женщинами, которых разруха военных лет и голод выгнали на улицу. Голод во время расцвета несбыточных надежд и неосуществимых иллюзий – вплоть до самой утопической мечты о браке с американцем и отъезде в Иллинойс или Колорадо. Такие уж были времена, когда с гор, из тюрем, из лагерей истребления возвращались люди, чистые духом, с сердцами, горячими, как само солнце; когда люди, прошедшие школу революции, несли идеи, которые должны были взбудоражить старый мир, переделать его на новый лад, чтобы наконец-то добиться справедливости на земле. Но иные из них дали себя уговорить, сложили оружие и начали ту игру в ораторское искусство, в которой последнее слово принадлежит раздающимся время от времени автоматным очередям, теперь направленным против них же.
Вряд ли хоть одна из этих женщин разбогатела. Эти слепые жалкие кротихи жили в обществе, где царят звериные законы и где устроить свою судьбу так, как сами того пожелают, могут лишь те, кто обладает ловкостью и беспощадностью тигра или коршуна. С годами они все глубже увязали в трясине, если не погибали, как, например, Бьянкина, та самая, что заражала сифилисом цветных солдат. Возможно, ее убийцы до сих пор ходят среди нас. Сначала ее придушили, а потом, надругавшись над трупом, забили песком и галькой рот, ноздри, уши… Кто знает, стала ли она жертвой своих же дружков или какого-нибудь осатанелого садиста? Труп Бьянкины нашли на лугу Белларива, лицо ее было страшно искажено, один глаз открыт, словно смерть, исказив ее черты зловещей гримасой, сама испугалась дела рук своих.
А чем краше судьба их подруг мирного времени, тех, что, едва стемнеет, шатаются у вокзала или бродят по парку Кашине, подобно часовым, стерегущим мощи святых и героев в нишах Орсаммикеле?
Толкаясь среди солдат-негров, проезжая мимо них на своем мотоцикле, я слышал непристойные речи проституток, понимал, что этой броней цинизма они защищаются, как морские ежи своими острыми иглами, видел, что грубость в них перемешана с нежностью и покорностью своим покровителям, тем, кто их поддерживает и дает им силы жить. Да, соглашаясь с подобной участью, эти существа теряют право на наше милосердие и жалость. Правильно, должно быть, поверхностное на первый взгляд суждение Дино; его приговор жесток, ясен и обжалованию не подлежит:
– Суки они! Пропащие они, пропащие. Они еще худшие свиньи, чем те, кто к ним ходит.
Раз уж мы считаем себя вправе ставить в вину старикам их слабости и измену разуму, то на нас лежит долг – понять, в чем цель жизни молодых, определить, какое в ней место отведено каждому. Но как объяснить и понять вот такую Электру? Ей было примерно столько лет, сколько нам. Дино говорит:
– Дело прошлое, неужто теперь, когда столько воды утекло, тебе нужно копаться в таких вещах? Разве Розария, скажем, в чем-то не такая же, как она?
– Нет, у Розарии – ее мы узнали позднее – была своя логика. Я потом расскажу о ней. А Электру понять было невозможно. Она не была больна, хотя, казалось бы, только болезнью можно объяснить чрезмерный избыток жизненной силы, ведшей ее к самоуничтожению, которое есть отрицание жизни.
Я говорил об этом с Лори в один из наших вечеров. – Милый, – сказала она, – ты из угрызений совести все слишком преувеличиваешь. Электра, наверно, была просто распущенной, а вы, ребята, этим злоупотребляли.
Нет, это не совсем так. Электра уже была женщиной, она рассуждала, думала, хоть мысли ее менялись на ходу, как бы утрачивая всякую цену тотчас после того, как она их высказывала. И вовсе не избыток чувственности руководил ею, а внушенное самой себе любопытство, побуждавшее ее отдавать свои ласки все новым и новым лицам, изумляться все новым открытиям.
– Самая обыкновенная шлюха, – говорит Дино. – Не думай об этом так много. Другие просто притворяются, а она все делала всерьез. А помнишь, как ты мне за эту потаскуху всыпал так, что я до сих пор перед тобой в долгу, а теперь опять говоришь о ней.
Если я вспоминаю о ней снова, причиной тому не угрызения совести, не запоздалое банальное любопытство, а нечто совсем иное.
Нам было лет по четырнадцать, пятнадцать (стоит об этом напомнить!), и мы все еще были зелены по сравнению с Электрой.
Она пришла вовремя; уже настал вечер, резкий ветер с моря заставил раскраснеться наши лица. Она сошла с трамвая, пересекла улицу, на остановке поджидал ее Дино. На ней был жакет из белого козьего пуха, фиолетовая юбка, волосы она стригла коротко по моде тех лет. Мы с Армандо скрывались в подъезде и вышли из своего убежища, только когда они приблизились. Она обернулась и увидела нас. Дино крепко держал ее за руку, опасаясь, как бы она не сбежала. Мы все четверо стали в круг под фонарем. Дино взглянул на меня и опустил глаза, словно оставляя за мной инициативу. Электра разглядывала нас одного за другим, как бы желая убедиться, что мы не причиним ей зла. Она глядела на нас без испуга, с какой-то внутренней сосредоточенностью. Армандо сказал:
– Может, отложим на другой раз?
– Почему? – возразила она. – И вообще, причем тут ты? Я пойду с Дино.
– Да, но хлев наш.
– Этого я не знала, – улыбнулась она, показав свои крохотные частые зубки. – Тем лучше, значит, в тепле будем. Место надежное?
– Да, да, – вмешался я. Признаюсь, сердце колотилось у меня от волнения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84