Великое переселение народов. Всегда меня умиляли оптимизм и живучесть.
Дави, не дави... Копошатся, быт обустраивают. Эти, вон, собаку завели. Чем
кормят? И вообще, мне недоступно, как можно сажать картошку, не зная
доживешь ли до урожая. Ничего, одни сажают, другие копают... Едят третьи.
Развал.
Я шел по бывшей улице, с трудом выдирая ноги из мутного коричневого
киселя, с изредка попадавшимися в нем косточками гальки. Вдоль дороги
торчали покосившиеся фонарные столбы, с которых по утру под вой и плач
кого-нибудь снимали. Попадались скелеты машин - и поновее и совсем
развалившиеся. Увязшие в грязи, размолоченные гусеницами, перевернутые,
сброшенные на обочину, оставленные за ненадобностью... Дома стояли голые,
страшные, от заборов не осталось и воспоминания, даже дров. Битые окна,
умело и привычно занавешенные одеялами, а чаще драными лоскутными
тряпками. Пепелища, огородцы, грядочки и деляночки с кучами гниющей ботвы.
Взгляд натыкался на скрюченные серые фигуры с ведрами и лопатами.
Неразличимые, словно высохшие убогонькие старушки, просившие милостыню в
переходах московского метро.
На углу, где прежде стоял газетный киоск и сиживали местные алкаши,
двое грязных мужиков пилили грязное ободранное дерево. С тупой пилой
работа шла вяло. Странная мысль мелькнула вдруг в голове. Что если все эти
заскорузлые, пилящие и копающие уродцы хором набросятся на меня? Наши
далеко... Я замер, прислушиваясь к ощущениям. Тишина - ни мыслей, ни
эмоций. Бесконечная усталость и тошный мертвый запах давно покинутого
дома. Серое пустое пространство.
- Хреново шевелитесь, ребятки! Веселей давай!
Посмотрели и промолчали.
Потому они и здесь, что нет сил бежать и стремления выбираться.
Тупик, край земли. Братская могила.
Налетевший с моря ветер донес запах дыма. Горела солярка.
Принюхавшись, я зашагал быстрее.
У рынка жгли костер - ночки пекли картошку. Правда, солярки и в
помине не было, горели остатки мебели, краденные дрова, дымили сырые
ветки. Пламя гипнотизировало и я остановился, глядя в огонь. Крохотные
оранжевые саламандры плясали на углях и танец их складывался в картинку.
Далеко-далеко, за дымом, на склоне горы полыхал танк и черные фигурки
перебежками двигались по склону. Треск огня сливался с выстрелами и
криком... Что-то важное содержалось в этой картинке, но я никак не мог
понять что. А когда почти разобрался...
- Что тут ходи-луди?! Иди к фой!
Один из ночков поднялся и пошел на меня, бормоча на своем чудовищном
сленге, и тут же, будто по команде повернули ко мне ощеренные беззубые
рожи остальные. Я засунул руку в карман. Ночек остановился.
- Тебя копать-табать нет. Иди к фой!
Не успел я отойти в сторону, как они мгновенно потеряли ко мне
интерес, уставившись в костер, лопоча по-своему.
Смешной аристократ Уэллс - его фантазии хватило на дебильных
морлоков. Человек, либо зверь. Мозги - инстинкт. Легко придумать, еще
легче представить. Ночки - другое. Еще не звери, но уже не люди. Ума не
занимать. Морлоки охотились ночью, от них спасал свет. От этих не убежишь.
И не важно, что зовут их ночками. Они приходят когда хотят и берут то, что
им нужно. Иногда убивают.
Ничего привыкли, постепенно привыкаем ко всему. Живучие как падлы и
оптимисты редкие... Пропадает сахар, масло и мука - не страшно, хлеб-то не
подорожал! Торговля по паспортам - еще лучше, нам больше достанется. Потом
талоны. Пугают, но ненадолго, а когда и карточки не спасают от голода,
выходим на толкучки, на натуральный обмен. Все как должное... Зависают над
городами эскадрильи летающих тарелок, целители и чудотворцы избавляют от
любой напасти кроме недостатка денег, маги торгуют своим умением в
центральных гастрономах среди пустых полок и листовок зовущих на митинги.
Пророки сулят странные вещи, ползут слухи один нелепее и страшнее другого.
Верят, тем более, что некоторые оказываются правдой. А если ложь, все
равно верят как в правду, ожидая худшего, надеясь на лучшее. И очереди,
бесконечные очереди, за барахлом, которое больше никому не понадобится.
А рядом другое - автономии, суверенитеты, закрытые экономические
зоны, спец-области, буферные районы. Территориальные споры, конфликты
из-за городов, беспощадные и бессмысленные, дележ сотен метров ничейной
земли, где ничего никогда не построят и не посеют. Переходят из рук в руки
поселки и кварталы, сносятся церкви и вот католики жгут мусульман, не
слушая призывов папы, а над песками реет зеленое знамя джихада... Нет
согласия ни по одну сторону баррикад. Дворцовые перевороты, грызня за
власть, путчи и импичменты. Сытин вырезает, приведших его к власти
соратников и погибает сам - уцелевшие откусывают голову. Доброго
царя-батюшку, генерала Могилевского находят мертвым в походной постели при
странных обстоятельствах. Рейд на Москву откладывают, на престол вступает
триумвират "боевых офицеров штаба". Водка течет рекой, она еще есть -
водка.
И горят тюрьмы. Бунты в лагерях, на лесоповалах и зонах, восстания в
следственных изоляторах. Охрана бежит, бросая вышки, срывая погоны. Катит
с востока лавина... Беспредел. Уголовщина. То, что называется уголовщиной,
пока не возникнет новых названий - "аутизация", "реквизиция",
"вычистка"... Главное - придумать термин. Страшно поначалу, когда его нет,
когда не понял, что иного не будет, не принял новых правил игры. В конце
концов стреляют вроде не в тебя. Пока. Ничего, привыкли...
Я сидел в Москве с двумя сотнями долларов, кладовкой набитой жратвой
и боялся. Через полгода, удирая из обезумевшей столицы с "Макаровым" и
банкой "Сельди иваси" в кармане я был спокойнее Мэн Цзы и потому уцелел.
В незапамятные времена здесь был рынок. Давно исчезли прилавки и
навесы, от продмага осталась полуразрушенная кирпичная коробка. На
пятачке, засыпанном молочно-белой скрипучей крупой разбитой витрины,
толпились беженцы. Продавали часы, кассеты, пользованные шприцы, женские
сапожки, календари за давно минувшие годы, фотоаппараты. Покупали зимние
вещи, керосин, дрова, самогонку и еду, еду, еду... Скучно шла торговля,
вяло и невесело. Не продавали, перешептывались, испуганным стадом сбившись
в кучу. В стороне торчали мрачные, непохмеленные Малой и Пух. Перед ними,
не отрывая рук от лица, стоял на коленях скрюченный мужик. Хлестало
хорошо...
- Развлекаетесь?
Пух пробурчал неразборчивое, а Малой жизнерадостно сообщил:
- Это ж, гнида, спекулянт!
Спекулянт забормотал было, но, захлебнувшись, умолк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15