Казалось, все, кого я знала, с кем ходила в детский сад, а потом в школу, — все были здесь. Мистер Ботт задержался у себя в кабинете: готовил материалы для лабораторной работы — ежегодного эксперимента по изучению системы пищеварения у животных. Он немного походил кругами, а когда осознал происходящее, вернулся в школу и сделал несколько звонков. Пришла секретарша, до сих пор переживавшая мою гибель, и привела с собой сына. Пришли учителя, которые не были на официальной церемонии прощания.
Слухи о том, что в убийстве подозревается мистер Гарви, начали распространяться от соседа к соседу накануне Дня благодарения. Через сутки у всех на устах было одно и то же: возможно ли такое? Неужели тот затворник, что тихо жил среди них, убил Сюзи Сэлмон? Никто не осмеливался выяснять подробности у моих близких. Зато расспросами донимали и родню наших знакомых, и мальчишек, приходивших к нам подстригать газоны, и их отцов. Горожане искали знакомства с любым, кто мог знать, какие версии отрабатывает полиция, а стало быть, поминальные свечи давали возможность не только почтить мою память, но и разузнать хоть что-нибудь утешительное. Ведь среди них жил убийца; он ходил теми же тротуарами, он покупая скаутское печенье, которым торговали вразнос соседские дочери, и подписку на журналы, которую предлагали соседские сыновья.
На небе меня захлестывали токи энергии и тепла — уже оттого, что на поле пришло столько народу: люди зажигали свечи и тихонько подхватывали печальную песню, которую, по воспоминаниям мистера О'Дуайера, пел еще его дед — уроженец Дублина. Сначала всем было как-то не по себе, но когда у мистера О'Дуайера стали отказывать связки, ему на помощь пришла школьная секретарша, пусть и не обладавшая особо мелодичным голосом. Руана Сингх, прямая как стрела, стояла поодаль от сына, там, где поменьше народу. Доктор Сингх позвонил домой, когда она уже была в дверях, и сообщил, что остается ночевать в университете. А другие отцы, возвращаясь с работы, ставили машины в гараж и спешили сюда. Каждый спрашивал себя, что нужно делать, чтобы и зарабатывать деньги, и смотреть за детьми, обеспечивая их безопасность. Собравшись вместе, они поймут, что это невозможно: никакие меры предосторожности не дают полной гарантии. То, что случилось со мной, может случиться с кем угодно.
Никто из собравшихся не пошел к нам домой. Моих близких некто не потревожил; Наш дом, вместе с черепичной крышей и трубой, поленницей, подъездной рогожкой и забором, покрылся прозрачной ледяной броней, как лес в морозную ночь после оттепели. Вроде бы точно такой же дом, как все остальные, но в то же время совсем не такой. Убийство запирается на кроваво-красную дверь, а что за ней — никому не ведомо.
Когда небо приобрело цвет увядающей розы, Линдси осенило. А моя мама так и не подняла глаз от книги.
— Они устроили поминки по Сюзи, — сказала Линдси. — Вот послушай! — Она с треском распахнула окно. В дом ворвался холодный декабрьский воздух и звук отдаленного пения.
Мама собралась с силами.
— У нас была прощальная церемония, — сказала она. — Мне хватило.
— Хватило чего?
Мамины локти упирались в подлокотники желтого кресла. Она слегка подалась вперед, на лицо упала тень, и теперь Линдси с трудом разбирала выражение ее лица.
— Я не верю, что она ждет нас на небе. Не думаю, что зажженные свечи и людные сборища выражают почтение к ее памяти. Нужно просто осмысленно строить свою жизнь.
— А как? — спросила Линдси.
Она сидела по-турецки на ковре у ног моей мамы, а та не расставалась с книгой, держа палец там, где остановилась.
— Я, например, не хочу вечно быть матерью, я хочу идти дальше.
В этом, как показалось Линдси, был резон. Она и сама не хотела вечно быть девочкой, она хотела идти дальше.
Моя мама положила Мольера на кофейный столик и сползла с кресла на ковер. Я была поражена. Она никогда не сидела на полу — предпочитала располагаться за столиком для квитанции, в кресле с подлокотниками или, в крайнем случае, на торце дивана, а Холидей сворачивался клубком у ее ног.
Она взяла руку моей сестры в свои ладони.
— Ты решила нас бросить? — спросила Линдси.
Мама растерялась. Как можно произносить такое вслух?
И она сказала неправду:— Я вас не брошу, обещаю.
Больше всего ей сейчас хотелось снова стать свободной, какой была та девчонка из магазина «Уонамейкерс», что прятала от управляющего веджвудскую чашечку с отколотой ручкой, мечтала жить в Париже, как Сартр и Симона де Бовуар, и, возвращаясь с работы, хихикала над «ботаником» Джеком Сэлмоном, который на самом-то деле был настоящим симпатягой, хотя на дух не переносил сигареты. В парижских кафе курят все поголовно, убеждала она, и он, кажется, поверил. В конце того лета, когда он пришел к ней домой и они — оба впервые в жизни — занимались любовью, она зажгла сигарету, и он тоже ради шутки решил покурить; тогда она вместо пепельницы дала ему разбитую фарфоровую чашку, а потом использовала все свое красноречие, чтобы приукрасить историю о том, как она сначала раскокала, а потом вынесла под полой эту, теперь уже ее домашнюю, веджвудскую чашку.
— Иди ко мне, малышка, — сказала мама, и Линдси не стала противиться.
Она прислонилась спиной к маминой груди, и мама стала ее укачивать, сидя на жестком полу.
— Ты молодчина, Линдси, ты поддерживаешь в папе жизнь.
Тут они услышали, как подкатил отцовский автомобиль.
Линдси не отстранилась, но мамины мысли уже перескочили на Руану Сингх, которая выходила покурить во двор. Упоительный аромат «данхилла», долетавший до тротуара, уносил маму далеко-далеко. Ее Последний приятель, с которым она встречалась до папы, обожал «голуаз». Высокомерный юнец, вспоминала на, но настоящий эрудит: рядом с ним и она могла блеснуть.
Подойдя к окну, Линдси воскликнула:
— Смотри, сколько свечей, мам!
— Беги, встречай отца, — сказала ей моя мама.
Линдси застала моего отца в прихожей: он вешал на крючок ключи и снимал пальто. Да, надо пойти, сказал он. Обязательно пойдем.
— Папочка! — закричал мой брат со второго этажа, куда направлялись мои сестра и отец.
— Ох, оглушил, — улыбнулся папа вцепившемуся в него Бакли.
— Сколько можно от него скрывать? — сказала Линдси. — Это нечестно — все время от него отмахиваться. Сюзи больше нет. Он ведь все понимает.
Мой братишка смотрел ей в рот.
— Соседи устроили торжественный вечер в память Сюзи, — сказала Линдси. — Мы с тобой и с папой сейчас туда пойдем.
— А у мамы головка болит? — спросил Бакли.
Линдси не хотела врать, но Бакли ухватил самую суть — лучше не скажешь.
— Вот именно.
Линдси договорилась с папой встретиться внизу, а сама потащила Бакли в его комнату, чтобы переодеть.
— А знаешь что: я ее вижу, — сказал Бакли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Слухи о том, что в убийстве подозревается мистер Гарви, начали распространяться от соседа к соседу накануне Дня благодарения. Через сутки у всех на устах было одно и то же: возможно ли такое? Неужели тот затворник, что тихо жил среди них, убил Сюзи Сэлмон? Никто не осмеливался выяснять подробности у моих близких. Зато расспросами донимали и родню наших знакомых, и мальчишек, приходивших к нам подстригать газоны, и их отцов. Горожане искали знакомства с любым, кто мог знать, какие версии отрабатывает полиция, а стало быть, поминальные свечи давали возможность не только почтить мою память, но и разузнать хоть что-нибудь утешительное. Ведь среди них жил убийца; он ходил теми же тротуарами, он покупая скаутское печенье, которым торговали вразнос соседские дочери, и подписку на журналы, которую предлагали соседские сыновья.
На небе меня захлестывали токи энергии и тепла — уже оттого, что на поле пришло столько народу: люди зажигали свечи и тихонько подхватывали печальную песню, которую, по воспоминаниям мистера О'Дуайера, пел еще его дед — уроженец Дублина. Сначала всем было как-то не по себе, но когда у мистера О'Дуайера стали отказывать связки, ему на помощь пришла школьная секретарша, пусть и не обладавшая особо мелодичным голосом. Руана Сингх, прямая как стрела, стояла поодаль от сына, там, где поменьше народу. Доктор Сингх позвонил домой, когда она уже была в дверях, и сообщил, что остается ночевать в университете. А другие отцы, возвращаясь с работы, ставили машины в гараж и спешили сюда. Каждый спрашивал себя, что нужно делать, чтобы и зарабатывать деньги, и смотреть за детьми, обеспечивая их безопасность. Собравшись вместе, они поймут, что это невозможно: никакие меры предосторожности не дают полной гарантии. То, что случилось со мной, может случиться с кем угодно.
Никто из собравшихся не пошел к нам домой. Моих близких некто не потревожил; Наш дом, вместе с черепичной крышей и трубой, поленницей, подъездной рогожкой и забором, покрылся прозрачной ледяной броней, как лес в морозную ночь после оттепели. Вроде бы точно такой же дом, как все остальные, но в то же время совсем не такой. Убийство запирается на кроваво-красную дверь, а что за ней — никому не ведомо.
Когда небо приобрело цвет увядающей розы, Линдси осенило. А моя мама так и не подняла глаз от книги.
— Они устроили поминки по Сюзи, — сказала Линдси. — Вот послушай! — Она с треском распахнула окно. В дом ворвался холодный декабрьский воздух и звук отдаленного пения.
Мама собралась с силами.
— У нас была прощальная церемония, — сказала она. — Мне хватило.
— Хватило чего?
Мамины локти упирались в подлокотники желтого кресла. Она слегка подалась вперед, на лицо упала тень, и теперь Линдси с трудом разбирала выражение ее лица.
— Я не верю, что она ждет нас на небе. Не думаю, что зажженные свечи и людные сборища выражают почтение к ее памяти. Нужно просто осмысленно строить свою жизнь.
— А как? — спросила Линдси.
Она сидела по-турецки на ковре у ног моей мамы, а та не расставалась с книгой, держа палец там, где остановилась.
— Я, например, не хочу вечно быть матерью, я хочу идти дальше.
В этом, как показалось Линдси, был резон. Она и сама не хотела вечно быть девочкой, она хотела идти дальше.
Моя мама положила Мольера на кофейный столик и сползла с кресла на ковер. Я была поражена. Она никогда не сидела на полу — предпочитала располагаться за столиком для квитанции, в кресле с подлокотниками или, в крайнем случае, на торце дивана, а Холидей сворачивался клубком у ее ног.
Она взяла руку моей сестры в свои ладони.
— Ты решила нас бросить? — спросила Линдси.
Мама растерялась. Как можно произносить такое вслух?
И она сказала неправду:— Я вас не брошу, обещаю.
Больше всего ей сейчас хотелось снова стать свободной, какой была та девчонка из магазина «Уонамейкерс», что прятала от управляющего веджвудскую чашечку с отколотой ручкой, мечтала жить в Париже, как Сартр и Симона де Бовуар, и, возвращаясь с работы, хихикала над «ботаником» Джеком Сэлмоном, который на самом-то деле был настоящим симпатягой, хотя на дух не переносил сигареты. В парижских кафе курят все поголовно, убеждала она, и он, кажется, поверил. В конце того лета, когда он пришел к ней домой и они — оба впервые в жизни — занимались любовью, она зажгла сигарету, и он тоже ради шутки решил покурить; тогда она вместо пепельницы дала ему разбитую фарфоровую чашку, а потом использовала все свое красноречие, чтобы приукрасить историю о том, как она сначала раскокала, а потом вынесла под полой эту, теперь уже ее домашнюю, веджвудскую чашку.
— Иди ко мне, малышка, — сказала мама, и Линдси не стала противиться.
Она прислонилась спиной к маминой груди, и мама стала ее укачивать, сидя на жестком полу.
— Ты молодчина, Линдси, ты поддерживаешь в папе жизнь.
Тут они услышали, как подкатил отцовский автомобиль.
Линдси не отстранилась, но мамины мысли уже перескочили на Руану Сингх, которая выходила покурить во двор. Упоительный аромат «данхилла», долетавший до тротуара, уносил маму далеко-далеко. Ее Последний приятель, с которым она встречалась до папы, обожал «голуаз». Высокомерный юнец, вспоминала на, но настоящий эрудит: рядом с ним и она могла блеснуть.
Подойдя к окну, Линдси воскликнула:
— Смотри, сколько свечей, мам!
— Беги, встречай отца, — сказала ей моя мама.
Линдси застала моего отца в прихожей: он вешал на крючок ключи и снимал пальто. Да, надо пойти, сказал он. Обязательно пойдем.
— Папочка! — закричал мой брат со второго этажа, куда направлялись мои сестра и отец.
— Ох, оглушил, — улыбнулся папа вцепившемуся в него Бакли.
— Сколько можно от него скрывать? — сказала Линдси. — Это нечестно — все время от него отмахиваться. Сюзи больше нет. Он ведь все понимает.
Мой братишка смотрел ей в рот.
— Соседи устроили торжественный вечер в память Сюзи, — сказала Линдси. — Мы с тобой и с папой сейчас туда пойдем.
— А у мамы головка болит? — спросил Бакли.
Линдси не хотела врать, но Бакли ухватил самую суть — лучше не скажешь.
— Вот именно.
Линдси договорилась с папой встретиться внизу, а сама потащила Бакли в его комнату, чтобы переодеть.
— А знаешь что: я ее вижу, — сказал Бакли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81