Проза Карвера с первой же фразы поражает простотой и отсутствием какой бы то ни было замысловатости. Краткие реплики, которыми обмениваются его персонажи, состоят из самых ходовых слов и выражений в речи современных американцев. Рассказы Карвера в оригинале - превосходный источник американской разговорной лексики для тех, кто хотел бы научиться беседовать, а не "изъясняться с представителями основной массы населения этой страны". Сюжеты карверовских рассказов, повествующих о самых заурядных житейских делах: семейных радостях или, напротив, ссорах между супругами, потере работы, переезде из одного города в другой, дорожных происшествиях или распродаже ставшего ненужным домашнего скарба, - тоже не отличаются особой занимательностью или оригинальностью. Потому так часто рецензенты и литературные обозреватели в США и других странах определяли творчество Карвера термином "минимализм", имея в виду его сходство с художественным течением, развившимся в музыке, живописи и литературе с конца 70-х годов. Минималисты тяготели к ясности смысла, лаконизму и даже скупости выразительных средств, к отказу от всякого рода декоративности, предпочитая нечто подобное знаменитому "телеграфному стилю" Хемингуэя - кстати, одного из любимых писателей Карвера. Действительно, предельная сдержанность художественной палитры Карвера, сосредоточенность на житейской прозе делают его творчество близким манере "минималистов", впрочем, как и произведениям "неореализма" (просьба не путать с итальянским неореализмом 1950-х годов) или же "грязного реализма" - еще одного течения 70-80-х годов, к которому относили Карвера другие критики.
Но, как это всегда бывает с большими художниками, масштаб и суть их творчества трудно измерить с помощью тех или иных терминов. "Как бы ни пытались это делать, сама тайна произведений Карвера остается нетронутой," - справедливо замечает талантливая американская поэтесса Тэсс Галлахер, литературный соратник и вдова Раймонда Карвера.
В самом деле, простые, будничные истории и отношения, о которых повествует Карвер, завораживают своей глубиной, недосказанностью и загадочностью не меньше, чем самый закрученный детектив.
О чем хотел поведать нам Карвер в новелле "Ванна", одной из четырех, которые читатель сможет прочесть на страницах этого альманаха? О хрупкости человеческой, особенно детской, жизни, которая оказывается под угрозой даже от сравнительно "легкого" столкновения с движущимся автотранспортом? О силе инерции повседневного существования, которая даже при таком потрясении, как тяжелая мозговая травма сынишки, все равно влияет на поведение любящих его родителей, заставляя их вновь и вновь мечтать о горячей ванне для себя как о главном жизненном удовольствии (что и вправду весьма типично для американцев)? Или речь идет о том, что никакая катастрофа не может остановить течения жизни?
Этот рассказ о несчастном случае, который произошел с мальчиком по дороге в школу в день его рождения, и о том, как переживали это несчастье его родители, рождает много вопросов. Отвечать на них каждый читатель будет по-своему, потому что у каждого из нас - свой опыт и своя реакция на происходящее в жизни, но и потому еще, что подтекст прозы Карвера, как и у Чехова, и у Хемингуэя, неисчерпаем, и более всего - потому, что Карвер, подобно своим предшественникам, не торопится подсказать нам один единственный верный ответ и вряд ли сам уверен, что знает его.
Вглядываясь в обычную жизнь людей с более чем скромным достатком, так хорошо знакому ему самому, Карвер вовсе не бесстрастен, хотя и пристрастным его тоже не назовешь. Он умеет передать озабоченность теми симптомами духовного неблагополучия, которые он называл "эрозией" человеческих отношений: распад семейных связей, усиливающееся отчуждение и одиночество, формальность контактов даже между самыми близкими людьми (как в рассказах, публикующихся в настоящем издании: "Кое-что напоследок", "Что не танцуете?" и в некоторых других из того же сборника "Так о чем мы говорим, когда говорим о любви"), атрофия чувств и вялость эмоциональных реакций, открывающая дорогу цинизму и насилию (рассказы "О чем мы говорим. когда говорим о любви?", "Как же много воды вокруг", "Скажи женщинам - мы идем" из того же сборника и новеллы, вошедшие в другие книги, изданные в разные годы). Вновь и вновь фиксируя эти опасные проявления рутинного существования, Раймонд Карвер, умеющий подметить и страшное, и смешное, вовсе не стремится "обличить", "разоблачить" или сразить своих персонажей убийственной иронией, столь хароактерной для литературы постмодернизма - особенно для тех, кого называют "черными юмористами". Позиция Карвера-повествователя - меньше всего позиция судьи или "ликующего нигилиста", по выражению Гарднера; Скорее он ощущает себя одним из тех, о ком рассказывает, потому за внешней невозмутимостью и видимой сдержанностью интонации угадывается тревога, горечь или сочувствие.
Франсуа Лакэн, один из переводчиков прозы Карвера на французский язык, признавался, что когда он увидел фотографию писателя с характерным для него серьезным, внимательным и добрым выражением лица, он понял, что совершил непростительную ошибку: "Я перевел его книгу в ироническом тоне, а человек на фотографии никогда бы не поставил себя выше своих персонажей." И Лакэн перевел книгу заново.
Рассказы Карвера зовут людей к размышлению об общих бедах и неурядицах, к поискам пути выхода из духовного кризиса и депрессии. Этот путь вовсе не представляется писателю ясным и очевидным. Во всяком случае, он явно не склонен искать выход в сфере социальных потрясений, хотя о необходимости решения социальных проблем на основе более радикальных и продуманных программ оздоровления экономических и общественных отношений, чем в годы пребывания у власти республиканцев во главе с Рейганом, он охотно говорил и писал в конце жизни. В рассказах Карвера, созданных в это время, намечается кроме того и еще одно средство лечения эрозии человеческих отношений, которое вновит в его творчество "особенно яркие проблески надежды." Это заметно в рассказах "Видоискатель", "О чем мы говорим, когда говорим о любви", "К нему все пристало" (сборник "О чем мы говорим, когда говорим о любви"), "Лихорадка" и особенно - "Собор" из одноименного сборника, где из шелухи повседневности, отупляющей стереотипности бытовых условий, беспросветной разобщенности, словно величественный храм, где люди, собравшись вместе, могут устремляться душой к самым высоким идеалам, вырастает убежденность в нетленности таких ценностей, как любовь, взаимопонимание, помощь в беде и радость сопричастности самому чуду бытия, каким бы сложным и грустным оно порой ни было.
1 2 3 4 5 6 7 8