Ни на кого не глядя, он неловко поднялся и нетвердой походкой двинулся вперед. Толпа расступилась, пропуская его в центр комнаты. Добравшись туда, он остановился, шатаясь, как пьяный.
Бормотание толпы усилилось, как вдруг по лестнице со второго этажа спустился мужчина, чья жена только что умерла.
Он прошел по коридору, который проложил Джон в толпе, и остановился прямо перед медником. Так они и стояли лицом к лицу, пока не стих последний шепот.
— Если бы ты был здесь, — тихо молвил мужчина, — Инна бы выжила.
После долгого молчания медник медленно кивнул. Черты лица мужчины исказились, плечи его затряслись, и прямо на глазах у всех он разрыдался. Затем он поднял руку и ударил Джона по щеке. Никто не сказал ни слова, лишь Амос, съежившийся в углу комнаты, шумно втянул воздух при виде подобной несправедливости.
Мужчина снова поднял руку и еще раз ударил медника.
Люди, стоявшие рядом, придвинулись ближе. Он бил снова и снова, пока Джон не осел на колени.
— Папа, ты что, не остановишь его? — прошептал Амос.
Мартин не отрываясь смотрел на человека, стоявшего посредине комнаты. — Папа, останови же его, они же убьют Джона!
Потерявший жену мужчина отступил на шаг от стоящего перед ним на коленях Джона Медника. Чуть нагнувшись, он изо всех сил ударил башмаком ему в лицо. Медник отлетел назад и распростерся на полу.
— Колдун! — вскричал мучитель. — Колдун! Колдун!
Толпа быстро подхватила крик, люди еще теснее сгрудились вокруг лежащего медника. Кол-дун. Кол-дун. Кол-дун.
Медник перекатился на бок и с трудом поднялся на колени — лицо в крови, нос был разбит, один глаз совершенно заплыл, а кожа под ним приобрела коричневый оттенок. Но другой, уцелевший глаз в упор смотрел на нападавшего. И тот не выдержал молчаливого укора и отступил. Джон перевел взгляд на стоящего рядом, повернулся и голубой его глаз воззрился на стоящих в первых рядах. Крики стихли, и в наступившей тишине Джон Медник снова попытался подняться на ноги.
Он попробовал было встать одним резким рывком, но потерял равновесие и вынужден был опереться об пол негнущейся рукой, чтобы не упасть. Он повторил попытку, и снова ноги не удержали его. Он попробовал опереться на другую ногу. Опять неудачно. Только на этот раз он бессильно повалился на бок, содрогаясь всем телом и глядя широко раскрытым глазом в пространство.
Какое-то мгновение толпа не двигалась, похожая на стаю стервятников, убеждающихся, действительно ли намеченная жертва мертва. Затем несколько человек шагнули к судорожно вздрагивающему на полу меднику. В полном молчании они начали избивать его ногами. Били до тех пор, пока не умаялись. Тогда они отошли в сторону, и их место заняли другие. Медник не издал ни звука.
Наконец толпа разделилась — многие покинули залу, кое-кто сгрудился у камина, а другие направились к бочонку, на дне которого еще плескался эль. Тело Джона Медника осталось лежать посредине комнаты. Его череп был размозжен, кожа во многих местах содрана до мяса, а из ран натекла громадная лужа крови. От тела во все стороны расходились кровавые следы, принадлежащие тем, кто ступил в лужу, и стирающиеся на некотором расстоянии от трупа.
Лицо медника уже нельзя было назвать лицом, глаза перестали быть глазами, губы — губами, а изломанные и истерзанные руки раскинулись по полу подобно корням дерева.
Спустя некоторое время Мартин Трактирщик наконец нашел в себе силы отвести глаза от тела брата и взглянуть на сына. Амос ответил бесстрастным взором. Лишь глаза его светились тем же голубым цветом, что и глаза медника — глаза холодные, всепонимающие. Мартин почувствовал горечь и стыд, словно прочитал свой приговор, — и опустил взгляд. Он так и смотрел в пол, пока не подошла мать мальчика и не увела Амоса в спальню.
После этого Мартин вынес тело брата на улицу и провел всю ночь, отдраивая кровь с половиц, уничтожая все следы расправы. Утром пол сиял свежей белизной.
Оставшиеся в живых жители Истинного города, города Вортинга, жили в гостинице до самой весны, пока не наступила оттепель. Погода переменилась неожиданно резко, и наступили сухие и жаркие дни. Когда снег стаял, люди потянулись к рухнувшим домам, но вскоре обнаружили, что, прежде чем браться за что-либо, надо разрешить куда более неотложную проблему. Тела, сваленные на площади, начали разлагаться.
Земля все еще не освободилась от ледяных оков, поэтому трупы просто полили лампадным маслом и подожгли.
Вонь стояла невообразимая, погребальный костер пылал несколько дней, хотя жители беспрестанно подбрасывали поленья, чтобы он прогорал быстрее. Однако, вернувшись в дома, люди обнаружили там тела тех, кто потерялся зимой.
Их также бросили в огонь. Наконец все трупы в городе были сожжены. Та же участь ожидала бы и тело Джона Медника, если бы птицы, прилетавшие зимой к человеческим останкам, не склевали с него все мясо. От медника остались одни кости, которые потихоньку собрал и унес Амос. Когда же земля растаяла, он похоронил их, никак не обозначив могилку.
Заново город отстраивать не стали; домов, в которых можно было жить, осталось очень немного, но их вполне хватило, чтобы вместить переживших зиму. Вместо этого все люди сначала возделывали поля, затем засеивали их, после чего пропалывали. Лишь вечерами иные из них продолжали заниматься любимым ремеслом. Хотя некоторые слегка пострадали, решившись подвергнуться опытам брившего при свете свечи Сэмми Брадобрея, а бочонки, выходившие из-под слабых и неопытных рук Калинна Бочкаря, практически все протекали.
Большинство людей предпочитали жить как можно дальше от центра города, и когда им все-таки приходилось появляться на площади, они старались стороной обходить место погребального костра. Пепел и головешки так и лежали, пока весенние ветры и дожди не смыли все без остатка.
Время от времени та или иная семья грузила телегу и отбывала то в сторону Линкири, то в противоположный край, к Хаксу. К лету в Вортинге осталось всего лишь сорок человек, да и те исхудали до невозможности. Горе и скорбь несмываемым клеймом запечатлелись на их душах и лицах.
Ни разу не прозвучало веселой песни в гостиной Постоялого Двора Вортинга.
Однажды, вернувшись с поля, Мартин Трактирщик обнаружил, что его сын Амос куда-то запропастился. Мальчик, как и все остальные дети в Вортинге, уже разучился смеяться и по вечерам больше не играл на улице. Мартин и его жена обыскали все комнаты в гостинице, вышли во двор — сына нигде не было. Так они и бегали по округе, пока Мартин наконец не догадался заглянуть в южную башню. Доски, которыми он прибил крышку люка, были оторваны все до единой.
Он поднялся по лестнице и поднял крышку. Окна в комнате были распахнуты, и в них виднелись бесконечные просторы леса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Бормотание толпы усилилось, как вдруг по лестнице со второго этажа спустился мужчина, чья жена только что умерла.
Он прошел по коридору, который проложил Джон в толпе, и остановился прямо перед медником. Так они и стояли лицом к лицу, пока не стих последний шепот.
— Если бы ты был здесь, — тихо молвил мужчина, — Инна бы выжила.
После долгого молчания медник медленно кивнул. Черты лица мужчины исказились, плечи его затряслись, и прямо на глазах у всех он разрыдался. Затем он поднял руку и ударил Джона по щеке. Никто не сказал ни слова, лишь Амос, съежившийся в углу комнаты, шумно втянул воздух при виде подобной несправедливости.
Мужчина снова поднял руку и еще раз ударил медника.
Люди, стоявшие рядом, придвинулись ближе. Он бил снова и снова, пока Джон не осел на колени.
— Папа, ты что, не остановишь его? — прошептал Амос.
Мартин не отрываясь смотрел на человека, стоявшего посредине комнаты. — Папа, останови же его, они же убьют Джона!
Потерявший жену мужчина отступил на шаг от стоящего перед ним на коленях Джона Медника. Чуть нагнувшись, он изо всех сил ударил башмаком ему в лицо. Медник отлетел назад и распростерся на полу.
— Колдун! — вскричал мучитель. — Колдун! Колдун!
Толпа быстро подхватила крик, люди еще теснее сгрудились вокруг лежащего медника. Кол-дун. Кол-дун. Кол-дун.
Медник перекатился на бок и с трудом поднялся на колени — лицо в крови, нос был разбит, один глаз совершенно заплыл, а кожа под ним приобрела коричневый оттенок. Но другой, уцелевший глаз в упор смотрел на нападавшего. И тот не выдержал молчаливого укора и отступил. Джон перевел взгляд на стоящего рядом, повернулся и голубой его глаз воззрился на стоящих в первых рядах. Крики стихли, и в наступившей тишине Джон Медник снова попытался подняться на ноги.
Он попробовал было встать одним резким рывком, но потерял равновесие и вынужден был опереться об пол негнущейся рукой, чтобы не упасть. Он повторил попытку, и снова ноги не удержали его. Он попробовал опереться на другую ногу. Опять неудачно. Только на этот раз он бессильно повалился на бок, содрогаясь всем телом и глядя широко раскрытым глазом в пространство.
Какое-то мгновение толпа не двигалась, похожая на стаю стервятников, убеждающихся, действительно ли намеченная жертва мертва. Затем несколько человек шагнули к судорожно вздрагивающему на полу меднику. В полном молчании они начали избивать его ногами. Били до тех пор, пока не умаялись. Тогда они отошли в сторону, и их место заняли другие. Медник не издал ни звука.
Наконец толпа разделилась — многие покинули залу, кое-кто сгрудился у камина, а другие направились к бочонку, на дне которого еще плескался эль. Тело Джона Медника осталось лежать посредине комнаты. Его череп был размозжен, кожа во многих местах содрана до мяса, а из ран натекла громадная лужа крови. От тела во все стороны расходились кровавые следы, принадлежащие тем, кто ступил в лужу, и стирающиеся на некотором расстоянии от трупа.
Лицо медника уже нельзя было назвать лицом, глаза перестали быть глазами, губы — губами, а изломанные и истерзанные руки раскинулись по полу подобно корням дерева.
Спустя некоторое время Мартин Трактирщик наконец нашел в себе силы отвести глаза от тела брата и взглянуть на сына. Амос ответил бесстрастным взором. Лишь глаза его светились тем же голубым цветом, что и глаза медника — глаза холодные, всепонимающие. Мартин почувствовал горечь и стыд, словно прочитал свой приговор, — и опустил взгляд. Он так и смотрел в пол, пока не подошла мать мальчика и не увела Амоса в спальню.
После этого Мартин вынес тело брата на улицу и провел всю ночь, отдраивая кровь с половиц, уничтожая все следы расправы. Утром пол сиял свежей белизной.
Оставшиеся в живых жители Истинного города, города Вортинга, жили в гостинице до самой весны, пока не наступила оттепель. Погода переменилась неожиданно резко, и наступили сухие и жаркие дни. Когда снег стаял, люди потянулись к рухнувшим домам, но вскоре обнаружили, что, прежде чем браться за что-либо, надо разрешить куда более неотложную проблему. Тела, сваленные на площади, начали разлагаться.
Земля все еще не освободилась от ледяных оков, поэтому трупы просто полили лампадным маслом и подожгли.
Вонь стояла невообразимая, погребальный костер пылал несколько дней, хотя жители беспрестанно подбрасывали поленья, чтобы он прогорал быстрее. Однако, вернувшись в дома, люди обнаружили там тела тех, кто потерялся зимой.
Их также бросили в огонь. Наконец все трупы в городе были сожжены. Та же участь ожидала бы и тело Джона Медника, если бы птицы, прилетавшие зимой к человеческим останкам, не склевали с него все мясо. От медника остались одни кости, которые потихоньку собрал и унес Амос. Когда же земля растаяла, он похоронил их, никак не обозначив могилку.
Заново город отстраивать не стали; домов, в которых можно было жить, осталось очень немного, но их вполне хватило, чтобы вместить переживших зиму. Вместо этого все люди сначала возделывали поля, затем засеивали их, после чего пропалывали. Лишь вечерами иные из них продолжали заниматься любимым ремеслом. Хотя некоторые слегка пострадали, решившись подвергнуться опытам брившего при свете свечи Сэмми Брадобрея, а бочонки, выходившие из-под слабых и неопытных рук Калинна Бочкаря, практически все протекали.
Большинство людей предпочитали жить как можно дальше от центра города, и когда им все-таки приходилось появляться на площади, они старались стороной обходить место погребального костра. Пепел и головешки так и лежали, пока весенние ветры и дожди не смыли все без остатка.
Время от времени та или иная семья грузила телегу и отбывала то в сторону Линкири, то в противоположный край, к Хаксу. К лету в Вортинге осталось всего лишь сорок человек, да и те исхудали до невозможности. Горе и скорбь несмываемым клеймом запечатлелись на их душах и лицах.
Ни разу не прозвучало веселой песни в гостиной Постоялого Двора Вортинга.
Однажды, вернувшись с поля, Мартин Трактирщик обнаружил, что его сын Амос куда-то запропастился. Мальчик, как и все остальные дети в Вортинге, уже разучился смеяться и по вечерам больше не играл на улице. Мартин и его жена обыскали все комнаты в гостинице, вышли во двор — сына нигде не было. Так они и бегали по округе, пока Мартин наконец не догадался заглянуть в южную башню. Доски, которыми он прибил крышку люка, были оторваны все до единой.
Он поднялся по лестнице и поднял крышку. Окна в комнате были распахнуты, и в них виднелись бесконечные просторы леса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18