Да, еще будет музыка. Камера наплывает…
— Я спешу, — оборвала Жанна. — Давай начинать.
— Но сперва немного поговорим об эпизоде.
— Нет, — сказала она.
Участники группы ожили и потянулись за Жанной в дальний конец сада.
— Сегодня импровизируем, — объявила она. — Надо не зевать.
Том был в восторге. Он махнул кинооператору, чтобы тот держал Жанну в объективе.
— Ты очаровательна, — сказал он, идя за Жанной, протянул руку и коснулся ее растрепанных волос. — Такая как есть, раскованная — здесь, где прошло твое детство. Да иначе и быть не могло! Такой я тебя и сниму — необузданной, порывистой, восхитительной.
Жанна подвела их к могилке у куста боярышника. На вставленной в надгробный камень фотографии послушно сидела немецкая овчарка. Под снимком выгравировано: «Мустафа. Оран 1950 — Париж 1958».
— Мой друг детства, — сказала Жанна. — Часами сидел и смотрел на меня; мне казалось, он меня понимает.
Из дома, скрестив руки на полном бюсте, вышла старуха в черном платье и поспешила к группе. Седые ее волосы были безжалостно стянуты в узел на затылке. Она успела расслышать слова Жанны и добавила:
— Собаки лучше людей. Много лучше.
Жанна, подпрыгнув, бросилась женщине на шею.
— Это Олимпия, — объяснила она Тому, — моя старая няня.
— Мустафа всегда умел отличить богатого от бедного, — сказала Олимпия, — ни разу не ошибся. Когда появлялся человек в приличном платье, он сидел не шелохнувшись…
Ее хриплый голос сошел на нет — она заметила, что кинооператор, по знаку Тома, обходит ее по кругу.
— А если приходил оборванец, — продолжала она, — поглядели бы вы тогда на собаку! Вот уж был всем псам пес! Полковник натаскал его чуять арабов по запаху.
— Олимпия у нас — свод домашних добродетелей, — сообщила Жанна другим участникам группы. — Верна, преданна… и расистка.
Старуха повела их в дом.
На потертых плитах прихожей беспорядочно теснились горшки с растениями и цветами. На приставном столике из ротанга стояла медная лампа с высоким стеклом зеленого бутылочного цвета. Над лампой висел писанный маслом портрет полковника, отца Жанны, в полной форме — явно кисти художника-любителя. Форма ладно сидела на полковнике, сапоги сияли, нафабренные усы топорщились.
Жанна провела группу мимо портрета в соседнюю комнату: голый натертый пол, стены затянуты тканью с четкими геометрическими узорами. Образцы примитивного оружия, аккуратно закрепленные на стене над полкой с фотографиями (масса экзотики на пожелтевших, загнувшихся по краям снимках), на мгновение заставили группу во главе с режиссером позабыть обо всем.
Жанна обвела все это исполненным гордости взглядом. Затем взяла с полки фотографию в рамке и подняла, чтобы все видели: три ряда учениц начальной школы с кислым видом уставились в объектив под бдительным взглядом решительной дамы в походных ботинках.
— Вот это я, — показала Жанна, — справа от учительницы, мадемуазель Соваж. Она была очень религиозной, такой строгой…
— Слишком доброй она была, — вклинилась Олимпия. — Избаловала тебя.
Том хлопнул кинооператора по плечу; тот развернулся и наставил камеру на старуху, однако она спряталась за спины других.
Жанна показала на другую девчонку:
— А это Кристина, моя лучшая подруга. Она вышла за аптекаря, у нее двое детей. У нас здесь как в деревне — все всех знают…
— Я так не могла б жить в Париже. Здесь хоть все соседи знакомые…
Кинооператор опять развернулся, пытаясь поймать в объектив новую жертву. Олимпия, раздвинув жалюзи, отступила в соседнюю комнату.
— Мы тут отрезаны от жизни, — продолжала Жанна. — Грустно оглядываться на прошлое.
Они прошли в ее бывшую детскую. На подоконниках были рассажены потершиеся по швам плюшевые игрушки Жанны; маленькие деревянные копии предметов взрослого обихода — тачка, кресло, скамеечка под ноги, — все в царапинах, стояли вдоль стен. У всех книжек выцвели переплеты.
— Почему же грустно? — спросил ее Том. — Напротив, чудесно.
Жанна всплеснула руками и молча отвернулась.
— Это же ты! — воскликнул он. — Твое детство — все это мне нужно!
Том в поисках вдохновения поднял глаза к потолку, одновременно дав знак кинооператору снимать Жанну.
— Эти тетради — детство твоего ума. Поразительно. Современную женщину немного побаиваются…
Он замолчал и начал мысленно прикидывать сценарий; Жанна, пританцовывая, выпорхнула из комнаты, по пятам за ней проследовал оператор.
— …но если показать повседневную жизнь какой-нибудь умной женщины, чуть выше среднего уровня, но не слишком…
Воодушевленный этой мыслью, Том огляделся и, казалось, впервые заметил державшихся в тени участников съемочной группы.
— А вы что тут делаете? — воскликнул он. — Что это за зомби здесь крутятся?
Он выгнал их на улицу и распахнул дверь в комнату, обставленную удобной низкой мебелью.
— Я открываю дверь! — крикнул он, кивнув Жанне. — Я открываю все двери!
— Куда ты собрался? — спросила она, пытаясь изобразить такое же воодушевление.
— У меня идея. Обратный ход! Понятно? Как задний ход у автомобиля.
Он взял ее руки в свои.
— Закрой глаза, — приказал он. — В прошлое, не останавливайся, вернись в свое детство.
— Вижу папу, — произнесла она, подыгрывая Тому, — в форме, при полном параде…
— Ничего не бойся. Преодолевай помехи.
— Папа в Алжире…
— Тебе пятнадцать, — наседал он, — четырнадцать, тринадцать, двенадцать, одиннадцать, десять, девять…
— Вижу улицу, которую в восемь лет любила больше всех…
Жанна открыла глаза, взяла со стола толстую книжку в переплете и начала читать вслух:
— Домашнее задание по французскому. Тема: деревня. Раскрытие темы: деревня — это земля коров. Корова вся покрыта кожей. У нее четыре стороны — перед, зад, верх и низ…
— Прелестно!
Жанна взяла в руки словарь и принялась листать.
— Я набиралась знаний по «Ларуссу» , — сказала она, — переписывала из него статьи. — И она зачитала громким голосом, как в театре: — «Менструация, существительное жен. рода, физиологическая функция, заключающаяся в истечении… Пенис, существительное муж. рода, орган совокупления, размеры колеблются от пяти до сорока сантиметров…»
— Весьма познавательно, — заметил он и, повернувшись к окну, дал знак съемочной группе вернуться в дом.
Жанна сняла с полки фотографию отца и стала рассматривать многочисленные награды у него на груди, золотые эполеты на мундире, который помнила очень отчетливо, и то, как он застыл по стойке «смирно», слегка согнув пальцы опущенных вдоль тела рук. Она ни разу не видела его без мундира. Он был с ней неизменно мягок, и все же что-то удерживало ее от того, чтобы взять и просто забраться к нему на колени, обнять, прижаться. Ее мать обожала полковника, и Жанна частенько улавливала с ее стороны то, что даже тогда казалось ей ревностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
— Я спешу, — оборвала Жанна. — Давай начинать.
— Но сперва немного поговорим об эпизоде.
— Нет, — сказала она.
Участники группы ожили и потянулись за Жанной в дальний конец сада.
— Сегодня импровизируем, — объявила она. — Надо не зевать.
Том был в восторге. Он махнул кинооператору, чтобы тот держал Жанну в объективе.
— Ты очаровательна, — сказал он, идя за Жанной, протянул руку и коснулся ее растрепанных волос. — Такая как есть, раскованная — здесь, где прошло твое детство. Да иначе и быть не могло! Такой я тебя и сниму — необузданной, порывистой, восхитительной.
Жанна подвела их к могилке у куста боярышника. На вставленной в надгробный камень фотографии послушно сидела немецкая овчарка. Под снимком выгравировано: «Мустафа. Оран 1950 — Париж 1958».
— Мой друг детства, — сказала Жанна. — Часами сидел и смотрел на меня; мне казалось, он меня понимает.
Из дома, скрестив руки на полном бюсте, вышла старуха в черном платье и поспешила к группе. Седые ее волосы были безжалостно стянуты в узел на затылке. Она успела расслышать слова Жанны и добавила:
— Собаки лучше людей. Много лучше.
Жанна, подпрыгнув, бросилась женщине на шею.
— Это Олимпия, — объяснила она Тому, — моя старая няня.
— Мустафа всегда умел отличить богатого от бедного, — сказала Олимпия, — ни разу не ошибся. Когда появлялся человек в приличном платье, он сидел не шелохнувшись…
Ее хриплый голос сошел на нет — она заметила, что кинооператор, по знаку Тома, обходит ее по кругу.
— А если приходил оборванец, — продолжала она, — поглядели бы вы тогда на собаку! Вот уж был всем псам пес! Полковник натаскал его чуять арабов по запаху.
— Олимпия у нас — свод домашних добродетелей, — сообщила Жанна другим участникам группы. — Верна, преданна… и расистка.
Старуха повела их в дом.
На потертых плитах прихожей беспорядочно теснились горшки с растениями и цветами. На приставном столике из ротанга стояла медная лампа с высоким стеклом зеленого бутылочного цвета. Над лампой висел писанный маслом портрет полковника, отца Жанны, в полной форме — явно кисти художника-любителя. Форма ладно сидела на полковнике, сапоги сияли, нафабренные усы топорщились.
Жанна провела группу мимо портрета в соседнюю комнату: голый натертый пол, стены затянуты тканью с четкими геометрическими узорами. Образцы примитивного оружия, аккуратно закрепленные на стене над полкой с фотографиями (масса экзотики на пожелтевших, загнувшихся по краям снимках), на мгновение заставили группу во главе с режиссером позабыть обо всем.
Жанна обвела все это исполненным гордости взглядом. Затем взяла с полки фотографию в рамке и подняла, чтобы все видели: три ряда учениц начальной школы с кислым видом уставились в объектив под бдительным взглядом решительной дамы в походных ботинках.
— Вот это я, — показала Жанна, — справа от учительницы, мадемуазель Соваж. Она была очень религиозной, такой строгой…
— Слишком доброй она была, — вклинилась Олимпия. — Избаловала тебя.
Том хлопнул кинооператора по плечу; тот развернулся и наставил камеру на старуху, однако она спряталась за спины других.
Жанна показала на другую девчонку:
— А это Кристина, моя лучшая подруга. Она вышла за аптекаря, у нее двое детей. У нас здесь как в деревне — все всех знают…
— Я так не могла б жить в Париже. Здесь хоть все соседи знакомые…
Кинооператор опять развернулся, пытаясь поймать в объектив новую жертву. Олимпия, раздвинув жалюзи, отступила в соседнюю комнату.
— Мы тут отрезаны от жизни, — продолжала Жанна. — Грустно оглядываться на прошлое.
Они прошли в ее бывшую детскую. На подоконниках были рассажены потершиеся по швам плюшевые игрушки Жанны; маленькие деревянные копии предметов взрослого обихода — тачка, кресло, скамеечка под ноги, — все в царапинах, стояли вдоль стен. У всех книжек выцвели переплеты.
— Почему же грустно? — спросил ее Том. — Напротив, чудесно.
Жанна всплеснула руками и молча отвернулась.
— Это же ты! — воскликнул он. — Твое детство — все это мне нужно!
Том в поисках вдохновения поднял глаза к потолку, одновременно дав знак кинооператору снимать Жанну.
— Эти тетради — детство твоего ума. Поразительно. Современную женщину немного побаиваются…
Он замолчал и начал мысленно прикидывать сценарий; Жанна, пританцовывая, выпорхнула из комнаты, по пятам за ней проследовал оператор.
— …но если показать повседневную жизнь какой-нибудь умной женщины, чуть выше среднего уровня, но не слишком…
Воодушевленный этой мыслью, Том огляделся и, казалось, впервые заметил державшихся в тени участников съемочной группы.
— А вы что тут делаете? — воскликнул он. — Что это за зомби здесь крутятся?
Он выгнал их на улицу и распахнул дверь в комнату, обставленную удобной низкой мебелью.
— Я открываю дверь! — крикнул он, кивнув Жанне. — Я открываю все двери!
— Куда ты собрался? — спросила она, пытаясь изобразить такое же воодушевление.
— У меня идея. Обратный ход! Понятно? Как задний ход у автомобиля.
Он взял ее руки в свои.
— Закрой глаза, — приказал он. — В прошлое, не останавливайся, вернись в свое детство.
— Вижу папу, — произнесла она, подыгрывая Тому, — в форме, при полном параде…
— Ничего не бойся. Преодолевай помехи.
— Папа в Алжире…
— Тебе пятнадцать, — наседал он, — четырнадцать, тринадцать, двенадцать, одиннадцать, десять, девять…
— Вижу улицу, которую в восемь лет любила больше всех…
Жанна открыла глаза, взяла со стола толстую книжку в переплете и начала читать вслух:
— Домашнее задание по французскому. Тема: деревня. Раскрытие темы: деревня — это земля коров. Корова вся покрыта кожей. У нее четыре стороны — перед, зад, верх и низ…
— Прелестно!
Жанна взяла в руки словарь и принялась листать.
— Я набиралась знаний по «Ларуссу» , — сказала она, — переписывала из него статьи. — И она зачитала громким голосом, как в театре: — «Менструация, существительное жен. рода, физиологическая функция, заключающаяся в истечении… Пенис, существительное муж. рода, орган совокупления, размеры колеблются от пяти до сорока сантиметров…»
— Весьма познавательно, — заметил он и, повернувшись к окну, дал знак съемочной группе вернуться в дом.
Жанна сняла с полки фотографию отца и стала рассматривать многочисленные награды у него на груди, золотые эполеты на мундире, который помнила очень отчетливо, и то, как он застыл по стойке «смирно», слегка согнув пальцы опущенных вдоль тела рук. Она ни разу не видела его без мундира. Он был с ней неизменно мягок, и все же что-то удерживало ее от того, чтобы взять и просто забраться к нему на колени, обнять, прижаться. Ее мать обожала полковника, и Жанна частенько улавливала с ее стороны то, что даже тогда казалось ей ревностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37