Я решительно встала на защиту Коррин, стремясь не допустить того, чтобы происшедшее со мной когда-нибудь коснулось ее ушей.
— Я уверена, что она будет стройной и неотразимой, но достаточно высокой, — прибавила Коррин, сделав ударение на слове «высокой».
Некоторые из женщин отвернулись, чтобы спрятать свои усмешки и ухмылки, но я старалась держаться суровой и не реагировать ни на что. У них не было таких дочерей, как у меня. Они скоро это поймут.
С усмешкой я добавила:
— Да, я с уверенностью могу утверждать, что у нее мой характер. Она не плачет и не хнычет, она не будет слабой и беззащитной, как большинство современных женщин. Я уверена, что ей передастся моя наблюдательность и любознательность, когда она повзрослеет, и она не будет болтать попусту.
Я отошла, а они так и остались стоять с открытыми ртами.
Многие гости отмечали незаурядную красоту Коррин, но особенно поражали всех ее голубые глаза и золотистые волосы, перешедшие по наследству от Фок-свортов.
Я сопровождала Дороти Кэмпден, муж которой был президентом крупной текстильной компании, ее собирался купить Малькольм, и я слышала, как она убеждала кого-то, что Коррин является доказательством того, что дети чаще наследуют внешность и характер своих бабушек и дедушек, чем прямых родителей.
— А для данного ребенка это — просто дар неба, — отметила она, — особенно, если принять во внимание данные ее матери.
Все в кружке, собравшемся вокруг нее, зашептались, когда я подошла к ним сразу после этой фразы.
— В каком смысле — дар, Дороти? — спросила я.
Она была маленькой женщиной средних лет, постоянно боровшейся с возрастом, подкрашивавшей волосы, молодящейся, надевающей самые модные наряды, применявшей загадочные эликсиры и кремы, чтобы избавиться от морщин. Я склонилась над ней, и она попятилась назад, приложив руки к горлу, словно я собиралась задушить ее.
— Да… я… я лишь хотела сказать, что девочка очень похожа на мать Малькольма.
— Я и не думала, Дороти, что ты настолько стара, что помнишь его мать.
— Да, конечно, помню, — сказала она, отводя глаза в сторону.
Она ждала, чтобы кто-нибудь пришел к ней на помощь. Мне так нравилось ставить их в безвыходное положение.
— Да, конечно, дети меняются с возрастом, не так ли? Разве сейчас кто-нибудь узнал бы тебя на детских фотографиях? Вряд ли.
И тут же я прижала палец к губам, словно допустила чудовищную оговорку.
— О, прости меня, Дороти. Разве фотография уже существовала в пору твоего детства?
— Как? Что? Почему? …Конечно, я…
— Извини, — коротко ответила я. — Я вижу, что прибыло семейство Мэрфи, — и тут же я направилась навстречу гостям, оставив ее запинающуюся и заикающуюся.
— Какая бестактность, — сказал кто-то из гостей, и они окружили ее, словно цыплята раненую наседку.
Я вращалась среди гостей, порой встревая в подобные беседы в тот самый момент, когда в мой адрес отпускалась какая-нибудь гадость. Мне нравилось класть приманку и затем ловить на крючок этих бестактных кумушек. Не успев побеседовать и с половиной гостей, я почувствовала, что многие уже возненавидели меня. Однако, мне было все равно. Теперь у меня была Коррин, и я стала знаменитой матерью самого очаровательного ребенка в штате.
Слухи о моем поведении дошли до Малькольма, и он затащил меня к себе в библиотеку. Я вспомнила, как в тот первый злополучный вечер он также уединился в библиотеке с той «девочкой-подростком». Это вспыхнули мои прежние обиды, я не намерена была больше терпеть его вспышки и выходки.
— Что может быть такого срочного, что не терпит отлагательств? — потребовала я.
— Это ты и твое поведение, — сказал он, а глаза его расширились и налились кровью. Шампанское ударило ему в голову.
— Поведение? Мое? — я знала, что он имеет в виду, но притворялась несведущей и невинной.
— Ты оскорбляешь этих женщин, раскрываешь перед ними свои чувства, оскорбляешь жен моих известных деловых партнеров, — добавил он с таким возмущением, словно я изрыгала богохульство перед лицом священника.
— Что касается меня, то весь этот так называемый высший цвет…
— Мне наплевать на то, что ты считаешь. Я не позволю тебе испортить вечер. Это подарок Коррин. Мы проводим его для Коррин. Мы хотим дать ей хорошее начало, а не тебе!
— Коррин? Ты с ума сошел? Она моя дочь, но она — еще малютка. Я не хочу, чтобы она стала такой же пустой и легкомысленной, как большинство собравшихся здесь женщин — такой, как твоя мать. И, кроме того, она даже не подозревает о том, что мы здесь устраиваем. А все затраты на такую крошку, какой бы чудесной и бесценной она не была… это… грешно.
— Это не грешно, — ответил он, вдавливая сжатую в кулак правую руку в свою ладонь.
Я никогда не видела, чтобы он прежде так яростно спорил.
— Это то, чего она заслуживает!
— Заслуживает? — я чуть не рассмеялась.
— Ты ревнуешь, — сказал он, указывая пальцем на меня. — Ты ревнуешь к младенцу. Ты ревнуешь к Алисии за то, что она родила такую чудесную малышку, ты завидуешь ее голубым глазам, золотым волосам и изумительному цвету лица. Ну, я это не потерплю, ты поняла? Я не потерплю этого!
Он снова сжал руки в кулаки. Я решила, что он взбешен, пьян и готов ударить меня, но я не позволю ему угрожать мне.
— Нет, Малькольм, это ты ревнуешь. Ревнуешь ко мне и к дочери.
—Что?
Мое суждение, казалось, смутило его. Он попятился, словно я собиралась ударить его.
— Она моя дочь, а не твоя. В ней нет ни капли твоей крови и ни капли тебя… И я этому рад.
Он смотрел на меня ненавидящим взглядом, но я не могла позволить ему оскорблять меня и впредь.
— О, нет, Малькольм, здесь ты не прав. Ты хотел, чтобы я стала матерью этому ребенку. И я буду ею. Она — моя, стала моею с той минуты, когда я согласилась участвовать в твоем маленьком представлении. Но сейчас, Малькольм, это не просто спектакль, это жизнь, твоя и моя, наших сыновей и нашей дочери. Это наша семья, и я такая же Фоксворт, как и ты.
— Я прошла мимо него и открыла дверь библиотеки. — Я возвращаюсь к гостям, — сказала я, — ты можешь оставаться здесь и спорить с самим собой.
Он собрался и вышел вслед за мной, время от времени бросая в мою сторону уничтожающие взгляды, на что, впрочем, я мало обращала внимания. В двенадцать часов нянечка должна была отнести малышку спать. Я не отпускала мальчиков, хотя они и устали, затем все мы впятером сфотографировались у большой Рождественской елки.
Малькольм держал на руках Коррин, а оба мальчика стояли рядом со мной и держали меня за руки. Вспыхнули юпитеры, и гости зааплодировали. Малькольм сиял от гордости за свою дочь. Она не спала и даже не плакала.
— Она чувствует, что это — ее праздник, — объявил он и посмотрел на меня испепеляющим взглядом. Толпа зааплодировала его остроумию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
— Я уверена, что она будет стройной и неотразимой, но достаточно высокой, — прибавила Коррин, сделав ударение на слове «высокой».
Некоторые из женщин отвернулись, чтобы спрятать свои усмешки и ухмылки, но я старалась держаться суровой и не реагировать ни на что. У них не было таких дочерей, как у меня. Они скоро это поймут.
С усмешкой я добавила:
— Да, я с уверенностью могу утверждать, что у нее мой характер. Она не плачет и не хнычет, она не будет слабой и беззащитной, как большинство современных женщин. Я уверена, что ей передастся моя наблюдательность и любознательность, когда она повзрослеет, и она не будет болтать попусту.
Я отошла, а они так и остались стоять с открытыми ртами.
Многие гости отмечали незаурядную красоту Коррин, но особенно поражали всех ее голубые глаза и золотистые волосы, перешедшие по наследству от Фок-свортов.
Я сопровождала Дороти Кэмпден, муж которой был президентом крупной текстильной компании, ее собирался купить Малькольм, и я слышала, как она убеждала кого-то, что Коррин является доказательством того, что дети чаще наследуют внешность и характер своих бабушек и дедушек, чем прямых родителей.
— А для данного ребенка это — просто дар неба, — отметила она, — особенно, если принять во внимание данные ее матери.
Все в кружке, собравшемся вокруг нее, зашептались, когда я подошла к ним сразу после этой фразы.
— В каком смысле — дар, Дороти? — спросила я.
Она была маленькой женщиной средних лет, постоянно боровшейся с возрастом, подкрашивавшей волосы, молодящейся, надевающей самые модные наряды, применявшей загадочные эликсиры и кремы, чтобы избавиться от морщин. Я склонилась над ней, и она попятилась назад, приложив руки к горлу, словно я собиралась задушить ее.
— Да… я… я лишь хотела сказать, что девочка очень похожа на мать Малькольма.
— Я и не думала, Дороти, что ты настолько стара, что помнишь его мать.
— Да, конечно, помню, — сказала она, отводя глаза в сторону.
Она ждала, чтобы кто-нибудь пришел к ней на помощь. Мне так нравилось ставить их в безвыходное положение.
— Да, конечно, дети меняются с возрастом, не так ли? Разве сейчас кто-нибудь узнал бы тебя на детских фотографиях? Вряд ли.
И тут же я прижала палец к губам, словно допустила чудовищную оговорку.
— О, прости меня, Дороти. Разве фотография уже существовала в пору твоего детства?
— Как? Что? Почему? …Конечно, я…
— Извини, — коротко ответила я. — Я вижу, что прибыло семейство Мэрфи, — и тут же я направилась навстречу гостям, оставив ее запинающуюся и заикающуюся.
— Какая бестактность, — сказал кто-то из гостей, и они окружили ее, словно цыплята раненую наседку.
Я вращалась среди гостей, порой встревая в подобные беседы в тот самый момент, когда в мой адрес отпускалась какая-нибудь гадость. Мне нравилось класть приманку и затем ловить на крючок этих бестактных кумушек. Не успев побеседовать и с половиной гостей, я почувствовала, что многие уже возненавидели меня. Однако, мне было все равно. Теперь у меня была Коррин, и я стала знаменитой матерью самого очаровательного ребенка в штате.
Слухи о моем поведении дошли до Малькольма, и он затащил меня к себе в библиотеку. Я вспомнила, как в тот первый злополучный вечер он также уединился в библиотеке с той «девочкой-подростком». Это вспыхнули мои прежние обиды, я не намерена была больше терпеть его вспышки и выходки.
— Что может быть такого срочного, что не терпит отлагательств? — потребовала я.
— Это ты и твое поведение, — сказал он, а глаза его расширились и налились кровью. Шампанское ударило ему в голову.
— Поведение? Мое? — я знала, что он имеет в виду, но притворялась несведущей и невинной.
— Ты оскорбляешь этих женщин, раскрываешь перед ними свои чувства, оскорбляешь жен моих известных деловых партнеров, — добавил он с таким возмущением, словно я изрыгала богохульство перед лицом священника.
— Что касается меня, то весь этот так называемый высший цвет…
— Мне наплевать на то, что ты считаешь. Я не позволю тебе испортить вечер. Это подарок Коррин. Мы проводим его для Коррин. Мы хотим дать ей хорошее начало, а не тебе!
— Коррин? Ты с ума сошел? Она моя дочь, но она — еще малютка. Я не хочу, чтобы она стала такой же пустой и легкомысленной, как большинство собравшихся здесь женщин — такой, как твоя мать. И, кроме того, она даже не подозревает о том, что мы здесь устраиваем. А все затраты на такую крошку, какой бы чудесной и бесценной она не была… это… грешно.
— Это не грешно, — ответил он, вдавливая сжатую в кулак правую руку в свою ладонь.
Я никогда не видела, чтобы он прежде так яростно спорил.
— Это то, чего она заслуживает!
— Заслуживает? — я чуть не рассмеялась.
— Ты ревнуешь, — сказал он, указывая пальцем на меня. — Ты ревнуешь к младенцу. Ты ревнуешь к Алисии за то, что она родила такую чудесную малышку, ты завидуешь ее голубым глазам, золотым волосам и изумительному цвету лица. Ну, я это не потерплю, ты поняла? Я не потерплю этого!
Он снова сжал руки в кулаки. Я решила, что он взбешен, пьян и готов ударить меня, но я не позволю ему угрожать мне.
— Нет, Малькольм, это ты ревнуешь. Ревнуешь ко мне и к дочери.
—Что?
Мое суждение, казалось, смутило его. Он попятился, словно я собиралась ударить его.
— Она моя дочь, а не твоя. В ней нет ни капли твоей крови и ни капли тебя… И я этому рад.
Он смотрел на меня ненавидящим взглядом, но я не могла позволить ему оскорблять меня и впредь.
— О, нет, Малькольм, здесь ты не прав. Ты хотел, чтобы я стала матерью этому ребенку. И я буду ею. Она — моя, стала моею с той минуты, когда я согласилась участвовать в твоем маленьком представлении. Но сейчас, Малькольм, это не просто спектакль, это жизнь, твоя и моя, наших сыновей и нашей дочери. Это наша семья, и я такая же Фоксворт, как и ты.
— Я прошла мимо него и открыла дверь библиотеки. — Я возвращаюсь к гостям, — сказала я, — ты можешь оставаться здесь и спорить с самим собой.
Он собрался и вышел вслед за мной, время от времени бросая в мою сторону уничтожающие взгляды, на что, впрочем, я мало обращала внимания. В двенадцать часов нянечка должна была отнести малышку спать. Я не отпускала мальчиков, хотя они и устали, затем все мы впятером сфотографировались у большой Рождественской елки.
Малькольм держал на руках Коррин, а оба мальчика стояли рядом со мной и держали меня за руки. Вспыхнули юпитеры, и гости зааплодировали. Малькольм сиял от гордости за свою дочь. Она не спала и даже не плакала.
— Она чувствует, что это — ее праздник, — объявил он и посмотрел на меня испепеляющим взглядом. Толпа зааплодировала его остроумию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82