На лбу выступила испарина. Однако боль ушла так же неожиданно, как и пришла. Ей уже доводилось наблюдать подобное в приюте отца Тадеуша.
— У меня, кажется, начались схватки, — прошептала она бескровными губами. — Помогите мне, умоляю! Если вы добрые католики, то не бросите женщину в беде.
То ли упоминание о католиках возымело свое действие, то ли вид у нее был настолько отчаянный, но тот, которого звали Збышек, не говоря ни слова, приподнял ее под мышки и, обняв за талию, повел к выходу, на ходу бросив напарнику:
— Сумку ее прихвати. Деньги у тебя хоть какие есть? Марго только головой мотнула. Нет.
— Значит, в больницу Святой Ядвиги. Там принимают бездомных вроде тебя. И как тебя только угораздило попасть в такой переплет?
— Мужа убили и ограбили, — еле шевеля губами, прошептала Марго. — Остался только билет. И вот — ребенок.
Ее снова скрючило от боли. На этот раз раздирающая волна была еще сильнее и продолжительнее.
— Скорее! Извозчика! Она сейчас родит!
Збышек заливисто свистнул. Из-за угла тут же появилась извозчичья пролетка. Збышек, как мог, осторожно погрузил Марго, сам вскочил на подножку.
— Гони к больнице Святой Ядвиги! Живо!
Шесть долгих мучительных часов она корчилась на больничной койке, и никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Яркий свет бил в глаза. Отовсюду доносились стоны и крики, писк новорожденных и бормотание больных. Монахини в белых крахмальных колпаках и накидках сновали туда-сюда, то с судном, то с бинтами.
Марго лежала на боку, свернувшись в комочек и обхватив руками свой вышедший из-под контроля живот. Растерзанные губы запеклись кровью, в горле и во рту пересохло, но она напрасно просила пить. Никто ее не слышал. Голос был слишком слаб и не повиновался ей.
Она лежала в полузабытьи и тихо постанывала. Не было сил уже ни на что, даже на крик. Когда наваливались схватки, она могла только выводить на одной тягучей, тоскливой ноте: «А-а-а-а!» Ничего не существовало на свете, кроме этой безнадежной выматывающей боли, которой, казалось, не будет конца.
Она не сразу поняла, что произошло. Что-то будто лопнуло внутри. По ногам потекло горячее и липкое. «Кровь! — в ужасе подумала она. — Я истекаю кровью! Я умру и так и не увижу своего ребенка!» Эта мысль, как ни странно, придала ей сил. Марго забилась на койке и закричала. К ней тут же подбежала сестра.
— Доктора! — закричала она. — Доктора! Здесь воды отошли!
— Слава Богу! — шептала Марго. — Слава Богу!
Боль вернулась, но это была уже совсем другая боль. Еще более сильная, но другая. Не такая мучительно безнадежная. Марго чувствовала, как ее ребенок силится выйти наружу, пробивая себе путь к свету. Врач посмотрел и тут же отошел, оставив за себя сестер. Это странным образом подействовало успокаивающе. Значит, все идет как надо. Значит, она сама может справиться и помочь своему ребенку родиться на свет.
Когда ей на грудь положили наконец пищащий крошечный комочек, завернутый кое-как в грубую холстину, Марго испытала счастье, равного которому не было еще в ее жизни. Вот она, ее маленькая дочка, крошечное чудо, торжество жизни над смертью. Смерти нет, пока рождаются дети.
— Лизанька моя, солнышко, Елизавета Владимировна Басаргина, — шептала она, легко прикасаясь губами к мягким золотистым волосикам на головке дочери. — Добро пожаловать в этот мир, моя красавица!
Билет на теплоход все же не пропал. Марго просто не могла себе этого позволить. Уже через день после родов она, качаясь, как былинка на ветру, поднималась по трапу «Звезды Дувра», бережно неся на руках драгоценный сверток, именуемый Елизаветой Владимировной. За ней матрос нес объемистый сверток с выданными в больнице Святой Ядвиги пеленками и подгузниками из той же грубой холстины. По ее статусу пассажирки третьего класса он вовсе не обязан был этого делать, просто сжалился над молодой хорошенькой матерью. Для третьего класса был отдельный трап. По другому, гораздо более удобному и широкому, поднимались красивые разодетые люди. Марго была достаточно далеко от них, поэтому не могла чувствовать запахов, но они выглядели хорошо пахнущими людьми, от макушки до носков сверкающих лакированных ботинок. Даже багаж их, все эти пузатые саквояжи, чемоданы и кофры выглядели богато и ароматно. Марго всегда очень остро чувствовала запахи и сейчас просто страдала от стойкого запаха карболки, который исходил и от нее, и от дочки, и от больничного свертка с пеленками.
Наверное, она от переживаний слишком сильно прижала рукой малышку, потому что та заворочалась в своем одеяльце, сморщила носик и захныкала.
— Ничего, — зашептала Марго прямо в крошечное перламутровое ушко. — Потерпи, крошка. Я сделаю все, чтобы ты спала только на батистовых простынках, пропитанных ароматом «Коти». Я клянусь тебе в этом! Клянусь!
На нижней палубе было тесно. Туда-сюда сновали люди, тащили баулы, портпледы, старые облупленные чемоданы. Откуда-то доносился запах гороховой похлебки вперемешку со стойким запахом немытых потных тел.
«Вот он, запах бедности, — подумала Марго, борясь с подступившей к горлу тошнотой. — Моя карболка, пожалуй, не так уж и плоха».
Все пространство нижней палубы было разделено тонкими перегородками на некое подобие кают, но без дверей. В каждом отсеке по четыре койки на два уровня: вверху и внизу. И напротив такая же ячейка. Ее место оказалось на втором уровне. Сопровождавший ее матрос закинул сверток с пеленками на полку и, сочувственно улыбнувшись ей, исчез. Марго стояла в полной растерянности. Как же она исхитрится залезть туда с ребенком? А покормить, а перепеленать? Она даже представить себе не могла, что путешествовать придется в таких условиях.
Марго озадаченно оглянулась по сторонам. Вокруг сидели и лежали люди: мужчины, женщины и дети. И никому не было до нее никакого дела, хотя некоторые и посматривали на вновь прибывшую с любопытством. Простые грубоватые лица, симпатичные, в общем. Немолодая уже женщина с волевым подбородком и слегка выцветшими голубыми глазами, седеющие волосы аккуратно упрятаны под полинялый платок. Старик с трясущейся головой. Девочка-подросток, похожая на кузнечика. Марго улыбнулась им.
— Здравствуйте, — поприветствовала она их по-немецки. — Меня зовут Маргарет, а это моя дочурка Лизхен.
— Здравствуй, — отозвалась женщина. — Я — Клара. Тяжело тебе будет с твоей крохой, да еще на таком насесте.
— Ну уж как-нибудь, с Божьей помощью. — Марго храбро тряхнула волосами.
— Нет, ты погоди. Янек! Подь сюда!
Из ячейки напротив высунулся рыжий паренек лет двадцати, лопоухий, курносый, с лихим кудрявым чубом над шалыми глазами. Все его лицо, лоб, щеки, нос, даже губы были так щедро сбрызнуты веснушками, что у Марго защекотало в носу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
— У меня, кажется, начались схватки, — прошептала она бескровными губами. — Помогите мне, умоляю! Если вы добрые католики, то не бросите женщину в беде.
То ли упоминание о католиках возымело свое действие, то ли вид у нее был настолько отчаянный, но тот, которого звали Збышек, не говоря ни слова, приподнял ее под мышки и, обняв за талию, повел к выходу, на ходу бросив напарнику:
— Сумку ее прихвати. Деньги у тебя хоть какие есть? Марго только головой мотнула. Нет.
— Значит, в больницу Святой Ядвиги. Там принимают бездомных вроде тебя. И как тебя только угораздило попасть в такой переплет?
— Мужа убили и ограбили, — еле шевеля губами, прошептала Марго. — Остался только билет. И вот — ребенок.
Ее снова скрючило от боли. На этот раз раздирающая волна была еще сильнее и продолжительнее.
— Скорее! Извозчика! Она сейчас родит!
Збышек заливисто свистнул. Из-за угла тут же появилась извозчичья пролетка. Збышек, как мог, осторожно погрузил Марго, сам вскочил на подножку.
— Гони к больнице Святой Ядвиги! Живо!
Шесть долгих мучительных часов она корчилась на больничной койке, и никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Яркий свет бил в глаза. Отовсюду доносились стоны и крики, писк новорожденных и бормотание больных. Монахини в белых крахмальных колпаках и накидках сновали туда-сюда, то с судном, то с бинтами.
Марго лежала на боку, свернувшись в комочек и обхватив руками свой вышедший из-под контроля живот. Растерзанные губы запеклись кровью, в горле и во рту пересохло, но она напрасно просила пить. Никто ее не слышал. Голос был слишком слаб и не повиновался ей.
Она лежала в полузабытьи и тихо постанывала. Не было сил уже ни на что, даже на крик. Когда наваливались схватки, она могла только выводить на одной тягучей, тоскливой ноте: «А-а-а-а!» Ничего не существовало на свете, кроме этой безнадежной выматывающей боли, которой, казалось, не будет конца.
Она не сразу поняла, что произошло. Что-то будто лопнуло внутри. По ногам потекло горячее и липкое. «Кровь! — в ужасе подумала она. — Я истекаю кровью! Я умру и так и не увижу своего ребенка!» Эта мысль, как ни странно, придала ей сил. Марго забилась на койке и закричала. К ней тут же подбежала сестра.
— Доктора! — закричала она. — Доктора! Здесь воды отошли!
— Слава Богу! — шептала Марго. — Слава Богу!
Боль вернулась, но это была уже совсем другая боль. Еще более сильная, но другая. Не такая мучительно безнадежная. Марго чувствовала, как ее ребенок силится выйти наружу, пробивая себе путь к свету. Врач посмотрел и тут же отошел, оставив за себя сестер. Это странным образом подействовало успокаивающе. Значит, все идет как надо. Значит, она сама может справиться и помочь своему ребенку родиться на свет.
Когда ей на грудь положили наконец пищащий крошечный комочек, завернутый кое-как в грубую холстину, Марго испытала счастье, равного которому не было еще в ее жизни. Вот она, ее маленькая дочка, крошечное чудо, торжество жизни над смертью. Смерти нет, пока рождаются дети.
— Лизанька моя, солнышко, Елизавета Владимировна Басаргина, — шептала она, легко прикасаясь губами к мягким золотистым волосикам на головке дочери. — Добро пожаловать в этот мир, моя красавица!
Билет на теплоход все же не пропал. Марго просто не могла себе этого позволить. Уже через день после родов она, качаясь, как былинка на ветру, поднималась по трапу «Звезды Дувра», бережно неся на руках драгоценный сверток, именуемый Елизаветой Владимировной. За ней матрос нес объемистый сверток с выданными в больнице Святой Ядвиги пеленками и подгузниками из той же грубой холстины. По ее статусу пассажирки третьего класса он вовсе не обязан был этого делать, просто сжалился над молодой хорошенькой матерью. Для третьего класса был отдельный трап. По другому, гораздо более удобному и широкому, поднимались красивые разодетые люди. Марго была достаточно далеко от них, поэтому не могла чувствовать запахов, но они выглядели хорошо пахнущими людьми, от макушки до носков сверкающих лакированных ботинок. Даже багаж их, все эти пузатые саквояжи, чемоданы и кофры выглядели богато и ароматно. Марго всегда очень остро чувствовала запахи и сейчас просто страдала от стойкого запаха карболки, который исходил и от нее, и от дочки, и от больничного свертка с пеленками.
Наверное, она от переживаний слишком сильно прижала рукой малышку, потому что та заворочалась в своем одеяльце, сморщила носик и захныкала.
— Ничего, — зашептала Марго прямо в крошечное перламутровое ушко. — Потерпи, крошка. Я сделаю все, чтобы ты спала только на батистовых простынках, пропитанных ароматом «Коти». Я клянусь тебе в этом! Клянусь!
На нижней палубе было тесно. Туда-сюда сновали люди, тащили баулы, портпледы, старые облупленные чемоданы. Откуда-то доносился запах гороховой похлебки вперемешку со стойким запахом немытых потных тел.
«Вот он, запах бедности, — подумала Марго, борясь с подступившей к горлу тошнотой. — Моя карболка, пожалуй, не так уж и плоха».
Все пространство нижней палубы было разделено тонкими перегородками на некое подобие кают, но без дверей. В каждом отсеке по четыре койки на два уровня: вверху и внизу. И напротив такая же ячейка. Ее место оказалось на втором уровне. Сопровождавший ее матрос закинул сверток с пеленками на полку и, сочувственно улыбнувшись ей, исчез. Марго стояла в полной растерянности. Как же она исхитрится залезть туда с ребенком? А покормить, а перепеленать? Она даже представить себе не могла, что путешествовать придется в таких условиях.
Марго озадаченно оглянулась по сторонам. Вокруг сидели и лежали люди: мужчины, женщины и дети. И никому не было до нее никакого дела, хотя некоторые и посматривали на вновь прибывшую с любопытством. Простые грубоватые лица, симпатичные, в общем. Немолодая уже женщина с волевым подбородком и слегка выцветшими голубыми глазами, седеющие волосы аккуратно упрятаны под полинялый платок. Старик с трясущейся головой. Девочка-подросток, похожая на кузнечика. Марго улыбнулась им.
— Здравствуйте, — поприветствовала она их по-немецки. — Меня зовут Маргарет, а это моя дочурка Лизхен.
— Здравствуй, — отозвалась женщина. — Я — Клара. Тяжело тебе будет с твоей крохой, да еще на таком насесте.
— Ну уж как-нибудь, с Божьей помощью. — Марго храбро тряхнула волосами.
— Нет, ты погоди. Янек! Подь сюда!
Из ячейки напротив высунулся рыжий паренек лет двадцати, лопоухий, курносый, с лихим кудрявым чубом над шалыми глазами. Все его лицо, лоб, щеки, нос, даже губы были так щедро сбрызнуты веснушками, что у Марго защекотало в носу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77