В нем оказалось два послания: от Коннора и Алана. Письмо последнего с его обратным адресом находилось в неоднократно переадресованном конверте. Коннор его не распечатал; я тоже отложила весточку от Алана в сторону и начала читать письмо от мужа. И пока я читала, мне казалось, что какая-то часть меня медленно умирает. Во всяком случае, мое сердце совершенно определенно надолго остановилось, перестало биться. Письмо было сравнительно коротким, умеренно нежным и для меня абсолютно бесполезным и бессмысленным.
Он рассказывал в легкой, игривой манере о двух вечеринках, в которых он участвовал и где ему, как видно, было очень весело, упомянул — явно преисполненный самых радужных надежд — о том, что продал серию карикатур новому ежемесячному журналу, с которым рассчитывает на постоянное сотрудничество, и сообщил, не вдаваясь в подробности, что оставил службу в министерстве. Он не спрашивал меня, как я себя чувствую, и ни словечка не написал о моем возвращении к нему.
Такое письмо, с грустью подумала я, мог написать любой мужчина какой-нибудь своей случайной знакомой, с которой увидеться вновь особого желания не испытывает. Коннор мельком поблагодарил меня за мои письма, но не соизволил ответить ни на один затронутый в них вопрос. И с растущей горечью я спрашивала себя: а потрудился ли он вообще их прочитать? Судя по содержанию присланного им письма, на этот вопрос ответить утвердительно было трудно.
Горячие, жгучие слезы застлали мне глаза. Я перевернула листок, однако слова, написанные аккуратным мужским почерком Коннора, расплывались перед моим взором. Отерев кое-как глаза по-детски тыльной стороной ладони, я все-таки заставила себя продолжить чтение.
«Вложенный конверт пришел сюда после твоего отъезда , — сообщал Коннор, — по обратному адресу я заключил, что он от твоего десантника, значит, он жив, а не убит, как ты себе вообразила. Мне подумалось, что тебе будет приятно узнать об этом. Возможно, ты захочешь связаться с ним, если он не уехал домой. Сообщенный им адрес, видимо, давно устарел — его письмо проследовало за тобой по всей Бирме, побывало в Перте и Мельбурне и, наконец, пришло сюда. Я без задержки пересылаю его тебе на всякий случай. Как ты знаешь, ничто не заставляет тебя скучать в одиночестве, Вики. Веселись и не чувствуй себя заключенной из-за меня в клетку. Должен сказать справедливости ради, что я тоже стараюсь изо всех сил разорвать цепи, которыми ты опутала меня, и, по-моему, довольно успешно, однако время покажет. По крайней мере, надежда меня не оставляет...»
Внизу подпись: Коннор. Положив письмо на колени, я сидела и смотрела, как слепая, невидящими глазами на далекие горы, совершенно не воспринимая их красоты. Солнце ласково пригревало мою непокрытую голову, явственно ощущалось легкое дыхание хвои, с расположенной наверху террасы долетал смех невидимых мне девушек, читавших письма.
Как это ни глупо, но я чувствовала себя так, будто для меня уже наступил конец света, хотя и осознавала, что моя позиция абсурдна и воистину сродни капитулянтству. Если бы даже в письме Коннор попросил моего согласия на развод, то и тогда оно не могло бы свидетельствовать более явственно об окончательном характере нашего разрыва. Его недомолвки убедили меня сильнее всяких слов в том, что он осуществил свою угрозу и изменил мне. Больнее всего меня задевал тот факт, что он сам относился к супружеской неверности очень легкомысленно. Я бы скорее поняла и простила, если бы он по-настоящему полюбил другую женщину, однако в данном случае о любви не могло быть и речи. В основе измены Коннора — хладнокровной и равнодушной — лежала одна-единственная причина, о которой он говорил мне при расставании и которую повторил в своем письме — желание во что бы то ни стало разорвать цепи, которыми я якобы безрассудно опутала его.
Коннор не хотел обыкновенной, нормальной семейной жизни. Он предлагал мне унижение вместо счастья, предательство вместо взаимной сердечной преданности. Но даже если бы я согласилась вынести и унижение и обман, то и тогда я не могла рассчитывать получить от него хотя бы какое-то моральное оправдание для моего возвращения, в виде — пусть неискренне высказанного — желания вновь сойтись со мной. Он переслал письмо Алана нераспечатанным... так, на всякий случай.
Не знаю, как долго я просидела под соснами с письмом Коннора на коленях. Несколько часов или, быть может, всего десять минут. Сильное горе нельзя измерить часами или минутами. Оно приходит внезапно, и человек, оглушенный свалившимся на него несчастьем, не знает, сможет ли жить по-прежнему и найти в себе достаточно сил, чтобы снова улыбаться и спокойно разговаривать с друзьями. И все же каким-то странным образом, почти непроизвольно он справляется со всеми этими проблемами, так как у него нет другого выхода и так как этого ожидают от него окружающие, которые, как правило, не замечают произошедших в человеке внутренних перемен.
Когда Джилл уселась на скамейку рядом со мной, я поздоровалась с ней вполне нормально и, по-видимому, сумела довольно естественно улыбнуться, потому что она с обычной бодростью проговорила:
— Так вот ты где. В столовой сейчас священник по имени Николе. Спрашивал о тебе.
— Николе? — непонимающе посмотрела я на Джилл, и она кивнула.
— Это имя тебе ничего не говорит? Патер сказал, что оно тебе, по всей видимости, не знакомо. Ты познакомилась с ним вечером на танцах в День победы над Японией.
— Ах, да. Припоминаю.
Воспоминания о том танцевальном вечере отодвинулись далеко на задний план; казалось, что произошло все это много лет тому назад и вовсе не со мной.
— Ты знаешь, что ему нужно? — спросила я.
— Ни малейшего представления, дорогая. Он на этот счет ничего не сказал. Лишь заявил, что хотел бы увидеть тебя. Я полагаю, тебе следует сходить и выяснить.
— Да, я так и сделаю.
Я поднялась и пошла по направлению к столовой, но меня окликнула Джилл:
— Эй, Вики, твои письма! Разве ты не хочешь их сберечь?
Еще плохо соображая, я оглянулась. Джилл подобрала письма, которые я уронила, и подала их мне.
— Вики, с тобой все в порядке? — спросила она с беспокойством.
— Абсолютно, — ответила я, запихивая письма в карман мундира, — огромное спасибо. Как, ты сказала, зовут священника?
— Николе. Вики, родная, у тебя ужасно странный вид. Ты уверена, что ты не больна?
— Вполне.
— Ну, что ж... Если ты так считаешь. — Джилл встала и пошла рядом со мной. — Между прочим, я совсем забыла. Прими мои поздравления.
— Поздравления? В связи с чем?
— В связи с твоим повышением, — сказала Джилл с улыбкой, указывая пальцем на погон. — Разве ты не знаешь? Ты теперь полный лейтенант и завтра отправляешься в Рангун.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Он рассказывал в легкой, игривой манере о двух вечеринках, в которых он участвовал и где ему, как видно, было очень весело, упомянул — явно преисполненный самых радужных надежд — о том, что продал серию карикатур новому ежемесячному журналу, с которым рассчитывает на постоянное сотрудничество, и сообщил, не вдаваясь в подробности, что оставил службу в министерстве. Он не спрашивал меня, как я себя чувствую, и ни словечка не написал о моем возвращении к нему.
Такое письмо, с грустью подумала я, мог написать любой мужчина какой-нибудь своей случайной знакомой, с которой увидеться вновь особого желания не испытывает. Коннор мельком поблагодарил меня за мои письма, но не соизволил ответить ни на один затронутый в них вопрос. И с растущей горечью я спрашивала себя: а потрудился ли он вообще их прочитать? Судя по содержанию присланного им письма, на этот вопрос ответить утвердительно было трудно.
Горячие, жгучие слезы застлали мне глаза. Я перевернула листок, однако слова, написанные аккуратным мужским почерком Коннора, расплывались перед моим взором. Отерев кое-как глаза по-детски тыльной стороной ладони, я все-таки заставила себя продолжить чтение.
«Вложенный конверт пришел сюда после твоего отъезда , — сообщал Коннор, — по обратному адресу я заключил, что он от твоего десантника, значит, он жив, а не убит, как ты себе вообразила. Мне подумалось, что тебе будет приятно узнать об этом. Возможно, ты захочешь связаться с ним, если он не уехал домой. Сообщенный им адрес, видимо, давно устарел — его письмо проследовало за тобой по всей Бирме, побывало в Перте и Мельбурне и, наконец, пришло сюда. Я без задержки пересылаю его тебе на всякий случай. Как ты знаешь, ничто не заставляет тебя скучать в одиночестве, Вики. Веселись и не чувствуй себя заключенной из-за меня в клетку. Должен сказать справедливости ради, что я тоже стараюсь изо всех сил разорвать цепи, которыми ты опутала меня, и, по-моему, довольно успешно, однако время покажет. По крайней мере, надежда меня не оставляет...»
Внизу подпись: Коннор. Положив письмо на колени, я сидела и смотрела, как слепая, невидящими глазами на далекие горы, совершенно не воспринимая их красоты. Солнце ласково пригревало мою непокрытую голову, явственно ощущалось легкое дыхание хвои, с расположенной наверху террасы долетал смех невидимых мне девушек, читавших письма.
Как это ни глупо, но я чувствовала себя так, будто для меня уже наступил конец света, хотя и осознавала, что моя позиция абсурдна и воистину сродни капитулянтству. Если бы даже в письме Коннор попросил моего согласия на развод, то и тогда оно не могло бы свидетельствовать более явственно об окончательном характере нашего разрыва. Его недомолвки убедили меня сильнее всяких слов в том, что он осуществил свою угрозу и изменил мне. Больнее всего меня задевал тот факт, что он сам относился к супружеской неверности очень легкомысленно. Я бы скорее поняла и простила, если бы он по-настоящему полюбил другую женщину, однако в данном случае о любви не могло быть и речи. В основе измены Коннора — хладнокровной и равнодушной — лежала одна-единственная причина, о которой он говорил мне при расставании и которую повторил в своем письме — желание во что бы то ни стало разорвать цепи, которыми я якобы безрассудно опутала его.
Коннор не хотел обыкновенной, нормальной семейной жизни. Он предлагал мне унижение вместо счастья, предательство вместо взаимной сердечной преданности. Но даже если бы я согласилась вынести и унижение и обман, то и тогда я не могла рассчитывать получить от него хотя бы какое-то моральное оправдание для моего возвращения, в виде — пусть неискренне высказанного — желания вновь сойтись со мной. Он переслал письмо Алана нераспечатанным... так, на всякий случай.
Не знаю, как долго я просидела под соснами с письмом Коннора на коленях. Несколько часов или, быть может, всего десять минут. Сильное горе нельзя измерить часами или минутами. Оно приходит внезапно, и человек, оглушенный свалившимся на него несчастьем, не знает, сможет ли жить по-прежнему и найти в себе достаточно сил, чтобы снова улыбаться и спокойно разговаривать с друзьями. И все же каким-то странным образом, почти непроизвольно он справляется со всеми этими проблемами, так как у него нет другого выхода и так как этого ожидают от него окружающие, которые, как правило, не замечают произошедших в человеке внутренних перемен.
Когда Джилл уселась на скамейку рядом со мной, я поздоровалась с ней вполне нормально и, по-видимому, сумела довольно естественно улыбнуться, потому что она с обычной бодростью проговорила:
— Так вот ты где. В столовой сейчас священник по имени Николе. Спрашивал о тебе.
— Николе? — непонимающе посмотрела я на Джилл, и она кивнула.
— Это имя тебе ничего не говорит? Патер сказал, что оно тебе, по всей видимости, не знакомо. Ты познакомилась с ним вечером на танцах в День победы над Японией.
— Ах, да. Припоминаю.
Воспоминания о том танцевальном вечере отодвинулись далеко на задний план; казалось, что произошло все это много лет тому назад и вовсе не со мной.
— Ты знаешь, что ему нужно? — спросила я.
— Ни малейшего представления, дорогая. Он на этот счет ничего не сказал. Лишь заявил, что хотел бы увидеть тебя. Я полагаю, тебе следует сходить и выяснить.
— Да, я так и сделаю.
Я поднялась и пошла по направлению к столовой, но меня окликнула Джилл:
— Эй, Вики, твои письма! Разве ты не хочешь их сберечь?
Еще плохо соображая, я оглянулась. Джилл подобрала письма, которые я уронила, и подала их мне.
— Вики, с тобой все в порядке? — спросила она с беспокойством.
— Абсолютно, — ответила я, запихивая письма в карман мундира, — огромное спасибо. Как, ты сказала, зовут священника?
— Николе. Вики, родная, у тебя ужасно странный вид. Ты уверена, что ты не больна?
— Вполне.
— Ну, что ж... Если ты так считаешь. — Джилл встала и пошла рядом со мной. — Между прочим, я совсем забыла. Прими мои поздравления.
— Поздравления? В связи с чем?
— В связи с твоим повышением, — сказала Джилл с улыбкой, указывая пальцем на погон. — Разве ты не знаешь? Ты теперь полный лейтенант и завтра отправляешься в Рангун.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58