Только бы мать не выгнала Сашу навсегда! Я хочу у него учиться!
Мне повезло с Софьей Петровной. В пятых-седьмых повезло с Вороном, учителем русского языка и литературы. Мне повезло с математиком — Тимофеем Никаноровичем, которого все мы зовём Тофом. Но совсем не повезло с физичкой. На её уроках скучно. Конечно, мне вовсе неплохо — несмотря на дикий галдёж, это время я провожу с матерью и Павлом. Ноги ребят стучат по полу, руки — по столам, рогатки работают — стреляют чем ни попадя. Физичка же пытается перекричать гам и грохот и даже что-то объясняет у доски, и даже кого-то спрашивает. Но я ничего по физике не знаю. От Павла слышал об электричестве, теперь от Саши — об электронике, и мне нравятся электричество и электроника, я хочу изучить их. Вот зайдёт Саша ко мне в комнату, я попрошу его заниматься со мной.
Мать разговаривает с Сашей на кухне.
Иду на цыпочках к плотной двери и слышу Сашин голос:
— Два шага вперёд, пять — назад. Почему ты убегаешь от меня? Всё равно не убежишь. — В тот же момент раскрывается дверь, и Саша выходит. В его лице — бешенство. Он идёт ко мне. — Через три недели я еду в командировку, очень важную для меня, и что там дальше — неизвестно. Постарайтесь доделать, чтобы ты полетел до моего отъезда. Я хочу присутствовать при испытании.
Он уже поворачивается к двери — уходить, как я, заикаясь, говорю:
— Я хочу стать твоим учеником. — Говорю и пугаюсь: что, если откажет?
Саша смотрит мне в глаза и — морщится.
Чуть не выскакивает из меня вопрос «У тебя болит что-нибудь?», но тут же понимаю, не в этом дело — я что-то стронул в нём своими словами.
Павел садится на Сашино плечо, и Саша спрашивает:
— Ты хочешь выступать на арене? Прыгать в пропасть? — Медленно возвращается на Сашино лицо обычное выражение — радости.
— Я хочу знать всё, что знаешь ты. Хочу уметь сам сделать крылья, хочу… свои уровни…
— Я хочу стать твоим учителем. — Саша хлопает меня по спине так, что я приседаю.
Не успевает закрыться за ним дверь, в мою комнату входит мать.
— Мне на работу звонил отец. Говорит, ты хочешь ехать с ним в Париж.
Во все глаза я смотрю на мать.
— Не говорил. Не хочу.
Мать уходит. И, словно по заказу, звонит телефон.
— Я настраиваю? Слова о тебе не говорила, — голос матери тих. — Твоя проблема. Сейчас позову. — Мать снова в моей комнате. — Иди. Отец.
Густой красивый голос:
— Это твой папочка. У тебя скоро каникулы. Я хочу повторить своё приглашение. Ты едешь со мной в Париж!
— Нет, — говорю я.
Даже если бы я и не видел его… одно его «твой папочка»… И его ложь…
— Я заказал гостиницу, нас будут возить на экскурсии. Уникальная возможность посмотреть лучший город мира. Тем более, там прошёл наш с матерью медовый месяц. Ты слышишь меня? Хорошо, давай обсудим лично, завтра я заскочу к тебе.
— Нет.
— Я хочу, чтобы у тебя был отец.
— У меня был отец. Он погиб.
— Не понял. Что значит «был отец»? Ты опять бредишь и болтаешь вздор. Ты моя плоть. Это генетика. Твой отец я. Это твоё невежество говорит. Мы с тобой связаны общей кровью, общими клетками… — И он выдаёт мне все свои познания в области биологии, генетики… — Я, в конце концов, имею право. Ты должен…
Я кладу трубку На рычаг. Но тут же вновь раздаётся звонок. К телефону подходит мать, но даже я слышу его крик:
— Как смеет он мне в морду бросать трубку? Щенок. Я заставлю его уважать себя.
— Он ответил тебе. Он ничего больше добавить не может. А заставить человека делать то, чего он делать не хочет, нельзя. Я тебе ещё много лет назад пыталась объяснить это.
— Я его отец.
— Может быть, он и из твоей клетки, но он сказал тебе: у него есть отец. Пусть он не жив, но он у мальчика есть, и другого Иов не хочет. Я своё слово сдержала. Я никогда ничего про тебя не говорила, я разрешила тебе прийти. Остальное зависело от тебя. И не моя вина, что ты не сумел установить с мальчиком контакта.
— Он пляшет под твою дудку. Он не воспитан. Он зол на меня.
— Он не может ни на кого быть зол. И он ни под чью дудку плясать не может. Повлиять на его решение я не могу. Мой совет: оставь его в покое, у тебя ничего не получится.
Захватив, как вор свою добычу, материны слова «он не может ни на кого быть зол», «ни под чью дудку плясать не может», иду к себе. Звериное ощущение: не выпустить добычу из рук… Так, теребя её, прижав её к своей груди, я и засыпаю в тот день, не придав значения словам отца о том, что в Париже прошёл их с матерью медовый месяц.
7
Сутки до испытания крыльев.
Так стремительно несётся моя жизнь, что я не успеваю остановиться хоть на мгновение. Почти не бываю один. А ночью засыпаю без снов, не имея сил ступить на материну дорогу, не говоря уж о том, чтобы сделать попытку подняться к Свету. Но жёлтым моим детским утёнком живёт во мне знание: скоро, очень скоро я с помощью своих крыльев легко поднимусь к Свету.
Ещё одни сутки…
А пока спешка, как все эти дни. Нам нужно успеть закончить сборку.
Мы с Пашкой пришли из школы.
— Умру с голоду. Давай жрать. — Он сам распахивает холодильник и вытаскивает оставшуюся от вчера курицу, материн ужин, так и не съеденный. — Негусто, но кое-что. Бабушка придёт, устроим второй обед.
Но бабушка не пришла. Каждый день приходила, а сегодня не пришла.
Павел беспокоен и не подлетел к нам, как делал всегда, когда мы начинали собирать мотор. Он махал крыльями то несся к двери, то садился на окно.
Окно я держу закрытым. Чего боюсь? Что Павел улетит? Но это же глупости! Как может он улететь? Или это — подсознательная жажда спрятаться, отгородиться от серого здания и всего, что может нарушить нашу жизнь? Какая-то сила заставляет меня сегодня «окно открыть.
Павел вылетает, влетает обратно, снова вылетает, и снова возвращается, бьёт крыльями по столу, кричит.
Что это значит? И меня что-то беспокоит сегодня.
— Ты чего уснул? Эту деталь сюда! — сердится Пашка.
Какая-то сила поднимает меня с пола, ведёт в переднюю, заставляет надеть куртку. Голова пуста, ноги несут меня к двери.
— Ты чего? — Пашка тоже в передней и тоже одевается.
Павел с нами в передней. Он сразу стал поспокойнее.
Ноги несут меня с лестницы, не дожидаясь лифта. Как мы добираемся до кафе, не знаю. И около кафе мне на плечо с лёту садится Павел. Мне некогда удивиться и подумать, как же он здесь очутился, я тяну на себя тяжёлую дверь.
Та же остроносая Кланя, что когда-то привела меня к тёте Шуре в первый раз, всплёскивает руками:
— Как не пришла? Я думала, она день взяла для тебя. Подожди-ка, я сейчас.
Мы чуть не бежим к тёте Шуре.
Пашка молчит. Павел летит над моей головой.
Звоним в дверь. Плачет Мурзик.
— Что делать? Ломать дверь? — спрашивает Кланя.
Мы звоним снова и снова.
Я вспоминаю про ключ. Когда-то давно тётя Шура пришила небольшой карман к подкладке куртки, сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Мне повезло с Софьей Петровной. В пятых-седьмых повезло с Вороном, учителем русского языка и литературы. Мне повезло с математиком — Тимофеем Никаноровичем, которого все мы зовём Тофом. Но совсем не повезло с физичкой. На её уроках скучно. Конечно, мне вовсе неплохо — несмотря на дикий галдёж, это время я провожу с матерью и Павлом. Ноги ребят стучат по полу, руки — по столам, рогатки работают — стреляют чем ни попадя. Физичка же пытается перекричать гам и грохот и даже что-то объясняет у доски, и даже кого-то спрашивает. Но я ничего по физике не знаю. От Павла слышал об электричестве, теперь от Саши — об электронике, и мне нравятся электричество и электроника, я хочу изучить их. Вот зайдёт Саша ко мне в комнату, я попрошу его заниматься со мной.
Мать разговаривает с Сашей на кухне.
Иду на цыпочках к плотной двери и слышу Сашин голос:
— Два шага вперёд, пять — назад. Почему ты убегаешь от меня? Всё равно не убежишь. — В тот же момент раскрывается дверь, и Саша выходит. В его лице — бешенство. Он идёт ко мне. — Через три недели я еду в командировку, очень важную для меня, и что там дальше — неизвестно. Постарайтесь доделать, чтобы ты полетел до моего отъезда. Я хочу присутствовать при испытании.
Он уже поворачивается к двери — уходить, как я, заикаясь, говорю:
— Я хочу стать твоим учеником. — Говорю и пугаюсь: что, если откажет?
Саша смотрит мне в глаза и — морщится.
Чуть не выскакивает из меня вопрос «У тебя болит что-нибудь?», но тут же понимаю, не в этом дело — я что-то стронул в нём своими словами.
Павел садится на Сашино плечо, и Саша спрашивает:
— Ты хочешь выступать на арене? Прыгать в пропасть? — Медленно возвращается на Сашино лицо обычное выражение — радости.
— Я хочу знать всё, что знаешь ты. Хочу уметь сам сделать крылья, хочу… свои уровни…
— Я хочу стать твоим учителем. — Саша хлопает меня по спине так, что я приседаю.
Не успевает закрыться за ним дверь, в мою комнату входит мать.
— Мне на работу звонил отец. Говорит, ты хочешь ехать с ним в Париж.
Во все глаза я смотрю на мать.
— Не говорил. Не хочу.
Мать уходит. И, словно по заказу, звонит телефон.
— Я настраиваю? Слова о тебе не говорила, — голос матери тих. — Твоя проблема. Сейчас позову. — Мать снова в моей комнате. — Иди. Отец.
Густой красивый голос:
— Это твой папочка. У тебя скоро каникулы. Я хочу повторить своё приглашение. Ты едешь со мной в Париж!
— Нет, — говорю я.
Даже если бы я и не видел его… одно его «твой папочка»… И его ложь…
— Я заказал гостиницу, нас будут возить на экскурсии. Уникальная возможность посмотреть лучший город мира. Тем более, там прошёл наш с матерью медовый месяц. Ты слышишь меня? Хорошо, давай обсудим лично, завтра я заскочу к тебе.
— Нет.
— Я хочу, чтобы у тебя был отец.
— У меня был отец. Он погиб.
— Не понял. Что значит «был отец»? Ты опять бредишь и болтаешь вздор. Ты моя плоть. Это генетика. Твой отец я. Это твоё невежество говорит. Мы с тобой связаны общей кровью, общими клетками… — И он выдаёт мне все свои познания в области биологии, генетики… — Я, в конце концов, имею право. Ты должен…
Я кладу трубку На рычаг. Но тут же вновь раздаётся звонок. К телефону подходит мать, но даже я слышу его крик:
— Как смеет он мне в морду бросать трубку? Щенок. Я заставлю его уважать себя.
— Он ответил тебе. Он ничего больше добавить не может. А заставить человека делать то, чего он делать не хочет, нельзя. Я тебе ещё много лет назад пыталась объяснить это.
— Я его отец.
— Может быть, он и из твоей клетки, но он сказал тебе: у него есть отец. Пусть он не жив, но он у мальчика есть, и другого Иов не хочет. Я своё слово сдержала. Я никогда ничего про тебя не говорила, я разрешила тебе прийти. Остальное зависело от тебя. И не моя вина, что ты не сумел установить с мальчиком контакта.
— Он пляшет под твою дудку. Он не воспитан. Он зол на меня.
— Он не может ни на кого быть зол. И он ни под чью дудку плясать не может. Повлиять на его решение я не могу. Мой совет: оставь его в покое, у тебя ничего не получится.
Захватив, как вор свою добычу, материны слова «он не может ни на кого быть зол», «ни под чью дудку плясать не может», иду к себе. Звериное ощущение: не выпустить добычу из рук… Так, теребя её, прижав её к своей груди, я и засыпаю в тот день, не придав значения словам отца о том, что в Париже прошёл их с матерью медовый месяц.
7
Сутки до испытания крыльев.
Так стремительно несётся моя жизнь, что я не успеваю остановиться хоть на мгновение. Почти не бываю один. А ночью засыпаю без снов, не имея сил ступить на материну дорогу, не говоря уж о том, чтобы сделать попытку подняться к Свету. Но жёлтым моим детским утёнком живёт во мне знание: скоро, очень скоро я с помощью своих крыльев легко поднимусь к Свету.
Ещё одни сутки…
А пока спешка, как все эти дни. Нам нужно успеть закончить сборку.
Мы с Пашкой пришли из школы.
— Умру с голоду. Давай жрать. — Он сам распахивает холодильник и вытаскивает оставшуюся от вчера курицу, материн ужин, так и не съеденный. — Негусто, но кое-что. Бабушка придёт, устроим второй обед.
Но бабушка не пришла. Каждый день приходила, а сегодня не пришла.
Павел беспокоен и не подлетел к нам, как делал всегда, когда мы начинали собирать мотор. Он махал крыльями то несся к двери, то садился на окно.
Окно я держу закрытым. Чего боюсь? Что Павел улетит? Но это же глупости! Как может он улететь? Или это — подсознательная жажда спрятаться, отгородиться от серого здания и всего, что может нарушить нашу жизнь? Какая-то сила заставляет меня сегодня «окно открыть.
Павел вылетает, влетает обратно, снова вылетает, и снова возвращается, бьёт крыльями по столу, кричит.
Что это значит? И меня что-то беспокоит сегодня.
— Ты чего уснул? Эту деталь сюда! — сердится Пашка.
Какая-то сила поднимает меня с пола, ведёт в переднюю, заставляет надеть куртку. Голова пуста, ноги несут меня к двери.
— Ты чего? — Пашка тоже в передней и тоже одевается.
Павел с нами в передней. Он сразу стал поспокойнее.
Ноги несут меня с лестницы, не дожидаясь лифта. Как мы добираемся до кафе, не знаю. И около кафе мне на плечо с лёту садится Павел. Мне некогда удивиться и подумать, как же он здесь очутился, я тяну на себя тяжёлую дверь.
Та же остроносая Кланя, что когда-то привела меня к тёте Шуре в первый раз, всплёскивает руками:
— Как не пришла? Я думала, она день взяла для тебя. Подожди-ка, я сейчас.
Мы чуть не бежим к тёте Шуре.
Пашка молчит. Павел летит над моей головой.
Звоним в дверь. Плачет Мурзик.
— Что делать? Ломать дверь? — спрашивает Кланя.
Мы звоним снова и снова.
Я вспоминаю про ключ. Когда-то давно тётя Шура пришила небольшой карман к подкладке куртки, сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73