Кори
прокомментировал эту новость чем-то вроде того, что "похоже, Арти, нам с
тобой снова придется заняться метеорологическими спутниками". Но я был
почти рад этому. По крайней мере, думал я тогда, я, скорее всего, уже
никогда больше не буду послан на эту страшную планету. Несмотря на спавшее
немного напряжение, меня, тем не менее, одолевало какое-то очень нехорошее
и очень сильное предчувствие. Как выяснилось позже, оно не обмануло меня.
На двенадцатый день нашего возвращения на Землю Кори умер. Да и сам я
был в состоянии, недалеком о смерти, но, все же, отчаянно боролся за
жизнь. Вообще, все наши несчастья начались именно по пути домой. Они были
похожи на грязный снежный ком, растущий прямо на глазах. А ведь мы пробыли
в космосе в общей сложности больше месяца, побывали там, где до нас не
было ни единой живой души и уже возвращались домой... И все это
заканчивалось так бесславно только потому, что один парень в центре
управления полетом слишком торопился устроить себе перерыв, чтобы попить
кофе, и допустил из-за этого пару незначительных, казалось бы ошибок в
расчетах по корректировке движения нашего корабля, что едва не привело к
нашей мгновенной гибели от чудовищной перегрузки и закончилось тяжелыми
увечьями для нас обоих, от которых Кори вскоре скончался, а я остался
инвалидом на всю жизнь. Злая ирония судьбы, скажете вы? Пожалуй. Но
настоящая причина здесь, я думаю, намного глубже...
Возвращение было очень трудным. Корабль был сильно выведен из строя.
По словам пилота одного из вертолетов сопровождения, встречавших нас после
входа в плотные слои атмосферы, он выглядел как гигантский,
фантасмагорически-уродливый и страшно изувеченный грудной младенец, мертво
висящий под парашютом как на пуповине. Сразу же после приземления я
потерял сознание. Оно просто отключилось. Встречающей нас команде не
пришлось расстилать специально приготовленной для нашего прибытия красной
ковровой дорожки, предназначенной для придания событию пущей
торжественности.
Очнулся я только через несколько дней в реанимации в Портленде.
Открыв глаза, я долго не мог понять, где я нахожусь и почему нигде не
видно встречающих нас улыбающихся лиц и красной ковровой дорожки, по
которой мы должны были пройти, выйдя из спускаемого аппарата. Говорят, у
меня очень долго и очень сильно шла кровь - ртом, носом и ушами, которую
едва удалось остановить...
- Возвращали меня к жизни постепенно, около двух лет в
специализированной клинике НАСА в Бетесде. Я получил медаль НАСА "За
выдающиеся заслуги" и "За исключительное мужество", получил кучу денег и
инвалидное кресло-каталку. Через год, как ты знаешь, я переехал сюда и
очень люблю теперь наблюдать со стороны за тем, как стартуют ракеты с
находящейся здесь неподалеку стартовой площадки.
- Я знаю, - сказал Ричард.
Несколько минут мы сидели в полной тишине. Вдруг он неожиданно
произнес:
- Покажи мне свои руки.
- Нет, - тут же ответил я, резко и даже грубо. - Я их никому не
показываю. Никому и никогда. Ты же знаешь, я уже говорил тебе.
- Прошло уже пять лет, Артур. Почему ты не хочешь показать мне их
сейчас? Ответь мне, хотя бы, почему?
- Я не знаю. Я не знаю! Все это очень непросто и мне самому трудно во
всем этом разобраться. Могу я в конце концов, быть просто не готовым к
этому? Могу я быть просто не в состоянии объяснить, что к чему?! В конце
концов я просто имею право спокойно сидеть на собственной веранде
собственного дома - уж это я знаю точно!
Ричард хорошо понимал, что я просто нервничаю. Поэтому он отнесся к
этой моей вспышке спокойно и не обиделся, а лишь вздохнул и задумчиво
посмотрел на море. Солнце уже клонилось к закату и вода была покрыта
красновато-оранжевой рябью.
- Я пытаюсь понять тебя, Артур. И мне очень не хочется думать, что ты
сходишь с ума...
- Если бы я сходил с ума, то руки я тебе показал бы, - сказал я и мне
было очень трудно произнести эти слова. - Но только если бы я
действительно сходил с ума.
Ричард поднялся и взял свою трость. Выглядел он в этот момент
каким-то очень старым и больным.
- Я пойду схожу за багги. - тихо произнес он. - И поедем поищем
могилу мальчика.
- Спасибо тебе, Ричард.
Идти нужно было недалеко. Дом Ричарда находился совсем недалеко от
моего, прямо за Большой Дюной - длинным песчаным холмом, протянувшимся
вдоль почти всего мыса Ки Кэрэлайн. Его дом даже видно немного с моей
веранды, а сейчас я видел и крышу машины, за которой он ушел несколько
минут назад. За эти несколько минут небо над заливом как-то очень быстро
стало свинцово-серым и до моих ушей отчетливо донесся рокот грома.
Я не знал имени мальчика, но его лицо всплывало в моей памяти снова и
снова. Я видел его худенькую фигурку, шагающую в ярких лучах солнца вдоль
берега моря. Под мышкой - крупная сетка для просеивания песка. Кожа -
почти черная от каждодневного многочасового пребывания под солнцем. Из
одежды - только шорты из грубой парусиновой ткани. На дальнем конце Ки
Кэрэлайн находится большой общественный пляж и там этот молодой
изобретательный человек набирал за день долларов, может быть, по пять,
просеивая через сетку песок и выискивая в нем десяти или
двадцатипятицентовые монетки, вывалившиеся из карманов отдыхающих. Каждый
раз, в своем воображении, я пытаюсь подойти к нему и каждый раз он
испуганно шарахается в сторону и пытается затеряться в шумной толпе
беспечных пляжников, приезжающих сюда на Кадиллаках и разгульно-бестолково
сорящих деньгами. Думаю, что он жил в этой небольшой деревушке, что
находится в полумиле отсюда, рядом с почтой.
В тот вечер, когда я увидел его, я, как всегда, неподвижно сидел на
своей веранде и смотрел на залив. В тот день я никого уже не ждал к себе и
снял уже повязки с кистей раньше, чем обычно. Зуд в пальцах был тогда
особенно нестерпимым, но он всегда исчезал сразу же после того, как я
снимал бинты и освобождал таким образом глаза на концах моих пальцев.
Ощущение это несравнимо ни с какими другими - я чувствовал себя неким
каналом, через который кто-то наблюдал окружающий меня мир и выплескивал
на него свою ненависть. Но главная беда была в том, что я сам как бы
втягивался в этот канал зла и черной ненависти.
Представьте себе, хотя бы на несколько секунд, что ваше сознание
отделено какими-то силами от вашего тела и помещено в тело мухи. И вот вы
(не ваше тело, не ваши глаза, а именно вы, непосредственно ваше сознание)
смотрите со стороны на ваше собственное лицо, в ваши глаза глазами этой
мухи.
1 2 3 4 5 6 7 8
прокомментировал эту новость чем-то вроде того, что "похоже, Арти, нам с
тобой снова придется заняться метеорологическими спутниками". Но я был
почти рад этому. По крайней мере, думал я тогда, я, скорее всего, уже
никогда больше не буду послан на эту страшную планету. Несмотря на спавшее
немного напряжение, меня, тем не менее, одолевало какое-то очень нехорошее
и очень сильное предчувствие. Как выяснилось позже, оно не обмануло меня.
На двенадцатый день нашего возвращения на Землю Кори умер. Да и сам я
был в состоянии, недалеком о смерти, но, все же, отчаянно боролся за
жизнь. Вообще, все наши несчастья начались именно по пути домой. Они были
похожи на грязный снежный ком, растущий прямо на глазах. А ведь мы пробыли
в космосе в общей сложности больше месяца, побывали там, где до нас не
было ни единой живой души и уже возвращались домой... И все это
заканчивалось так бесславно только потому, что один парень в центре
управления полетом слишком торопился устроить себе перерыв, чтобы попить
кофе, и допустил из-за этого пару незначительных, казалось бы ошибок в
расчетах по корректировке движения нашего корабля, что едва не привело к
нашей мгновенной гибели от чудовищной перегрузки и закончилось тяжелыми
увечьями для нас обоих, от которых Кори вскоре скончался, а я остался
инвалидом на всю жизнь. Злая ирония судьбы, скажете вы? Пожалуй. Но
настоящая причина здесь, я думаю, намного глубже...
Возвращение было очень трудным. Корабль был сильно выведен из строя.
По словам пилота одного из вертолетов сопровождения, встречавших нас после
входа в плотные слои атмосферы, он выглядел как гигантский,
фантасмагорически-уродливый и страшно изувеченный грудной младенец, мертво
висящий под парашютом как на пуповине. Сразу же после приземления я
потерял сознание. Оно просто отключилось. Встречающей нас команде не
пришлось расстилать специально приготовленной для нашего прибытия красной
ковровой дорожки, предназначенной для придания событию пущей
торжественности.
Очнулся я только через несколько дней в реанимации в Портленде.
Открыв глаза, я долго не мог понять, где я нахожусь и почему нигде не
видно встречающих нас улыбающихся лиц и красной ковровой дорожки, по
которой мы должны были пройти, выйдя из спускаемого аппарата. Говорят, у
меня очень долго и очень сильно шла кровь - ртом, носом и ушами, которую
едва удалось остановить...
- Возвращали меня к жизни постепенно, около двух лет в
специализированной клинике НАСА в Бетесде. Я получил медаль НАСА "За
выдающиеся заслуги" и "За исключительное мужество", получил кучу денег и
инвалидное кресло-каталку. Через год, как ты знаешь, я переехал сюда и
очень люблю теперь наблюдать со стороны за тем, как стартуют ракеты с
находящейся здесь неподалеку стартовой площадки.
- Я знаю, - сказал Ричард.
Несколько минут мы сидели в полной тишине. Вдруг он неожиданно
произнес:
- Покажи мне свои руки.
- Нет, - тут же ответил я, резко и даже грубо. - Я их никому не
показываю. Никому и никогда. Ты же знаешь, я уже говорил тебе.
- Прошло уже пять лет, Артур. Почему ты не хочешь показать мне их
сейчас? Ответь мне, хотя бы, почему?
- Я не знаю. Я не знаю! Все это очень непросто и мне самому трудно во
всем этом разобраться. Могу я в конце концов, быть просто не готовым к
этому? Могу я быть просто не в состоянии объяснить, что к чему?! В конце
концов я просто имею право спокойно сидеть на собственной веранде
собственного дома - уж это я знаю точно!
Ричард хорошо понимал, что я просто нервничаю. Поэтому он отнесся к
этой моей вспышке спокойно и не обиделся, а лишь вздохнул и задумчиво
посмотрел на море. Солнце уже клонилось к закату и вода была покрыта
красновато-оранжевой рябью.
- Я пытаюсь понять тебя, Артур. И мне очень не хочется думать, что ты
сходишь с ума...
- Если бы я сходил с ума, то руки я тебе показал бы, - сказал я и мне
было очень трудно произнести эти слова. - Но только если бы я
действительно сходил с ума.
Ричард поднялся и взял свою трость. Выглядел он в этот момент
каким-то очень старым и больным.
- Я пойду схожу за багги. - тихо произнес он. - И поедем поищем
могилу мальчика.
- Спасибо тебе, Ричард.
Идти нужно было недалеко. Дом Ричарда находился совсем недалеко от
моего, прямо за Большой Дюной - длинным песчаным холмом, протянувшимся
вдоль почти всего мыса Ки Кэрэлайн. Его дом даже видно немного с моей
веранды, а сейчас я видел и крышу машины, за которой он ушел несколько
минут назад. За эти несколько минут небо над заливом как-то очень быстро
стало свинцово-серым и до моих ушей отчетливо донесся рокот грома.
Я не знал имени мальчика, но его лицо всплывало в моей памяти снова и
снова. Я видел его худенькую фигурку, шагающую в ярких лучах солнца вдоль
берега моря. Под мышкой - крупная сетка для просеивания песка. Кожа -
почти черная от каждодневного многочасового пребывания под солнцем. Из
одежды - только шорты из грубой парусиновой ткани. На дальнем конце Ки
Кэрэлайн находится большой общественный пляж и там этот молодой
изобретательный человек набирал за день долларов, может быть, по пять,
просеивая через сетку песок и выискивая в нем десяти или
двадцатипятицентовые монетки, вывалившиеся из карманов отдыхающих. Каждый
раз, в своем воображении, я пытаюсь подойти к нему и каждый раз он
испуганно шарахается в сторону и пытается затеряться в шумной толпе
беспечных пляжников, приезжающих сюда на Кадиллаках и разгульно-бестолково
сорящих деньгами. Думаю, что он жил в этой небольшой деревушке, что
находится в полумиле отсюда, рядом с почтой.
В тот вечер, когда я увидел его, я, как всегда, неподвижно сидел на
своей веранде и смотрел на залив. В тот день я никого уже не ждал к себе и
снял уже повязки с кистей раньше, чем обычно. Зуд в пальцах был тогда
особенно нестерпимым, но он всегда исчезал сразу же после того, как я
снимал бинты и освобождал таким образом глаза на концах моих пальцев.
Ощущение это несравнимо ни с какими другими - я чувствовал себя неким
каналом, через который кто-то наблюдал окружающий меня мир и выплескивал
на него свою ненависть. Но главная беда была в том, что я сам как бы
втягивался в этот канал зла и черной ненависти.
Представьте себе, хотя бы на несколько секунд, что ваше сознание
отделено какими-то силами от вашего тела и помещено в тело мухи. И вот вы
(не ваше тело, не ваши глаза, а именно вы, непосредственно ваше сознание)
смотрите со стороны на ваше собственное лицо, в ваши глаза глазами этой
мухи.
1 2 3 4 5 6 7 8