На третьей — она висела ближе к двери — Бен-Ам изобразил, как один мужчина душит другого.
Беркович сделал шаг назад и едва не опрокинул мольберт, пришлось наклониться и поднять упавшую на пол кисть. Старший сержант повертел кисть в руке, пытаясь определить место, откуда она упала. На табурете рядом с мольбертом стояла баночка с растворителем, из нее торчали три кисти, но та, которую поднял Беркович, была сухой.
Старший сержант положил кисть поверх красок и обернулся к эксперту, соскабливавшему что-то с подоконника.
— Рон, — сказал Беркович, — ты разбираешься в живописи?
— Ровно настолько, насколько это нужно для дела, — отозвался эксперт. — Если тебе нужна консультация специалиста…
— Достаточно твоего мнения. Посмотри на эту картину. Можешь ли ты сказать, работал ли над ней художник, и если да, то когда?
— Раз он ее писал, то, ясно дело, работал, — резонно сказал Хан, но все же подошел к картине, изображавшей процесс удушения, и принялся внимательно всматриваться в лица мужчин. Минуту спустя он потер пальцем какую-то шероховатость на подбородке мужчины, душившего соперника.
— Знаешь, — сказал эксперт, — эту морду подправляли совсем недавно. Дня два назад, не больше. А скорее — вчера. Но ведь картина написана в прошлом году, вон в углу дата…
— Если снять верхний слой краски, — возбужденно сказал Беркович, — ты сможешь восстановить лицо, которое было под ним?
— Запросто, — уверенно заявил эксперт. — Только зачем?
— А затем, что там изображен убийца!
— Что за странная идея, У Бен-Ама не было времени, чтобы…
— Было. Ты сам сказал, что картине больше года!
— Ну-ка, — потребовал Хан, — изложи подробнее.
— Потом, — отмахнулся Беркович. — Сними картину и займись делом. И кстати, захвати с собой кисть, вот эту, которая сухая. Вряд ли там есть отпечатки пальцев, но все же…
Вечером Беркович вернулся домой в отличном расположении духа и с порога объявил:
— Наташа, я это дело прикончил! Художника убил его давний приятель и коллега, представляешь? Негодяй вчера давал показания в числе прочих друзей Бен-Ама, и никому даже в голову не пришло…
— Ничего не поняла, — сказала Наташа, накрывая на стол. — Когда ты голоден, то изъясняешься очень непонятно.
— Сегодня я от нечего делать рассматривал картины в мастерской, — начал объяснять Беркович, — и мне показалось, что на одной из них лицо мужчины какое-то странное, будто двойное — из-под очертания подбородка видна краска другого оттенка. А рядом стоял мольберт, причем все кисти, кроме одной, торчали из банки с растворителем, а одна — сухая — лежала отдельно. И я подумал: почему эта кисть не в банке? Если Бен-Ам ею пользовался, то должен был положить в растворитель, верно? И зачем он подрисовывал лицо мужчины на картине? Кстати, там было изображено убийство: один человек душил другого. Допустим, подумал я, что кисть держал не Бен-Ам, а некто, пришедший ночью в мастерскую. Он подправлял лицо на картине, а в это время явился с пистолетом хозяин, узнал посетителя, тот бросил кисть, началась драка, ну дальше все, как определил эксперт… Случайный выстрел и все такое.
— Кому было нужно подрисовывать чье-то лицо? — удивилась Наташа.
— Все выяснилось, когда Хан снял верхний слой краски. Там было изображено лицо Игаля Цукермана, одного из приятелей Бен-Ама, тоже, говорят, неплохого художника. Мы пришли к этому Цукерману, и я сказал ему пару слов, а потом Хан нашел рубашку, от которой был оторван лоскут… В общем, несколько лет назад Цукерман задушил некоего Арнольда Векслера, дело тогда пришлось закрыть, потому что убийцу не нашли. А Бен-Ам обо всем догадывался или знал наверняка — сейчас уже не скажешь. И нарисовал эту сцену в своей примитивной манере. Манера манерой, но узнать Цукермана можно было без проблем, у него очень характерная внешность. Картина стояла в мастерской, и Цукерман как-то ее увидел. Вида он не подал, не станет же человек без лишней надобности признаваться в убийстве! Картина так бы и стояла, но Бен-Ам решил ее выставить в галерее Орена. Оставалась неделя, и Цукерман не знал, что делать. Сказать Бен-Аму, чтобы тот не выставлял картину? Это означало — признаться. Сделать вид, будто ничего не происходит? Но на выставке его могли узнать десятки людей, сопоставить факты… В общем, он решил подправить лицо, надеясь, что Бен-Ам не станет перед самой выставкой накладывать еще один слой краски. А там видно будет…
— Цукерман знал привычки приятеля, — продолжал Беркович, — приехал поздно ночью, окно, как он и думал, оказалось открытым, он забрался в мастерскую и принялся исправлять собственное изображение. А тут явился Бен-Ам с пистолетом в руке…
— Кошмар, — сказала Наташа. — А за что он задушил того?..
— А, — махнул рукой Беркович. — Шерше ля фам. Любовь.
— Ты сказал это так, будто любовь — великое зло, — возмутилась Наташа.
— Если из-за женщины убивают, то любовь — зло, — твердо сказал Беркович и отправился в ванную, оставив за собой последнее слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Беркович сделал шаг назад и едва не опрокинул мольберт, пришлось наклониться и поднять упавшую на пол кисть. Старший сержант повертел кисть в руке, пытаясь определить место, откуда она упала. На табурете рядом с мольбертом стояла баночка с растворителем, из нее торчали три кисти, но та, которую поднял Беркович, была сухой.
Старший сержант положил кисть поверх красок и обернулся к эксперту, соскабливавшему что-то с подоконника.
— Рон, — сказал Беркович, — ты разбираешься в живописи?
— Ровно настолько, насколько это нужно для дела, — отозвался эксперт. — Если тебе нужна консультация специалиста…
— Достаточно твоего мнения. Посмотри на эту картину. Можешь ли ты сказать, работал ли над ней художник, и если да, то когда?
— Раз он ее писал, то, ясно дело, работал, — резонно сказал Хан, но все же подошел к картине, изображавшей процесс удушения, и принялся внимательно всматриваться в лица мужчин. Минуту спустя он потер пальцем какую-то шероховатость на подбородке мужчины, душившего соперника.
— Знаешь, — сказал эксперт, — эту морду подправляли совсем недавно. Дня два назад, не больше. А скорее — вчера. Но ведь картина написана в прошлом году, вон в углу дата…
— Если снять верхний слой краски, — возбужденно сказал Беркович, — ты сможешь восстановить лицо, которое было под ним?
— Запросто, — уверенно заявил эксперт. — Только зачем?
— А затем, что там изображен убийца!
— Что за странная идея, У Бен-Ама не было времени, чтобы…
— Было. Ты сам сказал, что картине больше года!
— Ну-ка, — потребовал Хан, — изложи подробнее.
— Потом, — отмахнулся Беркович. — Сними картину и займись делом. И кстати, захвати с собой кисть, вот эту, которая сухая. Вряд ли там есть отпечатки пальцев, но все же…
Вечером Беркович вернулся домой в отличном расположении духа и с порога объявил:
— Наташа, я это дело прикончил! Художника убил его давний приятель и коллега, представляешь? Негодяй вчера давал показания в числе прочих друзей Бен-Ама, и никому даже в голову не пришло…
— Ничего не поняла, — сказала Наташа, накрывая на стол. — Когда ты голоден, то изъясняешься очень непонятно.
— Сегодня я от нечего делать рассматривал картины в мастерской, — начал объяснять Беркович, — и мне показалось, что на одной из них лицо мужчины какое-то странное, будто двойное — из-под очертания подбородка видна краска другого оттенка. А рядом стоял мольберт, причем все кисти, кроме одной, торчали из банки с растворителем, а одна — сухая — лежала отдельно. И я подумал: почему эта кисть не в банке? Если Бен-Ам ею пользовался, то должен был положить в растворитель, верно? И зачем он подрисовывал лицо мужчины на картине? Кстати, там было изображено убийство: один человек душил другого. Допустим, подумал я, что кисть держал не Бен-Ам, а некто, пришедший ночью в мастерскую. Он подправлял лицо на картине, а в это время явился с пистолетом хозяин, узнал посетителя, тот бросил кисть, началась драка, ну дальше все, как определил эксперт… Случайный выстрел и все такое.
— Кому было нужно подрисовывать чье-то лицо? — удивилась Наташа.
— Все выяснилось, когда Хан снял верхний слой краски. Там было изображено лицо Игаля Цукермана, одного из приятелей Бен-Ама, тоже, говорят, неплохого художника. Мы пришли к этому Цукерману, и я сказал ему пару слов, а потом Хан нашел рубашку, от которой был оторван лоскут… В общем, несколько лет назад Цукерман задушил некоего Арнольда Векслера, дело тогда пришлось закрыть, потому что убийцу не нашли. А Бен-Ам обо всем догадывался или знал наверняка — сейчас уже не скажешь. И нарисовал эту сцену в своей примитивной манере. Манера манерой, но узнать Цукермана можно было без проблем, у него очень характерная внешность. Картина стояла в мастерской, и Цукерман как-то ее увидел. Вида он не подал, не станет же человек без лишней надобности признаваться в убийстве! Картина так бы и стояла, но Бен-Ам решил ее выставить в галерее Орена. Оставалась неделя, и Цукерман не знал, что делать. Сказать Бен-Аму, чтобы тот не выставлял картину? Это означало — признаться. Сделать вид, будто ничего не происходит? Но на выставке его могли узнать десятки людей, сопоставить факты… В общем, он решил подправить лицо, надеясь, что Бен-Ам не станет перед самой выставкой накладывать еще один слой краски. А там видно будет…
— Цукерман знал привычки приятеля, — продолжал Беркович, — приехал поздно ночью, окно, как он и думал, оказалось открытым, он забрался в мастерскую и принялся исправлять собственное изображение. А тут явился Бен-Ам с пистолетом в руке…
— Кошмар, — сказала Наташа. — А за что он задушил того?..
— А, — махнул рукой Беркович. — Шерше ля фам. Любовь.
— Ты сказал это так, будто любовь — великое зло, — возмутилась Наташа.
— Если из-за женщины убивают, то любовь — зло, — твердо сказал Беркович и отправился в ванную, оставив за собой последнее слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31