Как-то на уроке Волосея «копошась» в известном месте, порядком мешал «учителю словесности». Который не стал строжиться «кто там у меня…», а подловил на мякинке. Прочитав фразу: «Он совершал вечерний променад», — вызвал Лешку к доске.
— Что совершал? — спросил издевательским тоном.
Лешка в сторону Нинки посмотрел. Выручи, дескать. Язва Нинка «выручила».
— Мармелад, — прошептала.
— Мармелад совершал, — победно произнес Лешка.
И стал Мармеладом. За что Нинка, конечно, получала подзатыльников.
В тот день она все же сумела упросить мать отпустить на танцы. Для компенсации проделки с киселем пришлось дрова в поленницу сложить, пол выскоблить, стайку убрать…
Зато вечером побежали с Валькой на главное молодежное мероприятие. Танцплощадка представляла из себя тесовый настил, огороженный по краям деревянной решеткой. На ограждение Нинка с Валькой, недолго думая, и взгромоздились. А че — хорошо. Всех видно как на ладони.
Мармелада с Валерой еще не было видно.
Девушек не смущало, что за их спинами обрыв начинался. Земля, густо поросшая крапивой и другими лопухами, круто уходила вниз метров на двадцать с гаком. И гак метров десять… Лететь и лететь при случае. Девки, во избежание неприятностей в тылу, ногами не болтали, а зацепились ими за решетку ограждения.
Внизу не передать картина открывалась. Во все стороны обширный заливной луг. Как и полагается, упирался он в заливавшую его по весне реку. Даже в две реки. Сначала в одну с километр упирался, а потом в другую не так длинно. Дело в том, что за спинами у девушек две реки сходились. Та, что поменьше, называлась Улуйка, она спешила к месту впадения не с пустыми руками, с заливным лугом. Чулым благосклонно принимал ее вместе с подарком, но, показывая, кто главнее, заливной презент у села ограничивал высоченным берегом. На верхотуре и стояла пятачком некрашеного дерева танцплощадка.
Красота за спинами девушек, сидящих на решетке, разворачивалась в тот вечер исключительная. Улуйка, речка еще не таежная, а за Чулымом уже тайга. Туда солнце, полыхая пламенем, после которого гари не бывает, село. К кульминационному моменту нашего рассказа оно утихомирило пожаронеопасный огонь, последние краски сворачивало над тайгой… Чулым под ними солидно воды катил. Улуйка уважительно к нему поспешала…
Но сестрам было не до красот в тылу. Главная впереди появилась — Валера пришел. Но сразу к сестрам не проследовал. Пригласил на вальс Верку Кишечникову. Один раз, второй… У Верки фамилия не дай Бог, зато девка писаная. Не чета нашим сестрам. Нинка с Валькой как на подбор — невысоконькие, мордашки кругленькие, конопатенькие. Никто их в тот вечер не приглашал. Сестры виду не подавали, будто задевает их обидное обстоятельство, болтали, сидя на своем насесте, хихикали, обсуждали Кишечникову, вырядившуюся в малиновую кофту. «Дураки красное любят».
Когда патефон заиграл «Утомленное солнце», Валера вдруг через всю танцплощадку, мимо Кишечниковой, пошел в сторону сестер. «Меня?» — затрепыхалось сердечко у Вальки. «Меня?» — аналогичные изменения произошли под ребрами у сестры. Трепыхания в десятки раз усилились у Нинки, когда Валера пригласил ее.
— Сейчас, — засветилась девушка всеми конопушками и высвободила ноги из решетки.
Но, спеша на танец, чересчур резко выдернула их. Конечно, можно понять девушку — такое счастье подвалило.
А оно как подвалило, так и отвалило…
Освободившись от решетки, Нинка потеряла равновесие и, задрав в лицо кавалеру ноги, продемонстрировав молочную белизну подъюбочных телес, бесхитростное бельишко, сделала сальто-мортале в сторону описанной выше и находящейся ниже красоты. Первое, что попалось на пути — заросли крапивы. Они сдержали кувыркающийся полет. А так бы промерить Нинке боками все крутые двадцать с гаком метров. Проделав в зарослях просеку шагов в десять, ошпарив злой крапивой ноги до самого основания и физиономию до последней конопушки, Нинка завершила кувыркания.
Танцплощадка громовым хохотом проводила акробатический переворот через голову под откос.
Сгорая от стыда и крапивы, Нинка побежала домой.
На танцы в то лето не ходила. И Валеру больше никогда не видела…
— Ты за него должна голосовать, — сказала сестра Валентина, — раз тогда опозорила.
— Я за Фетисова склонялась. Он уголь в больницу и церковь прислал.
— Че он из своего кармана выложил? Ему как директору глиноземного комбината уголь раз плюнуть.
— А-а-а!
— Нет, я за Валеру буду, — сказала Валентина. — Может, про наш Богом забытый угол вспомнит.
— А я еще подумаю, — поднялась с табуретки Нина Егоровна.
— Индюк тоже думал, да в суп попал.
— Какой из нас, старперов, суп… — сказала Нина Егоровна. — Главное теперь — дожить до смерти.
— Вот и выбирай правильно, чтобы дожить.
На крыльце своего дома Нина Егоровна вдруг вновь вспомнила тот полет с танцплощадки за борт. Как боялась после этого столкнуться с Валерой и как хотела, чтобы нашел ее и еще раз пригласил на танцы… Но увы…
ШВЕЙЦАРИЯ НА ПОЛКРОВАТИ
— Не буду шмутье твое драное стирать! Хватит! — кричала Клавдия. — Жадишься денег давать!
— Нету, — бубнил Витя Фокин, мужчина средних лет.
— И на кормежку не ходи! Нашел дурочку с переулочка!
— Твоей фигуре вредно много есть, плывет.
— Как лапать, так пойдет! А тут сразу не топмоделистая! Че тогда квартирантом на полкровати пристроился?..
— Нету денег.
— Не надо было клад сдавать?! — плюнула солью в старую рану Клавдия. — И вообще — побаловались и буде, сделай тете ручкой!
— Не возьму тебя в Швейцарию! — обиженно бросил с порога Витя.
— Ой-ей-ей! Напугал козу морковкой! На носу боком ты в нее поедешь!
Витя подхватил узелок с бельем и поднялся к себе, двумя этажами выше. Последние семь месяцев он частенько квартировал у Клавдии «на полкровати». И вот получил от ворот поворот. Или облом, по-современному.
Жил Витя берложно. Однокомнатная квартира была обставлена односпальной кроватью. Выпущенная ширпотребовским конвейером лет тридцать назад, она давно обезножела, горизонт спальной поверхности держали куски шпал.
— Паровозы не снятся? — вышучивала кровать Клавдия.
— Проводницы и стрелочницы, — отвечал Витя. — Вот с такими стрелками.
Проблему постельного белья Витя решал с завидной изобретательностью. Чистая простыня складывалась вдвое. Сначала эксплуатировалась одна половина конструкции, через пару недель — вторая. Затем простыня перегибалась на другую сторону, что обеспечивало еще две смены. С наволочкой такой номер экономии не проходил, посему Витя спал на плюшевой подушке.
Из мебели имелись также гвозди по стенам, исполняющие функции платяного шкафа.
Окна украшали музейных времен занавески с ретро-выбивкой 60-х годов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
— Что совершал? — спросил издевательским тоном.
Лешка в сторону Нинки посмотрел. Выручи, дескать. Язва Нинка «выручила».
— Мармелад, — прошептала.
— Мармелад совершал, — победно произнес Лешка.
И стал Мармеладом. За что Нинка, конечно, получала подзатыльников.
В тот день она все же сумела упросить мать отпустить на танцы. Для компенсации проделки с киселем пришлось дрова в поленницу сложить, пол выскоблить, стайку убрать…
Зато вечером побежали с Валькой на главное молодежное мероприятие. Танцплощадка представляла из себя тесовый настил, огороженный по краям деревянной решеткой. На ограждение Нинка с Валькой, недолго думая, и взгромоздились. А че — хорошо. Всех видно как на ладони.
Мармелада с Валерой еще не было видно.
Девушек не смущало, что за их спинами обрыв начинался. Земля, густо поросшая крапивой и другими лопухами, круто уходила вниз метров на двадцать с гаком. И гак метров десять… Лететь и лететь при случае. Девки, во избежание неприятностей в тылу, ногами не болтали, а зацепились ими за решетку ограждения.
Внизу не передать картина открывалась. Во все стороны обширный заливной луг. Как и полагается, упирался он в заливавшую его по весне реку. Даже в две реки. Сначала в одну с километр упирался, а потом в другую не так длинно. Дело в том, что за спинами у девушек две реки сходились. Та, что поменьше, называлась Улуйка, она спешила к месту впадения не с пустыми руками, с заливным лугом. Чулым благосклонно принимал ее вместе с подарком, но, показывая, кто главнее, заливной презент у села ограничивал высоченным берегом. На верхотуре и стояла пятачком некрашеного дерева танцплощадка.
Красота за спинами девушек, сидящих на решетке, разворачивалась в тот вечер исключительная. Улуйка, речка еще не таежная, а за Чулымом уже тайга. Туда солнце, полыхая пламенем, после которого гари не бывает, село. К кульминационному моменту нашего рассказа оно утихомирило пожаронеопасный огонь, последние краски сворачивало над тайгой… Чулым под ними солидно воды катил. Улуйка уважительно к нему поспешала…
Но сестрам было не до красот в тылу. Главная впереди появилась — Валера пришел. Но сразу к сестрам не проследовал. Пригласил на вальс Верку Кишечникову. Один раз, второй… У Верки фамилия не дай Бог, зато девка писаная. Не чета нашим сестрам. Нинка с Валькой как на подбор — невысоконькие, мордашки кругленькие, конопатенькие. Никто их в тот вечер не приглашал. Сестры виду не подавали, будто задевает их обидное обстоятельство, болтали, сидя на своем насесте, хихикали, обсуждали Кишечникову, вырядившуюся в малиновую кофту. «Дураки красное любят».
Когда патефон заиграл «Утомленное солнце», Валера вдруг через всю танцплощадку, мимо Кишечниковой, пошел в сторону сестер. «Меня?» — затрепыхалось сердечко у Вальки. «Меня?» — аналогичные изменения произошли под ребрами у сестры. Трепыхания в десятки раз усилились у Нинки, когда Валера пригласил ее.
— Сейчас, — засветилась девушка всеми конопушками и высвободила ноги из решетки.
Но, спеша на танец, чересчур резко выдернула их. Конечно, можно понять девушку — такое счастье подвалило.
А оно как подвалило, так и отвалило…
Освободившись от решетки, Нинка потеряла равновесие и, задрав в лицо кавалеру ноги, продемонстрировав молочную белизну подъюбочных телес, бесхитростное бельишко, сделала сальто-мортале в сторону описанной выше и находящейся ниже красоты. Первое, что попалось на пути — заросли крапивы. Они сдержали кувыркающийся полет. А так бы промерить Нинке боками все крутые двадцать с гаком метров. Проделав в зарослях просеку шагов в десять, ошпарив злой крапивой ноги до самого основания и физиономию до последней конопушки, Нинка завершила кувыркания.
Танцплощадка громовым хохотом проводила акробатический переворот через голову под откос.
Сгорая от стыда и крапивы, Нинка побежала домой.
На танцы в то лето не ходила. И Валеру больше никогда не видела…
— Ты за него должна голосовать, — сказала сестра Валентина, — раз тогда опозорила.
— Я за Фетисова склонялась. Он уголь в больницу и церковь прислал.
— Че он из своего кармана выложил? Ему как директору глиноземного комбината уголь раз плюнуть.
— А-а-а!
— Нет, я за Валеру буду, — сказала Валентина. — Может, про наш Богом забытый угол вспомнит.
— А я еще подумаю, — поднялась с табуретки Нина Егоровна.
— Индюк тоже думал, да в суп попал.
— Какой из нас, старперов, суп… — сказала Нина Егоровна. — Главное теперь — дожить до смерти.
— Вот и выбирай правильно, чтобы дожить.
На крыльце своего дома Нина Егоровна вдруг вновь вспомнила тот полет с танцплощадки за борт. Как боялась после этого столкнуться с Валерой и как хотела, чтобы нашел ее и еще раз пригласил на танцы… Но увы…
ШВЕЙЦАРИЯ НА ПОЛКРОВАТИ
— Не буду шмутье твое драное стирать! Хватит! — кричала Клавдия. — Жадишься денег давать!
— Нету, — бубнил Витя Фокин, мужчина средних лет.
— И на кормежку не ходи! Нашел дурочку с переулочка!
— Твоей фигуре вредно много есть, плывет.
— Как лапать, так пойдет! А тут сразу не топмоделистая! Че тогда квартирантом на полкровати пристроился?..
— Нету денег.
— Не надо было клад сдавать?! — плюнула солью в старую рану Клавдия. — И вообще — побаловались и буде, сделай тете ручкой!
— Не возьму тебя в Швейцарию! — обиженно бросил с порога Витя.
— Ой-ей-ей! Напугал козу морковкой! На носу боком ты в нее поедешь!
Витя подхватил узелок с бельем и поднялся к себе, двумя этажами выше. Последние семь месяцев он частенько квартировал у Клавдии «на полкровати». И вот получил от ворот поворот. Или облом, по-современному.
Жил Витя берложно. Однокомнатная квартира была обставлена односпальной кроватью. Выпущенная ширпотребовским конвейером лет тридцать назад, она давно обезножела, горизонт спальной поверхности держали куски шпал.
— Паровозы не снятся? — вышучивала кровать Клавдия.
— Проводницы и стрелочницы, — отвечал Витя. — Вот с такими стрелками.
Проблему постельного белья Витя решал с завидной изобретательностью. Чистая простыня складывалась вдвое. Сначала эксплуатировалась одна половина конструкции, через пару недель — вторая. Затем простыня перегибалась на другую сторону, что обеспечивало еще две смены. С наволочкой такой номер экономии не проходил, посему Витя спал на плюшевой подушке.
Из мебели имелись также гвозди по стенам, исполняющие функции платяного шкафа.
Окна украшали музейных времен занавески с ретро-выбивкой 60-х годов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32