Именно по этой причине я женился на
такой женщине, хотя знал, что она меня бросит. Я ведь тоже оторвался от
родной почвы. Отрекся от среды, в которой вырос, от своих предков. И с
тех пор начались мои несчастья.
Я кивнул. Что бы он о себе ни рассказал, мне все равно уже было его
жалко; к тому же это отвлекало меня от моих собственных несчастий. И вот
срывающимся голосом он поведал мне, что родился в Лотарингии, в Юканже,
где был крупный литейный завод. Его отец и брат работали литейщиками, а
он в семнадцать лет решил уйти из дома, но не просто так: в тайне от
всех он написал роман о жизни своего отца и поехал в Париж, чтобы напе-
чатать его. Но в столице никому не было дела до Лотарингии, и ему приш-
лось долго учиться, чтобы в конце концов стать рядовым служащим. Он не-
дурно зарабатывал, посылал домой чеки, но так ни разу и не решился прие-
хать в Лотарингию, потому что с книгой, которая должна была представить
ее Парижу живой, ничего не получилось. А теперь отец состарился, литей-
ный завод закрывали, лучший металлургический район Франции превращался в
какую-то детскую площадку, и Клемантина уходила к другому: она выходила
замуж за будущего писателя, а он оказался неудачником.
Может быть, Иргиз был его последним шансом. Пусть Лотарингия никого
не воодушевляла, зато здесь был сюжет для потрясающего романа. Но долина
сероликих - это моя собственная Лотарингия. Что ж, он поставит себя на
мое место, будет говорить от моего лица и сумеет все "транспонировать",
выразить через мою судьбу то, что наболело у него самого. Книга и будет
лучшим средством рассказать миру о долине Иргиз, не нарушая ее естест-
венной гармонии. Жан-Пьер говорил, что верит в Бога, что не случай, а
само Провидение свели наши пути, что роман начинается прямо здесь, в аэ-
робусе, и это чудесно, и что, поскольку источник его вдохновения - моя
жизнь, мы, разумеется, поделим авторские права пополам, идет?
Я молчал. Самолет шел на посадку и уже выпустил шасси. Может, было бы
лучше, чтобы он разбился. Первый раз в жизни я почувствовал ответствен-
ность за другого человека. Если я, как собирался, слиняю и оставлю этого
белобрысого очкарика в клетчатом костюмчике одного в стране, которая для
него держится только на моей выдумке, он пропадет. При нынешнем его сос-
тоянии, если он убедится, что я все наврал и его миссия провалилась, он
может запросто, несмотря ни на какие антидепрессивные вибрионы, покон-
чить с собой.
А сияющий Жан-Пьер уже тряс мою руку:
- Это будет что-то фантастическое!
С этим я согласился.
Рабатская толпа ничем не отличалась от марсельской, разве что мундиры
полицейских были другого цвета. У меня возникли трудности с паспортом -
естественно, здесь липа оказалась более явной, чем во Франции. Я уже на-
чал надеяться, что нас отошлют обратно и таким образом честь моего атта-
ше не пострадает, а роман можно написать и в Париже, но Жан-Пьер достал
из моего досье целую кипу бумаг с печатями, которые доказывали, что он
официально уполномочен препроводить меня в Марокко, а раз его документы
в порядке, то, значит, и мои тоже. Его слова подтверждал факс с гербом
Королевства Марокко, предписывавший всем органам власти оказывать со-
действие его предъявителю. Мгновенно переменившись, полицейский сказал
мне что-то по-арабски. В ответ я неопределенно улыбнулся, но, должно
быть, не угадал тон его слов, потому что он посмотрел на меня с оскорб-
ленным видом.
Атташе сразу потащил меня к телефонным кабинам. В этом полном марок-
канцев зале я чувствовал себя бездарно замаскированным: весь маскарад не
стоил ломаного гроша, поскольку я не знал языка, а значит, был ненастоя-
щим. Но чем, в конце концов, я виноват, что родился в Марселе.
- Нужен заголовок, - сказал Жан-Пьер.
- Что?
- Для нашей книги. Как она будет называться?
- "Гуманитарный атташе", - предложил я.
Во-первых, я хотел проявить скромность, во-вторых, просто не знал,
как обозначить себя в заголовке. Но Жан-Пьер сказал "нет" и, с блестящи-
ми глазами, торжественно воздев палец, произнес:
- "Груз под охраной".
Он даже остановился, не дойдя до телефонов, чтобы распробовать, пос-
маковать это название, и три раза одобрительно тряхнул головой.
- Это про меня, - пояснил он. - Ну то есть про вас, это же я и есть
вы в романе. "Груз под охраной". Название отражает весь комизм, всю не-
лепость и парадоксальность ситуации...
Я тоже кивнул, но, по правде говоря, не знал, как к этому отнестись.
Жан-Пьер попытался дозвониться Клементине и поделиться с ней радостной
новостью, но было все время занято. Тогда он посмотрел на часы, на табло
расписания полетов и спросил, как ближе добираться до Иргиза: через Мар-
ракеш или через Агадир. Я выбрал Агадир, чтобы оттянуть время - это был
последний рейс.
Четыре часа мы просидели в аэропорту, в ресторане. Жан-Пьер то и дело
бегал звонить, а в промежутках строчил, как сумасшедший, на обороте офи-
циальных бумаг из моего досье - лепил себе биографию из моей. Каждое мое
слово превращалось в три страницы, обрастая его собственными переживани-
ями, и меня это как-то коробило. Выражаясь его языком, он "транспониро-
вал". Он предложил мне перекусить, и я съел бриошь, а он взял себе та-
релку кускуса с белыми от застывшего жира ломтиками мергеза и обильно
полил все это гариссой, чтобы, как он сказал, "влезть в мою шкуру" и
"окунуться в среду".
Я не знал, как выпутаться из этой истории. Смыться от Жан-Пьера, как
я собирался сначала, теперь, когда он задумал написать по моей легенде
книгу, было никак нельзя. Эта выдумка уже срослась со мной, стала слиш-
ком важной, чтобы я мог бросить ее на Жан-Пьера. Под его пером оживала
часть меня самого. Атташе весь преобразился. Завороженный просящимися
наружу словами, он то прерывался, смотрел на меня горящим взором, благо-
дарил, то снова уходил в работу, что-то шептал, мучительно вздыхал. Я
чувствовал себя так, будто зачал ребенка и теперь присутствовал при ро-
дах.
Наконец объявили наш рейс, Жан-Пьер сделал последнюю попытку дозво-
ниться Клементине. И дозвонился. Вернулся он серьезный, печальный и вя-
лый. Минутный разговор с этой особой погасил пламя, пылавшее целых четы-
ре часа, пока он общался со мной. Хотя, с другой стороны, это давало мне
передышку.
Самолет был поменьше, поплоше, чем первый, на креслах - чехлы в цве-
точек, зато стюардесса - помоложе. Столиков не было. Атташе закинул ногу
на ногу, положил на колено лист бумаги и снова принялся писать и зачер-
кивать слова, сочиняя послание жене. Я понял, что перестал существовать
для него, даже в качестве груза, и закрыл глаза, чтобы помечтать о блон-
динке с обнаженной грудью, которая сидела напротив в прошлый раз, - мне
ее не хватало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
такой женщине, хотя знал, что она меня бросит. Я ведь тоже оторвался от
родной почвы. Отрекся от среды, в которой вырос, от своих предков. И с
тех пор начались мои несчастья.
Я кивнул. Что бы он о себе ни рассказал, мне все равно уже было его
жалко; к тому же это отвлекало меня от моих собственных несчастий. И вот
срывающимся голосом он поведал мне, что родился в Лотарингии, в Юканже,
где был крупный литейный завод. Его отец и брат работали литейщиками, а
он в семнадцать лет решил уйти из дома, но не просто так: в тайне от
всех он написал роман о жизни своего отца и поехал в Париж, чтобы напе-
чатать его. Но в столице никому не было дела до Лотарингии, и ему приш-
лось долго учиться, чтобы в конце концов стать рядовым служащим. Он не-
дурно зарабатывал, посылал домой чеки, но так ни разу и не решился прие-
хать в Лотарингию, потому что с книгой, которая должна была представить
ее Парижу живой, ничего не получилось. А теперь отец состарился, литей-
ный завод закрывали, лучший металлургический район Франции превращался в
какую-то детскую площадку, и Клемантина уходила к другому: она выходила
замуж за будущего писателя, а он оказался неудачником.
Может быть, Иргиз был его последним шансом. Пусть Лотарингия никого
не воодушевляла, зато здесь был сюжет для потрясающего романа. Но долина
сероликих - это моя собственная Лотарингия. Что ж, он поставит себя на
мое место, будет говорить от моего лица и сумеет все "транспонировать",
выразить через мою судьбу то, что наболело у него самого. Книга и будет
лучшим средством рассказать миру о долине Иргиз, не нарушая ее естест-
венной гармонии. Жан-Пьер говорил, что верит в Бога, что не случай, а
само Провидение свели наши пути, что роман начинается прямо здесь, в аэ-
робусе, и это чудесно, и что, поскольку источник его вдохновения - моя
жизнь, мы, разумеется, поделим авторские права пополам, идет?
Я молчал. Самолет шел на посадку и уже выпустил шасси. Может, было бы
лучше, чтобы он разбился. Первый раз в жизни я почувствовал ответствен-
ность за другого человека. Если я, как собирался, слиняю и оставлю этого
белобрысого очкарика в клетчатом костюмчике одного в стране, которая для
него держится только на моей выдумке, он пропадет. При нынешнем его сос-
тоянии, если он убедится, что я все наврал и его миссия провалилась, он
может запросто, несмотря ни на какие антидепрессивные вибрионы, покон-
чить с собой.
А сияющий Жан-Пьер уже тряс мою руку:
- Это будет что-то фантастическое!
С этим я согласился.
Рабатская толпа ничем не отличалась от марсельской, разве что мундиры
полицейских были другого цвета. У меня возникли трудности с паспортом -
естественно, здесь липа оказалась более явной, чем во Франции. Я уже на-
чал надеяться, что нас отошлют обратно и таким образом честь моего атта-
ше не пострадает, а роман можно написать и в Париже, но Жан-Пьер достал
из моего досье целую кипу бумаг с печатями, которые доказывали, что он
официально уполномочен препроводить меня в Марокко, а раз его документы
в порядке, то, значит, и мои тоже. Его слова подтверждал факс с гербом
Королевства Марокко, предписывавший всем органам власти оказывать со-
действие его предъявителю. Мгновенно переменившись, полицейский сказал
мне что-то по-арабски. В ответ я неопределенно улыбнулся, но, должно
быть, не угадал тон его слов, потому что он посмотрел на меня с оскорб-
ленным видом.
Атташе сразу потащил меня к телефонным кабинам. В этом полном марок-
канцев зале я чувствовал себя бездарно замаскированным: весь маскарад не
стоил ломаного гроша, поскольку я не знал языка, а значит, был ненастоя-
щим. Но чем, в конце концов, я виноват, что родился в Марселе.
- Нужен заголовок, - сказал Жан-Пьер.
- Что?
- Для нашей книги. Как она будет называться?
- "Гуманитарный атташе", - предложил я.
Во-первых, я хотел проявить скромность, во-вторых, просто не знал,
как обозначить себя в заголовке. Но Жан-Пьер сказал "нет" и, с блестящи-
ми глазами, торжественно воздев палец, произнес:
- "Груз под охраной".
Он даже остановился, не дойдя до телефонов, чтобы распробовать, пос-
маковать это название, и три раза одобрительно тряхнул головой.
- Это про меня, - пояснил он. - Ну то есть про вас, это же я и есть
вы в романе. "Груз под охраной". Название отражает весь комизм, всю не-
лепость и парадоксальность ситуации...
Я тоже кивнул, но, по правде говоря, не знал, как к этому отнестись.
Жан-Пьер попытался дозвониться Клементине и поделиться с ней радостной
новостью, но было все время занято. Тогда он посмотрел на часы, на табло
расписания полетов и спросил, как ближе добираться до Иргиза: через Мар-
ракеш или через Агадир. Я выбрал Агадир, чтобы оттянуть время - это был
последний рейс.
Четыре часа мы просидели в аэропорту, в ресторане. Жан-Пьер то и дело
бегал звонить, а в промежутках строчил, как сумасшедший, на обороте офи-
циальных бумаг из моего досье - лепил себе биографию из моей. Каждое мое
слово превращалось в три страницы, обрастая его собственными переживани-
ями, и меня это как-то коробило. Выражаясь его языком, он "транспониро-
вал". Он предложил мне перекусить, и я съел бриошь, а он взял себе та-
релку кускуса с белыми от застывшего жира ломтиками мергеза и обильно
полил все это гариссой, чтобы, как он сказал, "влезть в мою шкуру" и
"окунуться в среду".
Я не знал, как выпутаться из этой истории. Смыться от Жан-Пьера, как
я собирался сначала, теперь, когда он задумал написать по моей легенде
книгу, было никак нельзя. Эта выдумка уже срослась со мной, стала слиш-
ком важной, чтобы я мог бросить ее на Жан-Пьера. Под его пером оживала
часть меня самого. Атташе весь преобразился. Завороженный просящимися
наружу словами, он то прерывался, смотрел на меня горящим взором, благо-
дарил, то снова уходил в работу, что-то шептал, мучительно вздыхал. Я
чувствовал себя так, будто зачал ребенка и теперь присутствовал при ро-
дах.
Наконец объявили наш рейс, Жан-Пьер сделал последнюю попытку дозво-
ниться Клементине. И дозвонился. Вернулся он серьезный, печальный и вя-
лый. Минутный разговор с этой особой погасил пламя, пылавшее целых четы-
ре часа, пока он общался со мной. Хотя, с другой стороны, это давало мне
передышку.
Самолет был поменьше, поплоше, чем первый, на креслах - чехлы в цве-
точек, зато стюардесса - помоложе. Столиков не было. Атташе закинул ногу
на ногу, положил на колено лист бумаги и снова принялся писать и зачер-
кивать слова, сочиняя послание жене. Я понял, что перестал существовать
для него, даже в качестве груза, и закрыл глаза, чтобы помечтать о блон-
динке с обнаженной грудью, которая сидела напротив в прошлый раз, - мне
ее не хватало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22