В
комнате, куда вошел наш медик, были развешаны многочисленные гипсовые
слепки с этих уродливых частей тела. Вся разница только в том, что в
настоящем институте слепки снимаются, как только больной туда поступает, а
в этом сердце они изготовлялись тогда, когда из него выписывался здоровый
человек.
Среди прочих в сердце этой дамы хранились слепки, снятые с физических
и нравственных уродств всех ее подруг.
Так как слишком задерживаться не полагалось, то медик быстро
перекочевал в другое женское сердце, - и на этот раз ему показалось, что
он вступил в светлый обширный храм. Над алтарем парил белый голубь -
олицетворение невинности. Медик хотел было преклонить колена, но ему нужно
было спешить дальше, в следующее сердце, и только в ушах его еще долго
звучала музыка органа. Он даже почувствовал, что стал лучше и чище, чем
был раньше, и достоин теперь войти в следующее святилище, оказавшееся
жалкой каморкой, где лежала больная мать. Но в открытые настежь окна
лились теплые солнечные лучи, чудесные розы, расцветшие в ящике под окном,
качали головками, кивая больной, две небесно-голубые птички пели песенку о
детских радостях, а больная мать просила счастья для своей дочери.
Потом наш медик на четвереньках переполз в мясную лавку; она была
завалена мясом, - и куда бы он ни сунулся, всюду натыкался на туши. Это
было сердце одного богатого, всеми уважаемого человека, - его имя,
наверно, можно найти в справочнике по городу.
Оттуда медик перекочевал в сердце его супруги. Оно представляло собой
старую, полуразвалившуюся голубятню. Портрет мужа был водружен над ней
вместо флюгера; к ней же была прикреплена входная дверь, которая то
открывалась, то закрывалась - в зависимости от того, куда поворачивался
супруг.
Потом медик попал в комнату с зеркальными стенами, такую же, как во
дворце Розенборг, но зеркала здесь были увеличительные, они все
увеличивали во много раз. Посреди комнаты восседало на троне маленькое "я"
обладателя сердца и восхищалось своим собственным величием.
Оттуда медик перебрался в другое сердце, и ему показалось, что он
попал в узкий игольник, набитый острыми иголками. Он быстро решил, что это
сердце какой-нибудь старой девы, но ошибся: оно принадлежало награжденному
множеством орденов молодому военному, о котором говорили, что он "человек
с сердцем и умом".
Наконец бедный медик выбрался из последнего сердца и, совершенно
ошалев, еще долго никак не мог собраться с мыслями. Во всем он винил свою
разыгравшуюся фантазию.
"Бог знает что такое! - вздохнул он. - Нет, я определенно схожу с
ума. И какая дикая здесь жара! Кровь так и приливает к голове. - Тут он
вспомнил о своих вчерашних злоключениях у больничной ограды. - Вот когда я
заболел! - подумал он. - Нужно вовремя взяться за лечение. Говорят, что в
таких случаях всего полезнее русская баня. Ах, если бы я уже лежал на
полке".
И он действительно очутился в бане на самом верхнем полке, но лежал
там совсем одетый, в сапогах и калошах, а с потолка на лицо ему капала
горячая вода.
- Ой! - закричал медик и побежал скорее принять душ.
Банщик тоже закричал: он испугался, увидев в бане одетого человека.
Наш медик, не растерявшись, шепнул ему:
- Не бойся, это я на пари, - но, вернувшись домой, первым делом
поставил себе один большой пластырь из шпанских мушек на шею, а другой на
спину, чтобы вытянуть дурь из головы.
Наутро вся спина у него набухла кровью - вот и все, чем его
облагодетельствовали калоши счастья.
5. ПРЕВРАЩЕНИЯ ПОЛИЦЕЙСКОГО ПИСАРЯ
Наш знакомый сторож между тем вспомнил про калоши, которые нашел на
улице, а потом оставил в больнице, и забрал их оттуда. Но ни лейтенант, ни
соседи не признали этих калош своими, и сторож отнес их в полицию.
- Да они как две капли воды похожи на мои! - сказал один из
полицейских писарей, поставив находку рядом со своими калошами и
внимательно ее рассматривая. - Тут и опытный взгляд сапожника не отличил
бы одну пару от другой.
- Господин писарь, - обратился к нему полицейский, вошедший с
какими-то бумагами.
Писарь поговорил с ним, а когда опять взглянул на обе пары калош, то
уж и сам перестал понимать, которая из них его пара - та ли, что стоит
справа, или та, что слева.
"Мои, должно быть, вот эти, мокрые", - подумал он и ошибся: это были
как раз калоши счастья. Что ж, полиция тоже иногда ошибается.
Писарь надел калоши и, сунув одни бумаги в карман, а другие - под
мышку (ему нужно было кое-что перечитать и переписать дома), вышел на
улицу. День был воскресный, стояла чудесная погода, и полицейский писарь
подумал, что неплохо было бы прогуляться по Фредериксбергу.
Молодой человек отличался редким прилежанием и усидчивостью, так что
пожелаем ему приятной прогулки после многих часов работы в душной
канцелярии.
Сначала он шел, ни о чем не думая, и калошам поэтому все не
представлялось удобного случая проявить свою чудодейственную силу.
Но вот он повстречал в одной аллее своего знакомого молодого поэта, и
тот сказал, что завтра отправляется путешествовать на все лето.
- Эх, вот вы опять уезжаете, а мы остаемся, - сказал писарь. -
Счастливые люди, летаете себе, где хотите и куда хотите, а у нас цепи на
ногах.
- Да, но ими вы прикованы к хлебному дереву, - возразил поэт. - Вам
нет нужды заботиться о завтрашнем дне, а когда вы состаритесь, получите
пенсию.
- Так-то так, но вам все-таки живется гораздо привольнее, - сказал
писарь. - Писать стихи - что может быть лучше! Публика носит вас на руках,
и вы сами себе господа. А вот попробовали бы вы посидеть в суде, как мы
сидим, да повозиться с этими скучнейшими делами!
Поэт покачал головой, писарь тоже покачал головой, и они разошлись в
разные стороны, оставшись каждый при своем мнении.
"Удивительный народ эти поэты, - думал молодой чиновник. - Хотелось
бы поближе познакомиться с такими натурами, как он, и самому стать поэтом.
Будь я на их месте, я бы в своих стихах не стал хныкать. Ах, какой сегодня
чудесный весенний день, сколько в нем красоты, свежести, поэзии! Какой
необыкновенно прозрачный воздух! Какие причудливые облака! А трава и
листья так сладостно благоухают! Давно уже я так остро не ощущал этого,
как сейчас".
Вы, конечно, заметили, что он уже стал поэтом. Но внешне совсем не
изменился, - нелепо думать, что поэт не такой же человек, как все прочие.
Среди простых людей часто встречаются натуры гораздо более поэтические,
чем многие прославленные поэты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
комнате, куда вошел наш медик, были развешаны многочисленные гипсовые
слепки с этих уродливых частей тела. Вся разница только в том, что в
настоящем институте слепки снимаются, как только больной туда поступает, а
в этом сердце они изготовлялись тогда, когда из него выписывался здоровый
человек.
Среди прочих в сердце этой дамы хранились слепки, снятые с физических
и нравственных уродств всех ее подруг.
Так как слишком задерживаться не полагалось, то медик быстро
перекочевал в другое женское сердце, - и на этот раз ему показалось, что
он вступил в светлый обширный храм. Над алтарем парил белый голубь -
олицетворение невинности. Медик хотел было преклонить колена, но ему нужно
было спешить дальше, в следующее сердце, и только в ушах его еще долго
звучала музыка органа. Он даже почувствовал, что стал лучше и чище, чем
был раньше, и достоин теперь войти в следующее святилище, оказавшееся
жалкой каморкой, где лежала больная мать. Но в открытые настежь окна
лились теплые солнечные лучи, чудесные розы, расцветшие в ящике под окном,
качали головками, кивая больной, две небесно-голубые птички пели песенку о
детских радостях, а больная мать просила счастья для своей дочери.
Потом наш медик на четвереньках переполз в мясную лавку; она была
завалена мясом, - и куда бы он ни сунулся, всюду натыкался на туши. Это
было сердце одного богатого, всеми уважаемого человека, - его имя,
наверно, можно найти в справочнике по городу.
Оттуда медик перекочевал в сердце его супруги. Оно представляло собой
старую, полуразвалившуюся голубятню. Портрет мужа был водружен над ней
вместо флюгера; к ней же была прикреплена входная дверь, которая то
открывалась, то закрывалась - в зависимости от того, куда поворачивался
супруг.
Потом медик попал в комнату с зеркальными стенами, такую же, как во
дворце Розенборг, но зеркала здесь были увеличительные, они все
увеличивали во много раз. Посреди комнаты восседало на троне маленькое "я"
обладателя сердца и восхищалось своим собственным величием.
Оттуда медик перебрался в другое сердце, и ему показалось, что он
попал в узкий игольник, набитый острыми иголками. Он быстро решил, что это
сердце какой-нибудь старой девы, но ошибся: оно принадлежало награжденному
множеством орденов молодому военному, о котором говорили, что он "человек
с сердцем и умом".
Наконец бедный медик выбрался из последнего сердца и, совершенно
ошалев, еще долго никак не мог собраться с мыслями. Во всем он винил свою
разыгравшуюся фантазию.
"Бог знает что такое! - вздохнул он. - Нет, я определенно схожу с
ума. И какая дикая здесь жара! Кровь так и приливает к голове. - Тут он
вспомнил о своих вчерашних злоключениях у больничной ограды. - Вот когда я
заболел! - подумал он. - Нужно вовремя взяться за лечение. Говорят, что в
таких случаях всего полезнее русская баня. Ах, если бы я уже лежал на
полке".
И он действительно очутился в бане на самом верхнем полке, но лежал
там совсем одетый, в сапогах и калошах, а с потолка на лицо ему капала
горячая вода.
- Ой! - закричал медик и побежал скорее принять душ.
Банщик тоже закричал: он испугался, увидев в бане одетого человека.
Наш медик, не растерявшись, шепнул ему:
- Не бойся, это я на пари, - но, вернувшись домой, первым делом
поставил себе один большой пластырь из шпанских мушек на шею, а другой на
спину, чтобы вытянуть дурь из головы.
Наутро вся спина у него набухла кровью - вот и все, чем его
облагодетельствовали калоши счастья.
5. ПРЕВРАЩЕНИЯ ПОЛИЦЕЙСКОГО ПИСАРЯ
Наш знакомый сторож между тем вспомнил про калоши, которые нашел на
улице, а потом оставил в больнице, и забрал их оттуда. Но ни лейтенант, ни
соседи не признали этих калош своими, и сторож отнес их в полицию.
- Да они как две капли воды похожи на мои! - сказал один из
полицейских писарей, поставив находку рядом со своими калошами и
внимательно ее рассматривая. - Тут и опытный взгляд сапожника не отличил
бы одну пару от другой.
- Господин писарь, - обратился к нему полицейский, вошедший с
какими-то бумагами.
Писарь поговорил с ним, а когда опять взглянул на обе пары калош, то
уж и сам перестал понимать, которая из них его пара - та ли, что стоит
справа, или та, что слева.
"Мои, должно быть, вот эти, мокрые", - подумал он и ошибся: это были
как раз калоши счастья. Что ж, полиция тоже иногда ошибается.
Писарь надел калоши и, сунув одни бумаги в карман, а другие - под
мышку (ему нужно было кое-что перечитать и переписать дома), вышел на
улицу. День был воскресный, стояла чудесная погода, и полицейский писарь
подумал, что неплохо было бы прогуляться по Фредериксбергу.
Молодой человек отличался редким прилежанием и усидчивостью, так что
пожелаем ему приятной прогулки после многих часов работы в душной
канцелярии.
Сначала он шел, ни о чем не думая, и калошам поэтому все не
представлялось удобного случая проявить свою чудодейственную силу.
Но вот он повстречал в одной аллее своего знакомого молодого поэта, и
тот сказал, что завтра отправляется путешествовать на все лето.
- Эх, вот вы опять уезжаете, а мы остаемся, - сказал писарь. -
Счастливые люди, летаете себе, где хотите и куда хотите, а у нас цепи на
ногах.
- Да, но ими вы прикованы к хлебному дереву, - возразил поэт. - Вам
нет нужды заботиться о завтрашнем дне, а когда вы состаритесь, получите
пенсию.
- Так-то так, но вам все-таки живется гораздо привольнее, - сказал
писарь. - Писать стихи - что может быть лучше! Публика носит вас на руках,
и вы сами себе господа. А вот попробовали бы вы посидеть в суде, как мы
сидим, да повозиться с этими скучнейшими делами!
Поэт покачал головой, писарь тоже покачал головой, и они разошлись в
разные стороны, оставшись каждый при своем мнении.
"Удивительный народ эти поэты, - думал молодой чиновник. - Хотелось
бы поближе познакомиться с такими натурами, как он, и самому стать поэтом.
Будь я на их месте, я бы в своих стихах не стал хныкать. Ах, какой сегодня
чудесный весенний день, сколько в нем красоты, свежести, поэзии! Какой
необыкновенно прозрачный воздух! Какие причудливые облака! А трава и
листья так сладостно благоухают! Давно уже я так остро не ощущал этого,
как сейчас".
Вы, конечно, заметили, что он уже стал поэтом. Но внешне совсем не
изменился, - нелепо думать, что поэт не такой же человек, как все прочие.
Среди простых людей часто встречаются натуры гораздо более поэтические,
чем многие прославленные поэты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9