Хотел бы я узнать, чем все это кончится?
Мальчики принесли его в красиво обставленную комнату, где их
встретила толстая улыбающаяся женщина. Она ничуть не обрадовалась "простой
полевой птичке", как она назвала жаворонка, тем не менее разрешила
мальчикам оставить его и посадить в клетку на подоконнике.
- Быть может, он немного развлечет попочку! - добавила она и с
улыбкой взглянула на большого зеленого попугая, который важно покачивался
на кольце в роскошной металлической клетке. - Сегодня у попочки день
рождения, - сказала она, глупо улыбаясь, - и полевая птичка хочет его
поздравить.
Попугай, ничего на это не ответив, все так же важно раскачивался взад
и вперед. В это время громко запела красивая канарейка, которую сюда
привезли прошлым летом из теплой и благоухающей родной страны.
- Ишь, крикунья! - сказала хозяйка и набросила на клетку белый
носовой платок.
- Пи-пи! Какая ужасная метель! - вздохнула канарейка и умолкла.
Писаря, которого хозяйка называла "полевой птичкой", посадили в
маленькую клетку, рядом с клеткой канарейки и по соседству с попугаем.
Попугай мог внятно выговаривать только одну фразу, нередко звучавшую очень
комично: "Нет, будем людьми!", а все остальное получалось у него столь же
невразумительным, как щебет канарейки. Впрочем, писарь, превратившись в
птичку, отлично понимал своих новых знакомых.
- Я порхала над зеленой пальмой и цветущим миндальным деревом, - пела
канарейка, - вместе с братьями и сестрами я летала над чудесными цветами и
зеркальной гладью озер, и нам приветливо кивали отражения прибрежных
растений. Я видела стаи красивых попугаев, которые рассказывали множество
чудеснейших историй.
- Это дикие птицы, - отозвался попугай, - не получившие никакого
образования. Нет, будем людьми! Что же ты не смеешься, глупая птица? Если
этой остроте смеется и сама хозяйка и ее гости, так почему бы не
посмеяться и тебе? Не оценить хороших острот - это очень большой порок,
должен вам сказать. Нет, будем людьми!
- А ты помнишь красивых девушек, что плясали под сенью цветущих
деревьев? Помнишь сладкие плоды и прохладный сок диких растений?
- Конечно, помню, - отвечал попугай, - но здесь мне гораздо лучше!
Меня прекрасно кормят и всячески ублажают. Я знаю, что я умен, и с меня
довольно. Нет, будем людьми! У тебя, что называется, поэтическая натура, а
я сведущ в науках и остроумен. В тебе есть эта самая гениальность, но не
хватает рассудительности. Ты метишь слишком высоко, поэтому люди тебя
осаживают. Со мной они так поступать не станут, потому что я обошелся им
дорого. Я внушаю уважение уже одним своим клювом, а болтовней своей могу
кого угодно поставить на место. Нет, будем людьми!
- О моя теплая, цветущая родина, - пела канарейка, - я буду петь о
твоих темно-зеленых деревьях, чьи ветви целуют прозрачные воды тихих
заливов, о светлой радости моих братьев и сестер, о вечнозеленых
хранителях влаги в пустыне - кактусах.
- Перестань хныкать! - проговорил попугай. - Скажи лучше что-нибудь
смешное. Смех - это знак высшей степени духовного развития. Вот разве
могут, к примеру, смеяться собака или лошадь? Нет, они могут только
плакать, а способностью смеяться одарен лишь человек. Ха-ха-ха! -
расхохотался попочка и окончательно сразил собеседников своим "нет, будем
людьми!"
- И ты, маленькая серая датская птичка, - сказала канарейка
жаворонку, - ты тоже стала пленницей. В твоих лесах, наверное, холодно, но
зато в них ты свободна. Лети же отсюда! Смотри, они забыли запереть твою
клетку! Форточка открыта, лети же - скорей, скорей!
Писарь так и сделал, вылетел из клетки и уселся возле нее. В этот миг
дверь в соседнюю комнату открылась, и на пороге появилась кошка, гибкая,
страшная, с зелеными горящими глазами. Кошка уже совсем было приготовилась
к прыжку, но канарейка заметалась в клетке, а попугай захлопал крыльями и
закричал: "Нет, будем людьми!" Писарь похолодел от ужаса и, вылетев в
окно, полетел над домами и улицами. Летел, летел, наконец устал, - и вот
увидел дом, который показался ему знакомым. Одно окно в доме было открыто.
Писарь влетел в комнату и уселся на стол. К своему изумлению, он увидел,
что это его собственная комната.
"Нет, будем людьми!" - машинально повторил он излюбленную фразу
попугая и в ту же минуту вновь стал полицейским писарем, только зачем-то
усевшимся на стол.
- Господи помилуй, - сказал писарь, - как это я попал на стол, да еще
заснул? И какой дикий сон мне приснился. Какая чепуха!
6. ЛУЧШЕЕ, ЧТО СДЕЛАЛИ КАЛОШИ
На другой день рано утром, когда писарь еще лежал в постели, в дверь
постучали, и вошел его сосед, снимавший комнату на том же этаже, - молодой
студент-богослов.
- Одолжи мне, пожалуйста, свои калоши, - сказал он. - Хоть в саду и
сыро, да больно уж ярко светит солнышко. Хочу туда сойти выкурить
трубочку.
Он надел калоши и вышел в сад, в котором росло только два дерева -
слива и груша; впрочем, даже столь скудная растительность в Копенгагене
большая редкость.
Студент прохаживался взад и вперед по дорожке. Время было раннее,
всего шесть часов утра. На улице заиграл рожок почтового дилижанса.
- О, путешествовать, путешествовать! - вырвалось у него. - Что может
быть лучше! Это предел всех моих мечтаний. Если бы они осуществились, я бы
тогда, наверное, угомонился и перестал метаться. Как хочется ехать
подальше отсюда, увидеть волшебную Швейцарию, поездить по Италии!
Хорошо еще, что калоши счастья выполняли желания немедленно, а то бы
студент, пожалуй, забрался слишком далеко и для себя самого и для нас с
вами. В тот же миг он уже путешествовал по Швейцарии, упрятанный в
почтовый дилижанс вместе с восемью другими пассажирами. Голова у него
трещала, шею ломило, ноги затекли и болели, потому что сапоги жали
немилосердно. Он не спал и не бодрствовал, но был в состоянии какого-то
мучительного оцепенения. В правом кармане у него лежал аккредитив, в левом
паспорт, а в кожаном мешочке на груди было зашито несколько золотых.
Стоило нашему путешественнику клюнуть носом, как ему тут же начинало
мерещиться, что он уже потерял какое-нибудь из своих сокровищ, и тогда его
бросало в дрожь, а рука его судорожно описывала треугольник - справа
налево и на грудь, - чтобы проверить, все ли цело. В сетке над головами
пассажиров болтались зонтики, палки, шляпы, и все это мешало студенту
наслаждаться прекрасным горным пейзажем. Но он все смотрел, смотрел и не
мог насмотреться, а в сердце его звучали строки стихотворения, которое
написал, хотя и не стал печатать, один известный нам швейцарский поэт:
1 2 3 4 5 6 7 8 9
Мальчики принесли его в красиво обставленную комнату, где их
встретила толстая улыбающаяся женщина. Она ничуть не обрадовалась "простой
полевой птичке", как она назвала жаворонка, тем не менее разрешила
мальчикам оставить его и посадить в клетку на подоконнике.
- Быть может, он немного развлечет попочку! - добавила она и с
улыбкой взглянула на большого зеленого попугая, который важно покачивался
на кольце в роскошной металлической клетке. - Сегодня у попочки день
рождения, - сказала она, глупо улыбаясь, - и полевая птичка хочет его
поздравить.
Попугай, ничего на это не ответив, все так же важно раскачивался взад
и вперед. В это время громко запела красивая канарейка, которую сюда
привезли прошлым летом из теплой и благоухающей родной страны.
- Ишь, крикунья! - сказала хозяйка и набросила на клетку белый
носовой платок.
- Пи-пи! Какая ужасная метель! - вздохнула канарейка и умолкла.
Писаря, которого хозяйка называла "полевой птичкой", посадили в
маленькую клетку, рядом с клеткой канарейки и по соседству с попугаем.
Попугай мог внятно выговаривать только одну фразу, нередко звучавшую очень
комично: "Нет, будем людьми!", а все остальное получалось у него столь же
невразумительным, как щебет канарейки. Впрочем, писарь, превратившись в
птичку, отлично понимал своих новых знакомых.
- Я порхала над зеленой пальмой и цветущим миндальным деревом, - пела
канарейка, - вместе с братьями и сестрами я летала над чудесными цветами и
зеркальной гладью озер, и нам приветливо кивали отражения прибрежных
растений. Я видела стаи красивых попугаев, которые рассказывали множество
чудеснейших историй.
- Это дикие птицы, - отозвался попугай, - не получившие никакого
образования. Нет, будем людьми! Что же ты не смеешься, глупая птица? Если
этой остроте смеется и сама хозяйка и ее гости, так почему бы не
посмеяться и тебе? Не оценить хороших острот - это очень большой порок,
должен вам сказать. Нет, будем людьми!
- А ты помнишь красивых девушек, что плясали под сенью цветущих
деревьев? Помнишь сладкие плоды и прохладный сок диких растений?
- Конечно, помню, - отвечал попугай, - но здесь мне гораздо лучше!
Меня прекрасно кормят и всячески ублажают. Я знаю, что я умен, и с меня
довольно. Нет, будем людьми! У тебя, что называется, поэтическая натура, а
я сведущ в науках и остроумен. В тебе есть эта самая гениальность, но не
хватает рассудительности. Ты метишь слишком высоко, поэтому люди тебя
осаживают. Со мной они так поступать не станут, потому что я обошелся им
дорого. Я внушаю уважение уже одним своим клювом, а болтовней своей могу
кого угодно поставить на место. Нет, будем людьми!
- О моя теплая, цветущая родина, - пела канарейка, - я буду петь о
твоих темно-зеленых деревьях, чьи ветви целуют прозрачные воды тихих
заливов, о светлой радости моих братьев и сестер, о вечнозеленых
хранителях влаги в пустыне - кактусах.
- Перестань хныкать! - проговорил попугай. - Скажи лучше что-нибудь
смешное. Смех - это знак высшей степени духовного развития. Вот разве
могут, к примеру, смеяться собака или лошадь? Нет, они могут только
плакать, а способностью смеяться одарен лишь человек. Ха-ха-ха! -
расхохотался попочка и окончательно сразил собеседников своим "нет, будем
людьми!"
- И ты, маленькая серая датская птичка, - сказала канарейка
жаворонку, - ты тоже стала пленницей. В твоих лесах, наверное, холодно, но
зато в них ты свободна. Лети же отсюда! Смотри, они забыли запереть твою
клетку! Форточка открыта, лети же - скорей, скорей!
Писарь так и сделал, вылетел из клетки и уселся возле нее. В этот миг
дверь в соседнюю комнату открылась, и на пороге появилась кошка, гибкая,
страшная, с зелеными горящими глазами. Кошка уже совсем было приготовилась
к прыжку, но канарейка заметалась в клетке, а попугай захлопал крыльями и
закричал: "Нет, будем людьми!" Писарь похолодел от ужаса и, вылетев в
окно, полетел над домами и улицами. Летел, летел, наконец устал, - и вот
увидел дом, который показался ему знакомым. Одно окно в доме было открыто.
Писарь влетел в комнату и уселся на стол. К своему изумлению, он увидел,
что это его собственная комната.
"Нет, будем людьми!" - машинально повторил он излюбленную фразу
попугая и в ту же минуту вновь стал полицейским писарем, только зачем-то
усевшимся на стол.
- Господи помилуй, - сказал писарь, - как это я попал на стол, да еще
заснул? И какой дикий сон мне приснился. Какая чепуха!
6. ЛУЧШЕЕ, ЧТО СДЕЛАЛИ КАЛОШИ
На другой день рано утром, когда писарь еще лежал в постели, в дверь
постучали, и вошел его сосед, снимавший комнату на том же этаже, - молодой
студент-богослов.
- Одолжи мне, пожалуйста, свои калоши, - сказал он. - Хоть в саду и
сыро, да больно уж ярко светит солнышко. Хочу туда сойти выкурить
трубочку.
Он надел калоши и вышел в сад, в котором росло только два дерева -
слива и груша; впрочем, даже столь скудная растительность в Копенгагене
большая редкость.
Студент прохаживался взад и вперед по дорожке. Время было раннее,
всего шесть часов утра. На улице заиграл рожок почтового дилижанса.
- О, путешествовать, путешествовать! - вырвалось у него. - Что может
быть лучше! Это предел всех моих мечтаний. Если бы они осуществились, я бы
тогда, наверное, угомонился и перестал метаться. Как хочется ехать
подальше отсюда, увидеть волшебную Швейцарию, поездить по Италии!
Хорошо еще, что калоши счастья выполняли желания немедленно, а то бы
студент, пожалуй, забрался слишком далеко и для себя самого и для нас с
вами. В тот же миг он уже путешествовал по Швейцарии, упрятанный в
почтовый дилижанс вместе с восемью другими пассажирами. Голова у него
трещала, шею ломило, ноги затекли и болели, потому что сапоги жали
немилосердно. Он не спал и не бодрствовал, но был в состоянии какого-то
мучительного оцепенения. В правом кармане у него лежал аккредитив, в левом
паспорт, а в кожаном мешочке на груди было зашито несколько золотых.
Стоило нашему путешественнику клюнуть носом, как ему тут же начинало
мерещиться, что он уже потерял какое-нибудь из своих сокровищ, и тогда его
бросало в дрожь, а рука его судорожно описывала треугольник - справа
налево и на грудь, - чтобы проверить, все ли цело. В сетке над головами
пассажиров болтались зонтики, палки, шляпы, и все это мешало студенту
наслаждаться прекрасным горным пейзажем. Но он все смотрел, смотрел и не
мог насмотреться, а в сердце его звучали строки стихотворения, которое
написал, хотя и не стал печатать, один известный нам швейцарский поэт:
1 2 3 4 5 6 7 8 9