Прекрасный край! Передо мной
Монблан белеет вдалеке.
Здесь был бы, право, рай земной,
Будь больше денег в кошельке.
Природа здесь была мрачная, суровая и величественная. Хвойные леса,
покрывавшие заоблачные горные вершины, издали казались просто зарослями
вереска. Пошел снег, подул резкий, холодный ветер.
- Ух! - вздохнул студент. - Если бы мы уже были по ту сторону Альп!
Там теперь наступило лето, и я наконец получил бы по аккредитиву свои
деньги. Я так за них боюсь, что все эти альпийские красоты перестали меня
пленять. Ах, если б я уже был там!
И он немедленно очутился в самом сердце Италии, где-то на дороге
между Флоренцией и Римом. Последние лучи солнца озаряли лежащие между
двумя темно-синими холмами Тразименское озеро, превращая его воды в
расплавленное золото. Там, где некогда Ганнибал разбил Фламиния, теперь
виноградные лозы мирно обвивали друг друга своими зелеными плетями. У
дороги, под сенью благоухающих лавров, прелестные полуголые ребятишки
пасли стадо черных как смоль свиней. Да, если бы описать эту картину как
следует, все бы только и твердили: "Ах, восхитительная Италия!" Но, как ни
странно, ни богослов, ни его спутники этого не думали. Тысячи ядовитых мух
и комаров тучами носились в воздухе; напрасно путешественники обмахивались
миртовыми ветками, насекомые все равно кусали и жалили их. В карете не
было человека, у которого не распухло бы все лицо, искусанное в кровь. У
лошадей был еще более несчастный вид: бедных животных сплошь облепили
огромные рои насекомых, так что кучер время от времени слезал с козел и
отгонял от лошадей их мучителей, но уже спустя мгновение налетали новые
полчища. Скоро зашло солнце, и путешественников охватил пронизывающий
холод - правда, ненадолго, но все равно это было не слишком приятно. Зато
вершины гор и облака окрасились в непередаваемо красивые зеленые тона,
отливающие блеском последних солнечных лучей. Эта игра красок не поддается
описанию, ее нужно видеть. Зрелище изумительное, все с этим согласились,
но в желудке у каждого было пусто, тело устало, душа жаждала приюта на
ночь, а где его найти? Теперь все эти вопросы занимали путешественников
гораздо больше, чем красоты природы.
Дорога проходила через оливковую рощу, и казалось, что едешь
где-нибудь на родине, между родными узловатыми ивами. Вскоре карета
подъехала к одинокой гостинице. У ворот ее сидело множество нищих-калек, и
самый бодрый из них казался "достигшим зрелости старшим сыном голода".
Одни калеки ослепли; у других высохли ноги - эти ползали на руках; у
третьих на изуродованных руках не было пальцев. Казалось, сама нищета
тянулась к путникам из этой кучи тряпья и лохмотьев. "Eccelenza,
miserabili!" <господин, помогите несчастным! (итал.)> - хрипели они,
показывая свои уродливые конечности. Путешественников встретила хозяйка
гостиницы, босая, нечесанная, в грязной кофте. Двери в комнатах держались
на веревках, под потолком порхали летучие мыши, кирпичный пол был весь в
выбоинах, а вонь стояла такая, что хоть топор вешай...
- Лучше уж пусть она накроет нам стол в конюшне, - сказал кто-то из
путешественников. - Там по крайней мере знаешь, чем дышишь.
Открыли окно, чтобы впустить свежего воздуха, но тут в комнату
протянулись высохшие руки и послышалось извечное вытье: "Eccelenza,
miserabili!"
Стены комнаты были сплошь исписаны, и половина надписей ругательски
ругала "прекрасную Италию".
Принесли обед: водянистый суп с перцем и прогорклым оливковым маслом,
потом приправленный таким же маслом салат и, наконец, несвежие яйца и
жареные петушиные гребешки - в качестве украшения пиршества; даже вино
казалось не вином, а какой-то микстурой.
На ночь дверь забаррикадировали чемоданами, и одному путешественнику
поручили стоять на часах, а остальные уснули. Часовым был
студент-богослов. Ну и духота стояла в комнате! Жара нестерпимая, комары,
- а тут еще "miserabili", которые стонали во сне, мешая уснуть.
- Да, путешествовать, конечно, было бы не плохо, - вздохнул студент,
- не будь у нас тела. Пусть бы оно лежало себе да отдыхало, а дух летал бы
где ему угодно. А то, куда бы я ни приехал, всюду тоска гложет мне сердце.
Хотелось бы чего-то большего, чем мгновенная радость бытия. Да, да,
большего, наивысшего! Но где оно? В чем? Что это такое? Нет, я же знаю, к
чему стремлюсь, чего хочу. Я хочу прийти к конечной и счастливейшей цели
земного бытия, самой счастливой из всех!
И только он произнес последние слова, как очутился у себя дома. На
окнах висели длинные белые занавески, посреди комнаты на полу стоял черный
гроб, а в нем смертным сном спал богослов. Его желание исполнилось: тело
его отдыхало, а душа странствовала. "Никого нельзя назвать счастливым
раньше, чем он умрет", - сказал Солон; и теперь его слова снова
подтвердились.
Каждый умерший - это сфинкс, неразрешимая загадка. И этот "сфинкс" в
черном гробу уже не мог ответить нам на тот вопрос, какой он сам себе
задавал за два дня до смерти.
О злая смерть! Ты всюду сеешь страх,
Твой след - одни могилы да моленья.
Так что ж, и мысль повергнута во прах?
А я ничтожная добыча тленья?
Что стонов хор для мира суеты!
Ты одиноким весь свой век прожил,
И жребий твой был тяжелей плиты,
Что на твою могилу кто-то положил.
В комнате появились две женщины. Мы их знаем: то была фея Печали и
вестница Счастья, и они склонились над умершим.
- Ну, - спросила Печаль, - много счастья принесли человечеству твои
калоши?
- Что ж, тому, кто лежит здесь, они по крайней мере дали вечное
блаженство! - ответила фея Счастья.
- О нет, - сказала Печаль. - Он сам ушел из мира раньше своего срока.
Он еще не настолько окреп духовно, чтобы овладеть теми сокровищами,
которыми должен был овладеть по самому своему предназначению. Ну, я окажу
ему благодеяние! - И она стащила калоши со студента.
Смертный сон прервался. Мертвец воскрес и встал. Фея Печали исчезла,
а с ней и калоши. Должно быть, она решила, что теперь они должны
принадлежать ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9