Задним умом я понимаю – именно неоднозначность душевного склада Кэролайн зацепила меня, дала пищу для размышлений и снова и снова возвращала мои мысли к этой женщине. Чем больше она меня озадачивала, тем больше я думал о ней. Чем больше я думал о ней, тем больше она меня озадачивала. К примеру, я не мог ответить себе даже на такой простой вопрос: хорошенькая она или нет? Она красивая потому, что красивая, или потому, что глаза полны энергии и жизни? В чем секрет ее обаяния? Она тепло относится к своему сыну (да и ко мне тоже). Но я наблюдал ее в моменты, когда она казалась холодной и кровожадной.
Я пытался разобраться в ней с хладнокровием ученого, все неуловимое и сложное свести к нескольким однозначным прилагательным. Нет, я не влюбился; подобного рода академический анализ не похож на сладостный сумбур в голове пылко влюбленного. На мой взгляд, после определенного возраста ты уже не теряешь голову от страсти – потеря головы предполагает горячку, утрату контроля над своими чувствами. Нет, после определенного возраста и ввиду определенного опыта ты не теряешь голову, а начинаешь ею интенсивно работать.
Ты пытаешься изучить предмет своего интереса.
Так сказать, осматриваешь со всех сторон, вертишь ее характер мысленно в руке, как монету незнакомой страны.
Однако смысл происходящего все тот же – ты влюбился.
Итак, я влюбился?
Подпирая стену и позевывая от скуки, стоя на посту во «внешнем наблюдении», я вел внутреннее наблюдение за собой. Я вспоминал вкус губ Кэролайн, ощущение своих рук на ее крепкой спине, думал о том, что она не одна, у нее Чарли, и это дополнительная сложность... Думал, насколько я готов полюбить... Многое проносилось в моей голове, и все свои мысли и эмоции я пытался рассортировать, категоризировать. Эмоции – штука опасная, с ними нужна осторожность сапера. Чуть поддайся им, и будет, как у Энни Уилмот с Клодом Трумэном – сложно, мучительно, двойственно.
На самом интересном месте моих размышлений появился Бобо.
Бобо было почти не узнать. Я помнил обколотого невменяемого вонючего наркомана «в отрубе», которого я усаживал на стул во мраке мусоросборника, а Келли приводил в чувство с помощью дубинки. А тут шел, бодро прихрамывая, более или менее опрятно одетый малый; в глазах, конечно, не мудрость светится, и все же...
Метрах в пятидесяти он то ли меня узнал, то ли нутром почувствовал опасность. Белый в этих краях напрягает уже сам по себе. А если этот белый коротко острижен и он таращится на тебя с нескрываемым интересом, то самое время делать ноги. От меня за версту разило законом и порядком.
Бобо шел по моей стороне улицы. Заметив меня, он не изменил маршрут, но тут же, украдкой оглядываясь, перешел на противоположный тротуар.
Даже некоторые законопослушные люди внутренне ежатся и внешне нервничают, когда видят полицейского. Однако Бобо и глазом не повел – он только машинально проделал контрольный маневр, чтобы проверить улицу за собой и не проходить слишком близко от копа. Шагая за машинами, припаркованными напротив подъезда, возле которого я стоял, он взглянул на меня – спокойно, открыто. Узнал он меня или нет, по его лицу не прочитывалось. Секунда – и Бобо исчез за углом.
Я был в растерянности. С одной стороны, мой пост – напротив дома 442 на Хьюсон-стрит. С другой стороны, такая любопытная негаданная встреча.
Я решил пойти за Бобо. Конечно, решение импульсивное. По совести говоря, мне просто надоело торчать перед домом подружки Джуна Вериса.
На Хосмер-стрит, куда свернул Бобо, в это время дня было относительно немноголюдно, хотя эта улица, пересекающая Мишн-Флэтс с востока на запад, относилась к оживленным. Чтобы не рисковать, я держался в паре кварталов от Бобо. Он прошел метров пятьсот, затем свернул налево – как я потом прочитал на указателе, в проезд Голубой Луны. Выйдя из-за угла, я успел увидеть, что Бобо зашел в подъезд пятиэтажного кирпичного дома.
На этой улочке было восемь или десять подобных обшарпанных кирпичных домов-близнецов. Но тот, где исчез Бобо, был единственным близнецом, которого постигла злая участь – складывалось впечатление, что в него угодила бомба, а может, и не одна. Естественно, двери-окна выдраны, стекла разбиты. Зато перед домом, словно в насмешку, красовалась чистенькая и веселенькая табличка: «Просьба не нарушать границы частной собственности».
Я ошибочно подумал, что Бобо заскочил внутрь на пару минут – купить дозу. Зачем еще наркоман может прийти в подобное место? Я решил ждать на улице.
Прошло пять, десять минут. Я начал томиться. Было не веселее, чем перед домом подружки Вериса.
Еще десять минут. И еще десять.
Прождав в итоге час, я решил идти в дом. Наверное, Гиттенс на моем месте поступил бы именно так. А в последние дни, насмотревшись на то, как классно он работает, я стал сознательно обезьянничать, подражать Гиттенсу во всем. Если я не знал, как бы он поступил в данном случае, я старался вообразить его действия. И сейчас, перед тем как нырнуть в дыру на месте двери, я вынул сперва пистолет – так Гиттенс всегда поступал, заходя в опасное место. Сам-то я за три года службы ни разу не вынимал на улице пистолет из кобуры.
Внутри было светло – на лестничной площадке зияли дыры, от крыши мало что осталось. Пахло пылью, старыми газетами и обоями. По разбитым ступенькам я осторожно поднялся на второй этаж. Никого. Я двинулся дальше.
Бобо я нашел на третьем этаже, в квартире справа. Или в остатках квартиры справа. Бобо спал за огромным картонным ящиком. Возможно, Бобо в этом ящике иногда ночевал.
Бобо спал в странной неудобной позе – со стороны это больше напоминало позу трупа, приваленного к стене.
Рядом с Бобо на полу на газете, рядом с обычными наркоманскими причиндалами, лежал почти полный шприц с желтоватой жидкостью. Маловероятно, чтобы такой, как Бобо, ввел наркотик не до конца. Скорее всего он вырубился после первой дозы в момент готовки второй.
– Бобо! – окликнул я.
Поскольку он не отозвался, я потряс его за плечо.
Он легонько застонал. Глаза на мгновение приоткрылись, но веки тут же бессильно сомкнулись.
– Бобо, проснись! С тобой все в порядке?
– Мыыыыыы.
– Ах ты Господи! Бобо, держись, я сейчас вызову «скорую помощь»!
Я вынул из кармана переговорник, который был при мне на случай, если бы Брекстон появился на Хьюсон-стрит.
Мои громкие причитания оживили Бобо.
– «Ско-ра-я» – ни-ни! Ни-ни! – выдавил он из себя по слогам, кое-как приподнялся и сел. Затем медленно поднял руки и потер ладонями лицо. – Ты кто? Я тебя зна-ю?
– Я друг Мартина Гиттенса. Я был на днях в мусоросборнике.
– А, помню, – сказал Бобо. – Это ты меня по яйцам...
– Нет, не я.
– Гад ты! Прямо по яйцам дубинкой! Гад!
– Да не я, не я!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97