Кстати, я им объявил, что мы не в состоянии пойти на новые расходы, а без денег я никуда не могу переехать, и что я не работаю вот уже три месяца, хотя мог бы работать, если бы мне не мешали и не раздражали меня.
Как себя чувствуют мама и сестра?
Поскольку у меня нет никаких развлечений – мне не дают даже курить, хотя остальным пациентам это не возбраняется, – поскольку делать мне нечего, то я целыми днями и ночами думаю о тех, кого знавал.
Сколько горя – и, можно сказать, ни за что!
Не скрою от тебя, я предпочел бы сдохнуть, лишь бы не быть причиной стольких неприятностей для других и самого себя.
Что поделаешь! Страдай и не жалуйся – вот единственный урок, который надо усвоить в этой жизни.
Теперь вот еще что: если я снова возьмусь за живопись, мне, естественно, понадобится моя мастерская и обстановка; отказываться от них нельзя – у нас слишком мало денег, чтобы еще раз начать все сызнова.
Снова же поселиться в гостинице мне не позволит моя работа; словом, у меня должно быть постоянное жилье.
Если милые арлезианцы опять подадут на меня жалобу, я отвечу им тем же, и у них останется один выход – пойти на мировую и возместить мне потери и убытки, которые я понес из-за их невежества и по их вине.
Если бы даже – не говорю, что это совершенно невозможно – я по-настоящему сошел с ума, со мной, во всяком случае, должны были бы обходиться по-иному: дать мне возможность гулять, работать и т. д.
На этих условиях я бы смирился.
Но до этого дело еще не дошло, и, если бы мне дали покой, я давно бы уже поправился. Меня попрекают тем, что я курил и пил, но сами эти трезвенники лишь обрекают меня на новые несчастья. Дорогой брат, самое лучшее, что мы можем сделать, – это смеяться над нашими личными маленькими горестями, а заодно и над великими горестями жизни человеческой. Примирись с этим по-мужски и, не сворачивая, иди к своей цели. В современном обществе мы, художники, – пропащие люди. Как мне хочется послать тебе свои картины, но все под замком, а вокруг меня засовы, полиция, служители. Не выручай меня – все устроится без твоего вмешательства. Извести о случившемся Синьяка, но предупреди, чтобы он, пока я не напишу снова, ни во что не совался – это все равно что сунуть руку в осиное гнездо…
Это письмо целиком прочту г-ну Рею. Он не ответствен за то, что случилось, так как в это время сам был болен. Он, несомненно, тоже напишет тебе. Мой дом опечатала полиция.
Если в течение месяца ты не получишь никаких известий непосредственно от меня, действуй; но, пока я буду писать, выжидай.
Я смутно припоминаю, что мне приносили заказное письмо от тебя, за которое меня заставляли расписаться, но я не захотел, так как из подписи устроили целую историю; больше я об этом письме не слышал.
Объясни Бернару, что я просто не мог ему ответить: написать здесь письмо – целая проблема, в тюрьме в таких случаях и то не больше формальностей. Попроси его посоветоваться насчет меня с Гогеном и крепко пожми ему за меня руку… Пожалуй, я зря написал тебе – боюсь тебя скомпрометировать и помешать тебе в том, что сейчас самое для нас главное. Не волнуйся, все устроится – такое вопиющее идиотство не может тянуться долго. Я надеялся, что г-н Рей зайдет ко мне и я успею поговорить с ним до отправки письма, но он так и не явился, хоть я велел ему передать, что жду его. Еще раз прошу тебя соблюдать осторожность: ты ведь знаешь, что такое обратиться с жалобой к властям! Подожди, по крайней мере, пока вернешься из Голландии. Я несколько опасаюсь, что, очутившись на свободе, не всегда сумею совладать с собой, если меня заденут или обидят, а уж люди не преминут этим воспользоваться: заявление, посланное мэру, – факт, от которого не уйдешь. В ответ на него я решительно отрезал, что с восторгом пойду и утоплюсь, если могу таким образом навсегда осчастливить добродетельных жалобщиков, но что, нанеся сам себе рану, я, во всяком случае, не поранил никого из этих людей и т. д. Словом, выше голову, хотя у меня-то самого в сердце порой царит отчаяние. Ей-богу, твой приезд в настоящее время только обострит положение. Я же уеду отсюда, когда мне представится естественная к тому возможность. Надеюсь, письмо попадет к тебе в должном виде. Ни о чем не тревожься – теперь я поуспокоился. Пусть все идет как идет. Напиши мне, пожалуй, разок, но больше покамест не надо. Терпение – вот что поможет мне окрепнуть и предохранит меня от нового приступа. Разумеется, случившееся было для меня тяжелым ударом: я искренне и изо всех сил старался подружиться с людьми и ничего подобного не ожидал. До свиданья, и, надеюсь, скорого, дорогой брат. Не волнуйся. Все это, может быть, просто карантин, которому меня временно подвергли.
Я вполне, вполне согласен с доводами, которые ты приводишь в своем письме. Сам я смотрю на вещи точно так же.
Нового мало. Г-н Салль пробует, кажется, подыскать мне квартиру в другой части города. Одобряю его – тем самым я буду избавлен от необходимости уехать немедленно, у меня будет жилье, я смогу съездить в Марсель, а то и дальше и присмотреть для себя место получше. Г-н Салль выгодно отличается от других жителей Арля: он очень добр и самоотвержен. Вот пока и все новости.
Если будешь сюда писать, постарайся добиться, чтобы мне, по крайней мере, разрешили выход в город.
Насколько я могу судить, я не сумасшедший в прямом смысле слова. Ты убедишься, что картины, сделанные мною в минуты просветления, написаны спокойно и не уступают моим предыдущим работам. Работа меня не утомляет, наоборот, мне ее не хватает.
Разумеется, мне будет приятно повидать Синьяка, если он проездом побывает здесь. В этом случае потребуется, чтобы мне разрешили выйти с ним в город, – я хочу показать ему свои картины.
Было бы также очень неплохо, если бы я мог погулять с ним по городу, – мы с ним поискали бы новое пристанище для меня. Но так как все это маловероятно, ему не стоит срываться с места только ради того, чтобы повидаться со мной.
Мне особенно понравилось то место в твоем письме, где ты говоришь, что в жизни нельзя строить иллюзии.
Нужно принимать свою участь как нечто заранее данное, вот так-то. Пишу второпях, чтобы письмо ушло поскорее, хотя ты, вероятно, получишь его не раньше воскресенья, когда Синьяк уже уедет. Но тут уж я ни при чем.
Я требую одного – чтобы люди, фамилии которых мне даже неизвестны (они ведь приняли все меры, чтобы я не узнал, кто написал пресловутое заявление), не совались в мои дела и дали мне спокойно писать мои картины, есть, спать и время от времени совершать вылазку в публичный дом (я холостяк). А они во все суются. Тем не менее, я лишь смеялся бы над ними, если бы не знал, сколько огорчений невольно причиняю тебе, вернее, причиняют они, если бы это не задерживало работу и т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Как себя чувствуют мама и сестра?
Поскольку у меня нет никаких развлечений – мне не дают даже курить, хотя остальным пациентам это не возбраняется, – поскольку делать мне нечего, то я целыми днями и ночами думаю о тех, кого знавал.
Сколько горя – и, можно сказать, ни за что!
Не скрою от тебя, я предпочел бы сдохнуть, лишь бы не быть причиной стольких неприятностей для других и самого себя.
Что поделаешь! Страдай и не жалуйся – вот единственный урок, который надо усвоить в этой жизни.
Теперь вот еще что: если я снова возьмусь за живопись, мне, естественно, понадобится моя мастерская и обстановка; отказываться от них нельзя – у нас слишком мало денег, чтобы еще раз начать все сызнова.
Снова же поселиться в гостинице мне не позволит моя работа; словом, у меня должно быть постоянное жилье.
Если милые арлезианцы опять подадут на меня жалобу, я отвечу им тем же, и у них останется один выход – пойти на мировую и возместить мне потери и убытки, которые я понес из-за их невежества и по их вине.
Если бы даже – не говорю, что это совершенно невозможно – я по-настоящему сошел с ума, со мной, во всяком случае, должны были бы обходиться по-иному: дать мне возможность гулять, работать и т. д.
На этих условиях я бы смирился.
Но до этого дело еще не дошло, и, если бы мне дали покой, я давно бы уже поправился. Меня попрекают тем, что я курил и пил, но сами эти трезвенники лишь обрекают меня на новые несчастья. Дорогой брат, самое лучшее, что мы можем сделать, – это смеяться над нашими личными маленькими горестями, а заодно и над великими горестями жизни человеческой. Примирись с этим по-мужски и, не сворачивая, иди к своей цели. В современном обществе мы, художники, – пропащие люди. Как мне хочется послать тебе свои картины, но все под замком, а вокруг меня засовы, полиция, служители. Не выручай меня – все устроится без твоего вмешательства. Извести о случившемся Синьяка, но предупреди, чтобы он, пока я не напишу снова, ни во что не совался – это все равно что сунуть руку в осиное гнездо…
Это письмо целиком прочту г-ну Рею. Он не ответствен за то, что случилось, так как в это время сам был болен. Он, несомненно, тоже напишет тебе. Мой дом опечатала полиция.
Если в течение месяца ты не получишь никаких известий непосредственно от меня, действуй; но, пока я буду писать, выжидай.
Я смутно припоминаю, что мне приносили заказное письмо от тебя, за которое меня заставляли расписаться, но я не захотел, так как из подписи устроили целую историю; больше я об этом письме не слышал.
Объясни Бернару, что я просто не мог ему ответить: написать здесь письмо – целая проблема, в тюрьме в таких случаях и то не больше формальностей. Попроси его посоветоваться насчет меня с Гогеном и крепко пожми ему за меня руку… Пожалуй, я зря написал тебе – боюсь тебя скомпрометировать и помешать тебе в том, что сейчас самое для нас главное. Не волнуйся, все устроится – такое вопиющее идиотство не может тянуться долго. Я надеялся, что г-н Рей зайдет ко мне и я успею поговорить с ним до отправки письма, но он так и не явился, хоть я велел ему передать, что жду его. Еще раз прошу тебя соблюдать осторожность: ты ведь знаешь, что такое обратиться с жалобой к властям! Подожди, по крайней мере, пока вернешься из Голландии. Я несколько опасаюсь, что, очутившись на свободе, не всегда сумею совладать с собой, если меня заденут или обидят, а уж люди не преминут этим воспользоваться: заявление, посланное мэру, – факт, от которого не уйдешь. В ответ на него я решительно отрезал, что с восторгом пойду и утоплюсь, если могу таким образом навсегда осчастливить добродетельных жалобщиков, но что, нанеся сам себе рану, я, во всяком случае, не поранил никого из этих людей и т. д. Словом, выше голову, хотя у меня-то самого в сердце порой царит отчаяние. Ей-богу, твой приезд в настоящее время только обострит положение. Я же уеду отсюда, когда мне представится естественная к тому возможность. Надеюсь, письмо попадет к тебе в должном виде. Ни о чем не тревожься – теперь я поуспокоился. Пусть все идет как идет. Напиши мне, пожалуй, разок, но больше покамест не надо. Терпение – вот что поможет мне окрепнуть и предохранит меня от нового приступа. Разумеется, случившееся было для меня тяжелым ударом: я искренне и изо всех сил старался подружиться с людьми и ничего подобного не ожидал. До свиданья, и, надеюсь, скорого, дорогой брат. Не волнуйся. Все это, может быть, просто карантин, которому меня временно подвергли.
Я вполне, вполне согласен с доводами, которые ты приводишь в своем письме. Сам я смотрю на вещи точно так же.
Нового мало. Г-н Салль пробует, кажется, подыскать мне квартиру в другой части города. Одобряю его – тем самым я буду избавлен от необходимости уехать немедленно, у меня будет жилье, я смогу съездить в Марсель, а то и дальше и присмотреть для себя место получше. Г-н Салль выгодно отличается от других жителей Арля: он очень добр и самоотвержен. Вот пока и все новости.
Если будешь сюда писать, постарайся добиться, чтобы мне, по крайней мере, разрешили выход в город.
Насколько я могу судить, я не сумасшедший в прямом смысле слова. Ты убедишься, что картины, сделанные мною в минуты просветления, написаны спокойно и не уступают моим предыдущим работам. Работа меня не утомляет, наоборот, мне ее не хватает.
Разумеется, мне будет приятно повидать Синьяка, если он проездом побывает здесь. В этом случае потребуется, чтобы мне разрешили выйти с ним в город, – я хочу показать ему свои картины.
Было бы также очень неплохо, если бы я мог погулять с ним по городу, – мы с ним поискали бы новое пристанище для меня. Но так как все это маловероятно, ему не стоит срываться с места только ради того, чтобы повидаться со мной.
Мне особенно понравилось то место в твоем письме, где ты говоришь, что в жизни нельзя строить иллюзии.
Нужно принимать свою участь как нечто заранее данное, вот так-то. Пишу второпях, чтобы письмо ушло поскорее, хотя ты, вероятно, получишь его не раньше воскресенья, когда Синьяк уже уедет. Но тут уж я ни при чем.
Я требую одного – чтобы люди, фамилии которых мне даже неизвестны (они ведь приняли все меры, чтобы я не узнал, кто написал пресловутое заявление), не совались в мои дела и дали мне спокойно писать мои картины, есть, спать и время от времени совершать вылазку в публичный дом (я холостяк). А они во все суются. Тем не менее, я лишь смеялся бы над ними, если бы не знал, сколько огорчений невольно причиняю тебе, вернее, причиняют они, если бы это не задерживало работу и т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104