ты облегченно вздохнешь и побежишь к Альберу. А он, кто тогда станет заботиться о нем?
– Наверное, ты права, дочка. Но я не гоню его и из-за твоей сестры.
– Из-за Летисии?
– С тех пор как отец здесь, она повеселела. Разве ты не заметила?
Кароль: Это бросается в глаза. В первые дни ее и правда раздражала его немощность, его болезнь, и она была резка с ним. И вот теперь – сама нежность, сама приветливость! Она больше не курит, потому что это раздражает его, из школы идет сразу же домой, чтобы он не был один, когда делает уроки, советуется с ним, потому что это ему льстит, – в общем, помогает ему снова обрести статус отца. Конечно, я заметила.
– Возможно, так. Но ты-то как во всем этом? Э-э, мама, тебе дурно? Ты вся бледная…
ВСЕ ПРИНИМАЯ В РАСЧЕТ
– Ну и что ты будешь делать?
– Не знаю, Женевьева. Я не знаю. Какая-то немыслимая ситуация, со всех сторон только упреки: Альбер и Кароль умоляют меня указать ему на дверь, Летисия ненавидит меня за то, что я раздумываю. Молодая влюбленная женщина может выбирать, мать семейства не имеет права прислушаться к велению своего сердца.
– Так вот, я даю тебе право жить счастливо с Альбером.
– Ты меня смешишь! Несколько недель назад ты всячески поносила этого старого замшелого преподавателя истории!
– Тем не менее он превосходно владеет ситуацией!
– Я бы так не сказала, но что правда, то правда, он – само терпение.
– И нежен?
– И нежен…
Брижитт:…когда ему представляется такой случай. Я не видела его уже пять дней. От его молчаливых упреков я леденею. Я предпочитаю благодарность Пьера, радостную обстановку, что царит сейчас в доме, той давящей атмосфере, которая возникает, когда я ухожу к Альберу.
– Это правда, что Анн приезжает во Францию, чтобы повидаться с отцом?
– Кто тебе сказал?
– Летисия, в прошлый раз, когда я звонила тебе. Ты рада?
– Спрашиваешь! Конечно.
– Она остановится у тебя?
– А где, по-твоему, ей быть?
– У Кароль. У тебя и так уже полно народу.
– Это называется семьей, а не народом. Я не видела Нану пять месяцев и три недели и очень рада, что она немного побудет со мной. К тому же я, пожалуй, побаиваюсь, что Кароль…
– Что она настраивает ее против Пьера?
– Да, пытается.
– Что ж, все великолепно. Прежний муж и дочери с тобой дома, любовник на стороне: мечта!
– Ты завидуешь?
– Нет, не очень. Наверное, я бы не выдержала.
Брижитт: Я уже тоже на грани. С ума сойти можно от всех неурядиц, что свалились на меня, в то время как я чувствую себя бессильной перед ними. К этому, возможно, даже досада примешивается. Если я наконец сделаю выбор, ситуация разрешится: или Пьер, или Альбер пострадают немного, зато перестанут бояться – один того, что это кончится, другой того, что это не кончится никогда.
– Я делаю все, что в моих силах, надеясь спасти то, что еще возможно спасти: приглушаю печаль Альбера, опасения Пьера, много внимания уделяю Летисии – я уже не надеялась, что она сможет быть так счастлива. Я радуюсь их взаимной приветливости, их смеху, их отличному настроению, тому, как они дружно осуждают это ничтожество Александру, и я говорю себе, что сделаю все для ее счастья, ведь мое счастье не идет в счет или, скорее, оно зависит от ее счастья. О себе я не думаю.
– Жертвоприношение. Решительное слово идеальной матери. Я думала, в наши дни это уже вышло из моды. Выходит, нет! Ты живое подтверждение, тому!
– Ты смеешься надо мной…
– Да нет, не сказала бы. Ты знаешь, я видывала сорокалетних женщин, которые в одиночку растят своих малышей, бегом мчатся с работы, чтобы забрать младенца из яслей, проверить уроки у старших, приготовить обед, выслушать рассказ о футболе или о сплетнице подружке, а вечером, без сил, на десять минут прилечь возле своей ребятни. В субботу – рынок и уборка, в воскресенье они отправляются куда-нибудь со своими дорогими чадами, заглаживая свою вину, что слишком мало уделяют им внимания на неделе. А что у них на душе? Заведи любовника, советуют им приятельницы. Но когда, но как? Где его найти, как его удержать? Кто придумает способ наслаждаться жизнью, не ущемляя интересы детей? И у них опускаются руки.
– Как можно их упрекать в этом, Женевьева? Как, по-твоему, они должны жить иначе?
– Никто их не упрекает, но почему не сожалеть об этом, не искать выхода?
– Потому что не существует никакого чудо-выхода. Просто маленькие сделки с жизнью.
– Ты вгоняешь в депрессию, дорогая Брижитт.
– Действительность не всегда приятна.
– А почему твоя действительность может быть только такой?
– Потому что я ее вижу.
– Право, тебе не хватает умения посмотреть со стороны.
– А тебе – опыта.
– Мы сердимся?
– Дуреха! Конечно, нет. Но ты действуешь мне на нервы.
– Почему же только замужние женщины, по-твоему, способны понять человеческую душу?
– Я этого не сказала.
– Но почти. С вашими беременностями, с вашими скорбями, с вашими уставшими ворчащими мужьями вы даже мысли допустить не можете, что мы тоже, возможно, в состоянии понимать, что такое ребенок, супружеская жизнь, мужчина.
– Как вы не можете допустить, что мы иногда страдаем от одиночества, одиночества в кругу семьи. Каждая говорит, опираясь на собственный опыт, которым она в конечном счете достаточно гордится, чтобы советовать другим, даже если сама горько сетовала па судьбу всего две недели назад. Когда ненавидишь свою жизнь, нет ничего лучше, как встретить кого-то, кто прошел другой дорогой, и пожалеть его. Но вдруг приходишь к убеждению, что одиноким ты был бы гораздо счастливее.
– Ты преувеличиваешь, Брижитт.
– Ты никогда не думала, что, может быть, и мне надо было остаться одинокой?
– Вот как! Но ты тысячу раз толкала меня к замужеству!
– Я допускаю, что есть люди, которые привыкают ко всему, есть такие, кто не привыкает ни к чему, и есть такие, кто превозмогает невзгоды, принимая в расчет все.
– Если я правильно понимаю, ты жертвуешь Альбером ради Летисии. И это ты называешь «принимать в расчет»?
– Право, ничего ты не понимаешь.
– Так оно и есть. Мне жаль.
ШАМПАНСКОЕ
– Что за фильм, Летисия?
– Кассета.
– Наша запись?
– Нет, это папа записал для нас в видеоклубе на улице Леригё. Класс, да?
– О да! Скажи, а ты не могла бы вынуть посуду из посудомойки?
– Не беспокойся, все уже сделано.
– О, спасибо, дорогая!
– Это не я, а папа.
– Твой отец! А где он, не знаешь?
Брижитт: Он достал посуду из машины! Я сплю! Какую дурную новость он еще преподнесет мне? За двадцать лет совместной жизни он ни разу не проявил подобной инициативы!
– Он скоро должен вернуться. Там для тебя записка, на холодильнике.
Брижитт: Только посмотрите на эту записку: «Мои цыпочки, ужином занимаюсь я, ничего не трогайте. До встречи!» Да, можно сказать, он изменил стиль… Что он там стряпает?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
– Наверное, ты права, дочка. Но я не гоню его и из-за твоей сестры.
– Из-за Летисии?
– С тех пор как отец здесь, она повеселела. Разве ты не заметила?
Кароль: Это бросается в глаза. В первые дни ее и правда раздражала его немощность, его болезнь, и она была резка с ним. И вот теперь – сама нежность, сама приветливость! Она больше не курит, потому что это раздражает его, из школы идет сразу же домой, чтобы он не был один, когда делает уроки, советуется с ним, потому что это ему льстит, – в общем, помогает ему снова обрести статус отца. Конечно, я заметила.
– Возможно, так. Но ты-то как во всем этом? Э-э, мама, тебе дурно? Ты вся бледная…
ВСЕ ПРИНИМАЯ В РАСЧЕТ
– Ну и что ты будешь делать?
– Не знаю, Женевьева. Я не знаю. Какая-то немыслимая ситуация, со всех сторон только упреки: Альбер и Кароль умоляют меня указать ему на дверь, Летисия ненавидит меня за то, что я раздумываю. Молодая влюбленная женщина может выбирать, мать семейства не имеет права прислушаться к велению своего сердца.
– Так вот, я даю тебе право жить счастливо с Альбером.
– Ты меня смешишь! Несколько недель назад ты всячески поносила этого старого замшелого преподавателя истории!
– Тем не менее он превосходно владеет ситуацией!
– Я бы так не сказала, но что правда, то правда, он – само терпение.
– И нежен?
– И нежен…
Брижитт:…когда ему представляется такой случай. Я не видела его уже пять дней. От его молчаливых упреков я леденею. Я предпочитаю благодарность Пьера, радостную обстановку, что царит сейчас в доме, той давящей атмосфере, которая возникает, когда я ухожу к Альберу.
– Это правда, что Анн приезжает во Францию, чтобы повидаться с отцом?
– Кто тебе сказал?
– Летисия, в прошлый раз, когда я звонила тебе. Ты рада?
– Спрашиваешь! Конечно.
– Она остановится у тебя?
– А где, по-твоему, ей быть?
– У Кароль. У тебя и так уже полно народу.
– Это называется семьей, а не народом. Я не видела Нану пять месяцев и три недели и очень рада, что она немного побудет со мной. К тому же я, пожалуй, побаиваюсь, что Кароль…
– Что она настраивает ее против Пьера?
– Да, пытается.
– Что ж, все великолепно. Прежний муж и дочери с тобой дома, любовник на стороне: мечта!
– Ты завидуешь?
– Нет, не очень. Наверное, я бы не выдержала.
Брижитт: Я уже тоже на грани. С ума сойти можно от всех неурядиц, что свалились на меня, в то время как я чувствую себя бессильной перед ними. К этому, возможно, даже досада примешивается. Если я наконец сделаю выбор, ситуация разрешится: или Пьер, или Альбер пострадают немного, зато перестанут бояться – один того, что это кончится, другой того, что это не кончится никогда.
– Я делаю все, что в моих силах, надеясь спасти то, что еще возможно спасти: приглушаю печаль Альбера, опасения Пьера, много внимания уделяю Летисии – я уже не надеялась, что она сможет быть так счастлива. Я радуюсь их взаимной приветливости, их смеху, их отличному настроению, тому, как они дружно осуждают это ничтожество Александру, и я говорю себе, что сделаю все для ее счастья, ведь мое счастье не идет в счет или, скорее, оно зависит от ее счастья. О себе я не думаю.
– Жертвоприношение. Решительное слово идеальной матери. Я думала, в наши дни это уже вышло из моды. Выходит, нет! Ты живое подтверждение, тому!
– Ты смеешься надо мной…
– Да нет, не сказала бы. Ты знаешь, я видывала сорокалетних женщин, которые в одиночку растят своих малышей, бегом мчатся с работы, чтобы забрать младенца из яслей, проверить уроки у старших, приготовить обед, выслушать рассказ о футболе или о сплетнице подружке, а вечером, без сил, на десять минут прилечь возле своей ребятни. В субботу – рынок и уборка, в воскресенье они отправляются куда-нибудь со своими дорогими чадами, заглаживая свою вину, что слишком мало уделяют им внимания на неделе. А что у них на душе? Заведи любовника, советуют им приятельницы. Но когда, но как? Где его найти, как его удержать? Кто придумает способ наслаждаться жизнью, не ущемляя интересы детей? И у них опускаются руки.
– Как можно их упрекать в этом, Женевьева? Как, по-твоему, они должны жить иначе?
– Никто их не упрекает, но почему не сожалеть об этом, не искать выхода?
– Потому что не существует никакого чудо-выхода. Просто маленькие сделки с жизнью.
– Ты вгоняешь в депрессию, дорогая Брижитт.
– Действительность не всегда приятна.
– А почему твоя действительность может быть только такой?
– Потому что я ее вижу.
– Право, тебе не хватает умения посмотреть со стороны.
– А тебе – опыта.
– Мы сердимся?
– Дуреха! Конечно, нет. Но ты действуешь мне на нервы.
– Почему же только замужние женщины, по-твоему, способны понять человеческую душу?
– Я этого не сказала.
– Но почти. С вашими беременностями, с вашими скорбями, с вашими уставшими ворчащими мужьями вы даже мысли допустить не можете, что мы тоже, возможно, в состоянии понимать, что такое ребенок, супружеская жизнь, мужчина.
– Как вы не можете допустить, что мы иногда страдаем от одиночества, одиночества в кругу семьи. Каждая говорит, опираясь на собственный опыт, которым она в конечном счете достаточно гордится, чтобы советовать другим, даже если сама горько сетовала па судьбу всего две недели назад. Когда ненавидишь свою жизнь, нет ничего лучше, как встретить кого-то, кто прошел другой дорогой, и пожалеть его. Но вдруг приходишь к убеждению, что одиноким ты был бы гораздо счастливее.
– Ты преувеличиваешь, Брижитт.
– Ты никогда не думала, что, может быть, и мне надо было остаться одинокой?
– Вот как! Но ты тысячу раз толкала меня к замужеству!
– Я допускаю, что есть люди, которые привыкают ко всему, есть такие, кто не привыкает ни к чему, и есть такие, кто превозмогает невзгоды, принимая в расчет все.
– Если я правильно понимаю, ты жертвуешь Альбером ради Летисии. И это ты называешь «принимать в расчет»?
– Право, ничего ты не понимаешь.
– Так оно и есть. Мне жаль.
ШАМПАНСКОЕ
– Что за фильм, Летисия?
– Кассета.
– Наша запись?
– Нет, это папа записал для нас в видеоклубе на улице Леригё. Класс, да?
– О да! Скажи, а ты не могла бы вынуть посуду из посудомойки?
– Не беспокойся, все уже сделано.
– О, спасибо, дорогая!
– Это не я, а папа.
– Твой отец! А где он, не знаешь?
Брижитт: Он достал посуду из машины! Я сплю! Какую дурную новость он еще преподнесет мне? За двадцать лет совместной жизни он ни разу не проявил подобной инициативы!
– Он скоро должен вернуться. Там для тебя записка, на холодильнике.
Брижитт: Только посмотрите на эту записку: «Мои цыпочки, ужином занимаюсь я, ничего не трогайте. До встречи!» Да, можно сказать, он изменил стиль… Что он там стряпает?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33