Балы и маскарады в дворянских и княжеских особняках устраивались нередко. Шубина тянуло сюда не столько веселье, сколько желание чаще встречаться с Кокориновой. Он постепенно стал чуждаться не только Гордеева, с которым определились враждебные отношения, и все реже и реже стал бывать в Академии.
Как-то возвращаясь от Демидовых с бала, они, доехав до Дворцовой набережной, отпустили кучера, а сами решили пешком прогуляться до Академии художеств, где временно после пожара проживало семейство Кокоринова.
Над городом стояла белая петербургская ночь. Розовел солнечный восход, золотом горел крест на шпиле колокольни Петропавловского собора. Шубин и Вера Филипповна шли, не спеша, рука об руку, любуясь на розовеющую поверхность Невы. Улицы были почти безлюдны. Редко проходил запоздалый пешеход, еще реже, гремя подковами, проезжала ночная стража. Шубин и его спутница тихо беседовали и время от времени, останавливаясь, осторожно, украдкой, целовались.
Вдруг перед ними, как из-под земли, появился одинокий пешеход. Одет он был в оборванный не то лакейский, не то в какой-то казенный кафтан, на котором еле держалось несколько пуговиц с гербами ее величества. Ноги его были босы, а сквозь дырявые брюки виднелось голое тело.
Увидев счастливую пару, он возгласил нараспев:
– О, мои дорогие купидончики! Вы в сорочке родились… Вы счастливы, вы наслаждаетесь благами жизни. Души ваши распахнуты перед красотами природы. Но я не завистлив… Я радуюсь, когда вижу счастливых людей… Так пусть же частица вашего счастья падет и на меня…
Тут встречный выдержал небольшую паузу и, приблизившись к остановившимся молодым людям, требовательно произнес:
– Дайте рубль…
Шубин увидел перед собой распухшее от алкоголя лицо незнакомца. Вера Филипповна, не задумываясь, раскрыла бархатную, шитую жемчугом сумочку и щедро вытряхнула пьянице на шершавую ладонь горсть серебра.
– Идите с миром! – возопил тот, обрадованный подачкой. – Благословен ваш путь… век бога буду молить… да спасет вас господь…
– За себя молись, а мы люди свободомыслящие, как-нибудь без молитв обойдемся, – в шутку ответил Шубин, полагая, что пьяница получил свое с лихвой и теперь оставит их в покое.
– Разве?! – удивленно воскликнул встречный, сжимая в руке серебро. – Прекрасно! Прекрасно! Люблю таких, умом постигших вселенную… И у меня есть голова на плечах и не совсем порожняя…
Но Вера Филипповна кивнула Федоту и, к его изумлению, обратилась к прохожему, как к старому знакомому:
– Дяденька Гриша, ступайте своей дорогой, не мешайте встречным…
Тот от неожиданности точно обезумел, уставил на Веру Филипповну мутные глаза и, не узнавая ее, с дрожью в голосе спросил:
– Так вы меня знаете? Нехорошо, барышня!.. Как это нехорошо! – Он взмахнул рукой и швырнул на мостовую деньги. Серебро, припрыгивая и звеня, покатилось врассыпную.
– Мне не надо. Вы меня знаете… Не надо! – завопил он и, ухватившись обеими руками за лохматую, ничем не покрытую голову, чуть заметно пошатываясь, быстро пошел от них прочь. Вера Филипповна оглянулась ему вслед и, покачав головой, грустно сказала:
– Несчастный… А талантливый человек пропадает… Надо сказать о нем брату…
– Кто это такой? – с любопытством спросил ее Федот. – Откуда ты его знаешь?..
– Это Гриша Дикушин…
– Дикушин? – удивленно протянул Шубин. – Бывший крепостной графа Шереметева, архитектор-самородок? Я о нем как-то слышал от Ивана Петровича Аргунова. Так это он!
– Он самый, – подтвердила Вера Филипповна и, обернувшись, еще раз посмотрела ему вслед и грустно заговорила:
– Я его не раз видела у брата. Брат всегда хвалил его проекты. По ним строились дома и усадьбы в Москве и под Москвой. Но Дикушин – человек с упрямым характером. Он гордец… С каким отвращением он швырнул деньги… Гордец, да… А вот опустился до кабаков и, говорят, напиваясь, шумит: «Не строить, но жечь надо!» Несчастный человек: его и розгами пороли на съезжей, и плетями хлестали в тайной канцелярии. Другого бы давно в Сибирь упекли или насмерть забили, а его Шереметев придерживает – польза есть от человека, не глуп, стало быть…
Вера Филипповна рассказывала о Дикушине, а Федот, не перебивая ее, слушал и сосредоточенно о чем-то думал. Наконец он проговорил:
– А знаешь, Вера, Дикушин остался Дикушиным. Таких как он легче сломить, нежели согнуть. И вот он уже ходит надломленный, с трещиной… Слов нет, горька его участь. Я ведь знаю, он вытеснен отовсюду за правоту своих грубых и резких суждений. Пусть он не достиг почета, но честный человек скорей позавидует ему, нежели услужливому таланту, приседающему у края барского стола.
Голос Шубина при этих словах резко изменился.
– Милый, ты кажется расстроен этой встречей? – тревожно спросила Вера Филипповна, испуганно заглядывая в его потускневшее лицо.
– Нет, я только подумал: какое сегодня место занимал я за столом у Демидовых, и не смотрел ли я хозяину в рот, как пес, жаждущий подачки?
– Да что ты! – воскликнула Вера Филипповна: – Этого не было! Как раз не было… – добавила она взволнованно. – Я и люблю тебя за то, что ты непохож на других.
Но Федот уже не слушал ее, он шагал, слегка поддерживая ее, и говорил как бы сам с собою:
– Мне обязательно с ним надо встретиться! Познакомиться, потолковать.
– С кем, с Дикушиным? – спросила удивленно Вера Филипповна.
– Обязательно! – резко повторил Шубин и мягче добавил: – Ну, да, с Дикушиным! Ты скажи мне, когда он придет к твоему брату, я с удовольствием встречусь с ним. Падающего надо поддержать. Свой человек…
Они дошли до плавучего Исаакиевского моста. Тихо, чуть заметно покачиваясь на невских волнах, скрипели понтоны, скрепленные толстыми просмоленными снастями. У причалов стояли баржи и парусники, на палубах сонно потягивались водоливы. В свежем утреннем воздухе пахло смолой и рыбой.
Федот и Вера Филипповна молча добрались до квартиры Кокориновых и у парадной двери расстались без поцелуев и улыбок…
Когда он пришел домой, было уже раннее утро. Солнце поднялось над крышами домов, оживали улицы, усиливался стук, топот и грохот по каменным мостовым. Мысли не давали покоя. Спать не хотелось. Федот подошел к столу, разложил лист толстой бумаги, привезённой еще из Болонской академии, и принялся рисовать силуэты – свадебный подарок невесте.
В центре листа, в овале, он по памяти нарисовал профиль Веры Филипповны. Покатый лоб, чуть заметно вздернутый нос, тонкие губы, слегка приоткрытый рот, полный подбородок и короткая шея говорили о некоторой тучности невесты. Толстая коса спускалась на спину.
– Похоже, но это не то, – сказал сам себе Шубин. – Вот поженимся, уговорю Аргунова написать с нее настоящий портрет… а это так, для забавы и воспоминаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42