– Где же я тебя бачил, старый холостяк, любитель жинок и горилки?.. – обратился Безбородко к бюсту. И, помолчав, при общей тишине присутствующих, сам себе ответил с прискорбием: «Неча пенять на глядильце, коли рожа крива»…
Пачку невзрачных ассигнаций, отпечатанных на тонком полотне старых дворцовых скатертей и салфеток, Безбородко, не считая, вручил Шубину и в знак благодарности крепко пожал ему руку.
Бюст вельможе не понравился. Он снова заказал несколько бюстов, но не Шубину, а французу Рашету и другим более осторожным и услужливым ваятелям.
Бюст же работы Шубина был выставлен напоказ только спустя годы, в день смерти Безбородко, в той самой комнате и на том самом месте, где он умер.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Семья Шубина увеличивалась. Вера Филипповна родила трех сыновей: первого назвала Александром, второго – Павлом, а третьего – Федотом. Понадобилось больше прислуги, расходы увеличивались, и скульптору приходилось с еще большим усердием работать. О пышных балах и веселых гуляньях не могло теперь быть и речи. Семья и труд отнимали у него все время. Лишь изредка в летнюю пору брал он на руки маленького Федота и вместе с Верой Филипповной уходил в сады подышать свежим воздухом и отдохнуть от городского шума.
Давний приказ царицы Елизаветы «о пропуске в сады» был в силе. Он гласил: «Не пускать в сады матросов, господских ливрейных лакеев и подлого народу, а также у кого волосы не убраны, платки на шее или кто в больших сапогах и в сером кафтане». Федот Шубин, разумеется, не подходил под этот приказ, он, «баловень судьбы», мог свободно разгуливать во всех дворцовых парках, но времени для этого не было. Чтобы не оторваться от живой, настоящей жизни, он, как и прежде, старался бывать почаще в тех местах, где проводили свое время простолюдины.
Работа над бюстами с высоких особ ему стала надоедать. Хотелось потрудиться над чем-либо более близким народу, чтобы народ видел труды его рук, видел себя в скульптурных изображениях искусного художника. Но кто бы мог заказать ему для широкого обозрения статуи и барельефы, в которых бы раскрывалась жизнь народа? Таких заказчиков не было.
Но подвернулся случай.
В эти годы на большой московской дороге, верстах всеми от Петербурга, у старой почтовой пристани, строился Чесменский дворец. Название «Чесменский» дворцу было присвоено в честь победоносного сражения, происшедшего в Эгейском море в 1770 году. Тогда турецкий флот был загнан в Чесменскую бухту и ночью сожжен русскими брандерами. Алексей Орлов, командовавший русским флотом, за эту операцию был награжден титулом графа Чесменского и осыпан щедротами царицы.
Для тронного зала Чесменского дворца архитектор предусмотрел пятьдесят восемь барельефов великих князей, царей и императоров российских. Заказ на барельефы поступил Федоту Шубину.
– Моделями для барельефов могут служить вот эти медали, – сказал Шубину архитектор дворца Юрий Матвеевич Фельтен и выложил перед скульптором пригоршню медных кругляков с изображениями великих князей и царей российских.
– Могут быть, но не все, – уклонился Шубин, небрежно и быстро перебирая звонкие медали.
– Почему?
– Не совершенны здесь образы.
– Дело ваше, – соглашаясь с Шубиным, проговорил архитектор. – Но тогда, с каких же моделей вы будете высекать этих бородатых людей исторической древности?
– Я их вижу повседневно живыми, – пояснил Шубин. – А в русских сказаниях – старинах, разве не виден образ этих людей? Разве я не слышал у себя в Денисовке от стариков про ласкова князя Володимира:
Он по горенке по светлой похаживал,
А сапог о сапог поколачивал.
А русыма-то кудрями да розмахивал…
А разве в народе нет песен и былин про других персон, вот про того ли:
Скопина князя Шуйского,
Правителя царства Московского,
Оберегателя мира крещеного…
Будто ясен сокол вылетывал,
Будто белый кречет выпархивал.
То выезжал воевода храбрый князь
Скопин Михайло Васильевич…
Когда дойдет черед высекать барельефы императоров и императриц – тогда другое дело. Личности их у многих в памяти сохранились. Образы же древнерусских князей и царей, зная их нравы и заслуги или пороки, – с пользой можно домыслить…
Фельтен с ним согласился. Шубин для выполнения этого заказа ходил в люди искать натурщиков – хитрых, себе на уме мужиков, годных обличием своим служить украшением стен Чесменского дворца. Искал он их на Невской набережной, где в то время в тяжелый гранит одевались берега Невы. Иногда по часу и больше со всех сторон высматривал Федот Иванович дюжего бородача и думал: «А ведь примыть, причесать да одеть в латы, накинуть сверху мантию, ну, чем он тогда не князь Симеон Гордый?»
Облюбовав подневольного человека, обремененного тяжким трудом, Шубин спрашивал его имя, фамилию, затем шел в контору строительства – и человека на несколько дней отпускали в его распоряжение.
Однажды, утомленный продолжительной работой над мраморными барельефами, Шубин вышел побродить по городу. Около Гостиного двора он заметил сапожника. Тот сидел на ящике и чинил обувь. Он был не стар и не молод. Русая борода, извиваясь, спускалась ему на грудь и прикрывала верхнюю часть сапожного фартука. Над светлыми быстрыми глазами свисали густые брови. Когда дело не клеилось, он хмурился и брови вплотную сходились на переносице. Длинные с проседью волосы почти закрывали круглое клеймо на лбу. На правой щеке у сапожника Шубин заметил второе клеймо – букву «в», на левой – «р», а все вместе означало – «вор». Около него на каменной глыбе сидел матрос. Сапожник прибивал подметку к его башмаку.
– Нельзя ли поскорей, я на корабль тороплюсь, к перекличке успеть надобно.
– Успеешь, служивый, успеешь, – отвечал сапожник. – А чтоб не тошно было ждать, я тебе сейчас за делом песенку спою. А ты слушай, разумей и скажи потом, про кого эта песня.
Шубин подошел ближе. Он заинтересовался внешностью уличного чеботаря и, глядя на его выразительную физиономию, подумал: «Какая чудная натура, вот кого надо лепить!»
Сапожник затянул песню, обнаружив приятный голос. Вокруг певца начали собираться прохожие. Через минуту он и матрос были окружены людской стеной. Шубина оттеснили. Через плечи и головы собравшихся он тянулся, чтобы видеть мастерового. А тот, поколачивая молотком по подошве, пел:
Приехал барин к кузнецу,
Силач он был не малый,
Любил он силою своей
Похвастаться бывало.
«А ну-ка, братец, под коня
Выкуй мне подковы,
Железо крепкое поставь,
За труд тебе – целковый».
Кузнец на барина взглянул,
Барин тароватый;
«Давай-ка, барин, услужу,
Не по работе плата».
Кипит работа, и одна
Подкова уж готова,
Рукой подкову барин сжал –
Треснула подкова.
«Мне эта будет не годна,
Куй, кузнец, другую».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42