Полюбить навсегда? Глупо спрашивать женщину, будет ли она любить вас всю жизнь. Она вполне искренне может ответить «да», но когда-нибудь да изменит вам. Бенц не задавал Елене такого вопроса. С ужасающей ясностью он понимал, что она сама не скажет «да», даже сознавая, что любит его.
Решение, которое принял Бенц, хотя и не без горечи, льстило его самолюбию, предчувствие новых терзаний приводило в ожесточение. Так мы приходим к трагическому парадоксу – мучим тех, кого безумно любим. Ничто не могло бы принести ему более полного и горького удовлетворения, чем сознание, что его поступок заставляет Елену страдать, и ничто не могло быть несправедливее и оскорбительнее, чем форма, которую он придал своему поступку. Но у души, которая корчится в судорогах, появляются те же рефлексы мщения, что и у животного, которому мы причинили физическую боль.
Сославшись на первые пришедшие в голову служебные мотивы, Бенц подал рапорт с просьбой перевести его из X. Напрасный труд! По неизвестным ему каналам генерал Д. уже позаботился об его переводе. В тот самый день, когда он отправил рапорт, пришел соответствующий приказ. Бенц прочитал его с мрачным спокойствием человека, которому вынесли смертный приговор после того, как он сам решил покончить с жизнью. И все же настроение у него было не столь безнадежным, как в дни катастрофы 1918 года. Наряду с гневом, ощущением пустоты и отчаянием он испытывал затаенную мстительную радость – он заставил Елену страдать вместе с ним.
В тот же вечер Бенц нашел на своем столе письмо. Нервный, перекошенный почерк вызвал у него жестокую улыбку. Елена писала:
«Вы не приходите, а я нигде не могу найти вас. Даже когда я спросила о вас в госпитале, вы не благоволили выйти ко мне. Это невыносимо. Вчера я узнала от Андерсона, что мой опекун делает все возможное, чтобы выдворить вас из Болгарии. Кажется, такое решение уже принято. Эйтель, бедный мой, неужели вы так обезумели, что не возьмете меня с собой?»
Бенц не ответил на письмо. Через два дня он уехал. Чтобы ожесточить себя еще более, он даже не зашел попрощаться с Еленой.
Бенца перевели в П., небольшой городок на той же железной дороге, которая проходила через X. и была одной из главных артерий, снабжающих Южный фронт. Очевидно, генералу Д. не удалось добиться полного успеха; он хотел выдворить Бенца из Болгарии, но сумел удалить его всего лишь на сотню километров от X. Однако и это удивляло Бенца. Трудно было допустить, что командование пошло навстречу генеральскому капризу. Видимо, опекун Елены сумел как-то обосновать свое требование, и впоследствии Бенц убедился в этом. Как-то вечером в офицерском собрании Бенц стал невольным свидетелем разговора между двумя немецкими офицерами, следовавшими на автомобиле через П. Один из них рассказывал другому пикантную историю о неком поручике Бенце, ловеласе и авантюристе, который собирался похитить болгарскую девушку и увезти ее в Германию.
Месяцы, проведенные в П., остались в памяти Бенца как период медленного распада воли. Его душевные терзания сменились полным отчаянием. Никогда образ Елены не был более всесильным и мрачным властителем его жизни; чувство безысходности мешало ему принять хоть какое-то решение. Забыть Елену, но зачем? Ведь она любила его! Вернуться к ней, но как? Ведь она его унижала! Напрасно он думал, что он хозяин своей судьбы, не зная, что она разом решится в одну ночь, когда его опалит колдовское пламя ее тела.
Взбунтовавшись и отвергнув Елену, Бенц продолжал непрестанно думать о ней, и это было страшно. Образ ее стал таким навязчивым, что он видел Елену повсюду – в госпитале, в офицерском собрании, во время одиноких прогулок по окрестностям города. Он то испытывал приступы безумного желания вернуться к ней, то впадал в безутешное отчаяние. Слишком многое напоминало ему о ней, слишком часто отраженный свет прошлого заставлял о ней думать… Бенц знал, что дом Петрашевых в X. служил пристанищем для всех высокопоставленных проезжих лиц – генералов, полковников, капитанов, шефов благотворительных миссий, военных атташе, корреспондентов, наблюдателей или просто бездельников из союзных и нейтральных стран, которые останавливались в доме, чтобы перекусить или переночевать. Обычно они являлись в сопровождении ротмистра Петрашева. Бенц давно разгадал служебную тайну ротмистра – Петрашев был разведчиком. За кем он шпионил? Конечно, и за немцами. Андерсон жаловался, что болгарам заранее известно, какие немецкие части будут отведены с Южного фронта. Елена артистически подыгрывала брату. Сколько раз она надевала ради гостей изысканные вечерние туалеты, сколько раз посылала Сильви в оранжерею, желая украсить цветами стол. И не раз какой-нибудь спесивый полковник из штаба Шольца становился в ее присутствии не в меру разговорчивым и любезным. Чаще всего она надевала длинное черное бархатное платье с серебряными цветами на плече. Ее быстрая, пламенная речь, белоснежные зубы, сверкавшие сквозь сигаретный дым, щедрые улыбки располагали к доверию. Незаметно для собеседников она узнавала о внезапных отъездах, о тайных встречах. Бенц с немым изумлением смотрел, как видавшие виды, холодные словно камень немецкие офицеры уходили взволнованные, довольствуясь лишь памятью о ее жгучей красоте. И теперь Бенц встречался с этими людьми в П.!.. Те же лица, те же мундиры, те же погоны! Эти люди видели Елену, слышали ее голос, вдыхали благоухание ее духов!.. Они здоровались с Бенцем сдержанно и официально, и все же он ощущал на себе скрытое чувство симпатии и любопытства, побуждавшее их подходить к нему, чтобы перекинуться несколькими словами. Конечно, при первых встречах имя Елены не упоминалось. Офицеры ограничивались вопросами: «Как поживаете?», «Вы, оказывается, здесь?», «Не беспокоят аэропланы?» Но за вежливыми вопросами и ответами Бенц угадывал, что один и тот же образ владеет их мыслями, одно и то же очарование живет в их сердцах. Но разве можно сравнить минутное волнение этих суровых, холодных мужчин с тем, что выпало на долю Бенца?
Не проходило и недели, чтобы Бенцу не попался кто-либо, кого он встречал у Петрашевых, или приезжий из Софии, который мог рассказать ему о Елене. Вначале Бенц боролся с искушением задавать вопросы, но потом сдался и стал расспрашивать приезжих с такой методичностью и ловкостью, которой мог бы позавидовать любой офицер разведки. Сведения, которые он выуживал, говорили о том, что Елена ведет замкнутый и уединенный образ жизни. Ее видели на благотворительном базаре, в приюте для сирот, в обществе пожилых дам из Красного Креста или монахинь какого-то католического ордена. Бенц со злорадством выслушивал их. Елена удалилась от светской жизни!.. Быть может, она страдает!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Решение, которое принял Бенц, хотя и не без горечи, льстило его самолюбию, предчувствие новых терзаний приводило в ожесточение. Так мы приходим к трагическому парадоксу – мучим тех, кого безумно любим. Ничто не могло бы принести ему более полного и горького удовлетворения, чем сознание, что его поступок заставляет Елену страдать, и ничто не могло быть несправедливее и оскорбительнее, чем форма, которую он придал своему поступку. Но у души, которая корчится в судорогах, появляются те же рефлексы мщения, что и у животного, которому мы причинили физическую боль.
Сославшись на первые пришедшие в голову служебные мотивы, Бенц подал рапорт с просьбой перевести его из X. Напрасный труд! По неизвестным ему каналам генерал Д. уже позаботился об его переводе. В тот самый день, когда он отправил рапорт, пришел соответствующий приказ. Бенц прочитал его с мрачным спокойствием человека, которому вынесли смертный приговор после того, как он сам решил покончить с жизнью. И все же настроение у него было не столь безнадежным, как в дни катастрофы 1918 года. Наряду с гневом, ощущением пустоты и отчаянием он испытывал затаенную мстительную радость – он заставил Елену страдать вместе с ним.
В тот же вечер Бенц нашел на своем столе письмо. Нервный, перекошенный почерк вызвал у него жестокую улыбку. Елена писала:
«Вы не приходите, а я нигде не могу найти вас. Даже когда я спросила о вас в госпитале, вы не благоволили выйти ко мне. Это невыносимо. Вчера я узнала от Андерсона, что мой опекун делает все возможное, чтобы выдворить вас из Болгарии. Кажется, такое решение уже принято. Эйтель, бедный мой, неужели вы так обезумели, что не возьмете меня с собой?»
Бенц не ответил на письмо. Через два дня он уехал. Чтобы ожесточить себя еще более, он даже не зашел попрощаться с Еленой.
Бенца перевели в П., небольшой городок на той же железной дороге, которая проходила через X. и была одной из главных артерий, снабжающих Южный фронт. Очевидно, генералу Д. не удалось добиться полного успеха; он хотел выдворить Бенца из Болгарии, но сумел удалить его всего лишь на сотню километров от X. Однако и это удивляло Бенца. Трудно было допустить, что командование пошло навстречу генеральскому капризу. Видимо, опекун Елены сумел как-то обосновать свое требование, и впоследствии Бенц убедился в этом. Как-то вечером в офицерском собрании Бенц стал невольным свидетелем разговора между двумя немецкими офицерами, следовавшими на автомобиле через П. Один из них рассказывал другому пикантную историю о неком поручике Бенце, ловеласе и авантюристе, который собирался похитить болгарскую девушку и увезти ее в Германию.
Месяцы, проведенные в П., остались в памяти Бенца как период медленного распада воли. Его душевные терзания сменились полным отчаянием. Никогда образ Елены не был более всесильным и мрачным властителем его жизни; чувство безысходности мешало ему принять хоть какое-то решение. Забыть Елену, но зачем? Ведь она любила его! Вернуться к ней, но как? Ведь она его унижала! Напрасно он думал, что он хозяин своей судьбы, не зная, что она разом решится в одну ночь, когда его опалит колдовское пламя ее тела.
Взбунтовавшись и отвергнув Елену, Бенц продолжал непрестанно думать о ней, и это было страшно. Образ ее стал таким навязчивым, что он видел Елену повсюду – в госпитале, в офицерском собрании, во время одиноких прогулок по окрестностям города. Он то испытывал приступы безумного желания вернуться к ней, то впадал в безутешное отчаяние. Слишком многое напоминало ему о ней, слишком часто отраженный свет прошлого заставлял о ней думать… Бенц знал, что дом Петрашевых в X. служил пристанищем для всех высокопоставленных проезжих лиц – генералов, полковников, капитанов, шефов благотворительных миссий, военных атташе, корреспондентов, наблюдателей или просто бездельников из союзных и нейтральных стран, которые останавливались в доме, чтобы перекусить или переночевать. Обычно они являлись в сопровождении ротмистра Петрашева. Бенц давно разгадал служебную тайну ротмистра – Петрашев был разведчиком. За кем он шпионил? Конечно, и за немцами. Андерсон жаловался, что болгарам заранее известно, какие немецкие части будут отведены с Южного фронта. Елена артистически подыгрывала брату. Сколько раз она надевала ради гостей изысканные вечерние туалеты, сколько раз посылала Сильви в оранжерею, желая украсить цветами стол. И не раз какой-нибудь спесивый полковник из штаба Шольца становился в ее присутствии не в меру разговорчивым и любезным. Чаще всего она надевала длинное черное бархатное платье с серебряными цветами на плече. Ее быстрая, пламенная речь, белоснежные зубы, сверкавшие сквозь сигаретный дым, щедрые улыбки располагали к доверию. Незаметно для собеседников она узнавала о внезапных отъездах, о тайных встречах. Бенц с немым изумлением смотрел, как видавшие виды, холодные словно камень немецкие офицеры уходили взволнованные, довольствуясь лишь памятью о ее жгучей красоте. И теперь Бенц встречался с этими людьми в П.!.. Те же лица, те же мундиры, те же погоны! Эти люди видели Елену, слышали ее голос, вдыхали благоухание ее духов!.. Они здоровались с Бенцем сдержанно и официально, и все же он ощущал на себе скрытое чувство симпатии и любопытства, побуждавшее их подходить к нему, чтобы перекинуться несколькими словами. Конечно, при первых встречах имя Елены не упоминалось. Офицеры ограничивались вопросами: «Как поживаете?», «Вы, оказывается, здесь?», «Не беспокоят аэропланы?» Но за вежливыми вопросами и ответами Бенц угадывал, что один и тот же образ владеет их мыслями, одно и то же очарование живет в их сердцах. Но разве можно сравнить минутное волнение этих суровых, холодных мужчин с тем, что выпало на долю Бенца?
Не проходило и недели, чтобы Бенцу не попался кто-либо, кого он встречал у Петрашевых, или приезжий из Софии, который мог рассказать ему о Елене. Вначале Бенц боролся с искушением задавать вопросы, но потом сдался и стал расспрашивать приезжих с такой методичностью и ловкостью, которой мог бы позавидовать любой офицер разведки. Сведения, которые он выуживал, говорили о том, что Елена ведет замкнутый и уединенный образ жизни. Ее видели на благотворительном базаре, в приюте для сирот, в обществе пожилых дам из Красного Креста или монахинь какого-то католического ордена. Бенц со злорадством выслушивал их. Елена удалилась от светской жизни!.. Быть может, она страдает!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53