А
теперь ее, наверное, уже нет. Или даже хуже - эти свиньи солдаты не убьют
ее сразу, они будут измываться над ней, они замучают ее до смерти. И все
из-за этих двух идиотов. Ну зачем он побежал за мной? Оставался бы там,
раз уж решил убить Сашу до конца. Это, по крайней мере, было бы красиво. Я
поднял глаза от падших листьев и посмотрел на Петю. Он шел, нервно грызя
длинную сосновую иглу и не замечая ничего вокруг.
Под взглядами тысяч дерев. Мы с ним идем, как под конвоем - вряд ли
эти деревья сочувствуют нам. Они даже не шумят - просто молча смотрят, как
глупые христиане на сжигаемую красавицу. Так жалко нас. Или может, это
только Петя идет под конвоем - как человек, вызвавший огонь, самое
неприятное для этих деревьев. А я - их уполномоченный, суровый жандарм, у
меня ружье, а Петя свой автомат бросил на поле, когда убегал. Как все таки
будет обидно, когда они нас найдут, а они нас обязательно найдут - уж
теперь-то, когда мы столько дерьма натворили. И что самое обидное - ведь
если бы он не побежал за мной, никто из них так и не узнал бы о моем
существовании, ведь все, кто меня видел уже того... Мертвы. Надо с ним
разойтись, что ли? Пусть он идет себе, а я уж найду занятие. Первым делом
доберусь до Аньки, господи, сделай так, чтобы я не увидел ее
изнасилованного трупа, когда вернусь. Потом надо выбраться из области,
вряд ли теперь в деревнях можно жить. И в Рязань. Или в Новгород.
Интересно, а что на севере происходит? Хорошо бы дожить до лета, а там - в
Карелию, найти брошенное лет сто назад селение и заняться натуральным
хозяйством. Нарожать с Анькой детей, я хочу девочку, скажем, Машу, а если
мальчик - то, скажем, Василий. А что, хорошее имя. Да, пусть будет
Василий. Я буду вставать часов в пять утра, а Анька - еще раньше, она
привыкнет, я уверен. На столе уже завтрак, простой и сытный, все
собственных рук. И на охоту. Найду за зиму патронов к этому ружью, а не
найду - лук сделаю. Буду промышлять дикую птицу. А Анька - ждать меня и
возделывать огороды. Все успокоится. Надо только эту зиму продержаться,
можно еще, например, в Тверской области на болотах жить - туда они вряд ли
доберутся. Все будет хорошо, родная моя, этот, на небесах, - он помогает
мне, мы не в самых плохих с ним отношениях. Ты знаешь, по-моему ему все
равно, грешил человек или нет. Он и так поможет, ему там, видать, скучно
совсем - вот он и помогает кому не попадя. И солдатам наверняка помогает,
а потом сидит и смотрит - кто кого. Сам себя побеждает. Сам с собой
поигрывает. Онанист. Я скоро приду к тебе, жалость моя. Может, ты и не
ждешь меня совсем, но поверь, со мной не так уж и плохо. Я ведь почти все
умею. А если...
Из раздумий меня выдернул очередной заход вертолета. Надо
расходиться. Прости меня, друг дорогой, но у меня есть еще дела.
Я стал незаметно отставать от задумавшегося Пети, все больше и больше
- он ничего не замечал. Ему сейчас все равно, куда идти. У него нет такого
дела, как у меня. У него нет Аньки. А у меня она есть, пусть даже и меня у
нее нет, но она у меня есть. Я даже знаю, что сделаю сейчас. У меня
хорошие мозги, просто удивительно, как такая простая и красивая мысль не
родилась у меня раньше. Хотя, надо сказать, какое-то время я еще
сомневался, но ноги сами несли меня вперед, быстро съедая все то, что я
наотставал. А может это он там придумал новую игру? Он помогает мне, чтобы
я спас Аньку? Две жизни вместо трех смертей? Спасибо, господи, - произнес
я благодарно и громко.
Петя вздрогнул и обернулся. Я хотел еще что-нибудь сказать, но так и
не придумал ничего. Просто поднял ружье и выстрелил ему прямо в лицо.
Девушки находили его красивым, - подумалось мне. Целую вечность я
видел перед собой красное капающее месиво, из которого смотрели на меня не
мигая большие и абсолютно невредимые Петины глаза. Они смотрели на меня и
спрашивали: ну и что? Они смотрели на меня и говорили: я знал, что ты это
сделаешь. Они смотрели на меня и плакали: очень больно. Они смотрели на
меня и удивлялись: за что? Они смотрели на меня и смеялись: все равно она
не твоя. Они смотрели на меня и ждали: почему же ты не рад? Не дай судьба
никому увидеть такие глаза - я буду помнить их взгляд всю жизнь, какой бы
длины она ни была.
А потом он упал - прямо, как столб. На спину. Его глаза смотрели
вверх, в холодное небо, но уже не говорили ничего. Это были мертвые глаза.
Мне отбило цевьем руку, я был весь заляпан его кровью и мозгами, но
переживать было некогда. Ружье я вложил ему в руку, потом присел и стащил
ботинок с его правой ноги.
Думал ли ты, что я когда-нибудь буду снимать с тебя обувь?
Голую ступню я подтянул к ружью как можно было близко, хотя, если
вдуматься, солдаты вряд ли стали бы заниматься здесь криминалистикой. И
так все ясно - ведь он был один. Откуда знать им, что Петя не застрелился
бы никогда.
Я взял резко влево и пошел очень быстро. Мне надо было спешить. Меня
ждала Анька.
14
Добираться до нашего логова мне пришлось трое суток, не хочу
вспоминать, как...
Дом был пуст, это сразу бросилось в глаза, я даже не стал в него
заходить. Трейлера не было, но куча битых бутылок и развороченная
гусеницами земля не оставляли сомнений в том, что не Леня и не Федя уехали
на нем.
Я обошел дом, точно зная, что увижу. И не ошибся. В тех дачных
поселках, что мне довелось пройти за последние три ночи я видел очень
много таких вот аккуратных холмиков, совсем свежая земля. Очевидно,
солдатам было приказано закапывать расстрелянных, чтоб заразу не
разводить.
Знал, что увижу это... Был уверен... Около могилы, полузатоптанная в
землю, валялась красная книжка паспорта. Чумаков Николай Петрович -
прочитал я, - родился в Муроме. А с фотографии на меня смотрел шофер
трейлера, я точно помнил его лицо, хотя видел его всего секунду до того
момента, как Саша воткнул в это лицо монтировку. Сидел я у этого холмика
очень долго, быть может целую жизнь, зажав ладони между колен и шатаясь из
стороны в сторону. Не рыдал, нет, сидел молча, а в голове у меня стучала
кровь.
Что же ты, сволочь такая всесильная, что же ты не сберег ее для меня?
Ладно остальные, но ее почему? Зачем ты тогда вывел меня, зачем оставил
одного? Издеваешься? Издеваешься... И черт с тобой.
Я откинулся на спину и уткнул глаза в голубую глубь. Как лежал Петя,
которого я убил ни за чем.
15
Я лежал на спине и виделось мне все... И Покрова мои с Нерлями, и
холода неянварские, и глубокие все леса, и сосны все в снегу, и поля все в
траве, и туманная музыка в ушах, и холм тот погребальный - три дороги и
камень, и белый пароход, и солнце дачными утрами, и пиво со льда, и водка
в темноте, и долгий свет на кухне, и молчащий телефон, и все эти голые
школьницы, и песнь ночная, и то, что скрыто, и сон мой, и странная любовь,
и грустный всадник у реки, и века мои, все обшарпанные, с десятого по
четырнадцатый, и печень коня, и голова коня, и ранняя Тверская, и
полуночная Гавань, и неведомая никому Сибирь, обугленные горы, и ветер
вслед, и путь туда, и мать, и отец, и сын, и святой дух, и черт, и вечная
весна, и глубина всех глаз, и дрожь в руках, то ли от вина, то ли от нее,
и все, кто другой, и сонм ворон, и мавзолей, и вонь ладанная, и тормоза, и
вечер при сверчках, и свежесрубленная ель, и полная луна, и первый класс,
такой знакомый угол, и дырки в неплотно приклеенных на углу обоях, и
слезы, и букварь, и станция метро, и смех на задней парте, и первая
любовь, и первая моя, и первые деньги, и до автобуса сорок минут, и что я,
хуже других, и первый выстрел, и последний выстрел, и тень на асфальте, и
поезд в ноль тридцать пять, и темнота девятичасовых деревень, и рисунки на
камнях, и березовые соки, и седьмое ноября, и первое апреля, и трясущийся
трамвай, и пробка на дороге, и дым отечества, и свет ее лучей, и ясность
взгляда, и ожидание меня, и моя беспомощность, и страшная моя мечта, и
синие трусики в мелкий горошек, и смех вслепую, и соловьиный хлыст, и
клен, и лошадь белая, и ночи белые, и северное сияние, и страх на завтра,
и кроссворд по воскресеньям, и дороги по домам, к родным, к семье, к
чертям собачьим, в небо, в ночь, к луне, на левой стороне которой танцует
неземное танго единственная любовь моя - лесная мелкая лягушка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
теперь ее, наверное, уже нет. Или даже хуже - эти свиньи солдаты не убьют
ее сразу, они будут измываться над ней, они замучают ее до смерти. И все
из-за этих двух идиотов. Ну зачем он побежал за мной? Оставался бы там,
раз уж решил убить Сашу до конца. Это, по крайней мере, было бы красиво. Я
поднял глаза от падших листьев и посмотрел на Петю. Он шел, нервно грызя
длинную сосновую иглу и не замечая ничего вокруг.
Под взглядами тысяч дерев. Мы с ним идем, как под конвоем - вряд ли
эти деревья сочувствуют нам. Они даже не шумят - просто молча смотрят, как
глупые христиане на сжигаемую красавицу. Так жалко нас. Или может, это
только Петя идет под конвоем - как человек, вызвавший огонь, самое
неприятное для этих деревьев. А я - их уполномоченный, суровый жандарм, у
меня ружье, а Петя свой автомат бросил на поле, когда убегал. Как все таки
будет обидно, когда они нас найдут, а они нас обязательно найдут - уж
теперь-то, когда мы столько дерьма натворили. И что самое обидное - ведь
если бы он не побежал за мной, никто из них так и не узнал бы о моем
существовании, ведь все, кто меня видел уже того... Мертвы. Надо с ним
разойтись, что ли? Пусть он идет себе, а я уж найду занятие. Первым делом
доберусь до Аньки, господи, сделай так, чтобы я не увидел ее
изнасилованного трупа, когда вернусь. Потом надо выбраться из области,
вряд ли теперь в деревнях можно жить. И в Рязань. Или в Новгород.
Интересно, а что на севере происходит? Хорошо бы дожить до лета, а там - в
Карелию, найти брошенное лет сто назад селение и заняться натуральным
хозяйством. Нарожать с Анькой детей, я хочу девочку, скажем, Машу, а если
мальчик - то, скажем, Василий. А что, хорошее имя. Да, пусть будет
Василий. Я буду вставать часов в пять утра, а Анька - еще раньше, она
привыкнет, я уверен. На столе уже завтрак, простой и сытный, все
собственных рук. И на охоту. Найду за зиму патронов к этому ружью, а не
найду - лук сделаю. Буду промышлять дикую птицу. А Анька - ждать меня и
возделывать огороды. Все успокоится. Надо только эту зиму продержаться,
можно еще, например, в Тверской области на болотах жить - туда они вряд ли
доберутся. Все будет хорошо, родная моя, этот, на небесах, - он помогает
мне, мы не в самых плохих с ним отношениях. Ты знаешь, по-моему ему все
равно, грешил человек или нет. Он и так поможет, ему там, видать, скучно
совсем - вот он и помогает кому не попадя. И солдатам наверняка помогает,
а потом сидит и смотрит - кто кого. Сам себя побеждает. Сам с собой
поигрывает. Онанист. Я скоро приду к тебе, жалость моя. Может, ты и не
ждешь меня совсем, но поверь, со мной не так уж и плохо. Я ведь почти все
умею. А если...
Из раздумий меня выдернул очередной заход вертолета. Надо
расходиться. Прости меня, друг дорогой, но у меня есть еще дела.
Я стал незаметно отставать от задумавшегося Пети, все больше и больше
- он ничего не замечал. Ему сейчас все равно, куда идти. У него нет такого
дела, как у меня. У него нет Аньки. А у меня она есть, пусть даже и меня у
нее нет, но она у меня есть. Я даже знаю, что сделаю сейчас. У меня
хорошие мозги, просто удивительно, как такая простая и красивая мысль не
родилась у меня раньше. Хотя, надо сказать, какое-то время я еще
сомневался, но ноги сами несли меня вперед, быстро съедая все то, что я
наотставал. А может это он там придумал новую игру? Он помогает мне, чтобы
я спас Аньку? Две жизни вместо трех смертей? Спасибо, господи, - произнес
я благодарно и громко.
Петя вздрогнул и обернулся. Я хотел еще что-нибудь сказать, но так и
не придумал ничего. Просто поднял ружье и выстрелил ему прямо в лицо.
Девушки находили его красивым, - подумалось мне. Целую вечность я
видел перед собой красное капающее месиво, из которого смотрели на меня не
мигая большие и абсолютно невредимые Петины глаза. Они смотрели на меня и
спрашивали: ну и что? Они смотрели на меня и говорили: я знал, что ты это
сделаешь. Они смотрели на меня и плакали: очень больно. Они смотрели на
меня и удивлялись: за что? Они смотрели на меня и смеялись: все равно она
не твоя. Они смотрели на меня и ждали: почему же ты не рад? Не дай судьба
никому увидеть такие глаза - я буду помнить их взгляд всю жизнь, какой бы
длины она ни была.
А потом он упал - прямо, как столб. На спину. Его глаза смотрели
вверх, в холодное небо, но уже не говорили ничего. Это были мертвые глаза.
Мне отбило цевьем руку, я был весь заляпан его кровью и мозгами, но
переживать было некогда. Ружье я вложил ему в руку, потом присел и стащил
ботинок с его правой ноги.
Думал ли ты, что я когда-нибудь буду снимать с тебя обувь?
Голую ступню я подтянул к ружью как можно было близко, хотя, если
вдуматься, солдаты вряд ли стали бы заниматься здесь криминалистикой. И
так все ясно - ведь он был один. Откуда знать им, что Петя не застрелился
бы никогда.
Я взял резко влево и пошел очень быстро. Мне надо было спешить. Меня
ждала Анька.
14
Добираться до нашего логова мне пришлось трое суток, не хочу
вспоминать, как...
Дом был пуст, это сразу бросилось в глаза, я даже не стал в него
заходить. Трейлера не было, но куча битых бутылок и развороченная
гусеницами земля не оставляли сомнений в том, что не Леня и не Федя уехали
на нем.
Я обошел дом, точно зная, что увижу. И не ошибся. В тех дачных
поселках, что мне довелось пройти за последние три ночи я видел очень
много таких вот аккуратных холмиков, совсем свежая земля. Очевидно,
солдатам было приказано закапывать расстрелянных, чтоб заразу не
разводить.
Знал, что увижу это... Был уверен... Около могилы, полузатоптанная в
землю, валялась красная книжка паспорта. Чумаков Николай Петрович -
прочитал я, - родился в Муроме. А с фотографии на меня смотрел шофер
трейлера, я точно помнил его лицо, хотя видел его всего секунду до того
момента, как Саша воткнул в это лицо монтировку. Сидел я у этого холмика
очень долго, быть может целую жизнь, зажав ладони между колен и шатаясь из
стороны в сторону. Не рыдал, нет, сидел молча, а в голове у меня стучала
кровь.
Что же ты, сволочь такая всесильная, что же ты не сберег ее для меня?
Ладно остальные, но ее почему? Зачем ты тогда вывел меня, зачем оставил
одного? Издеваешься? Издеваешься... И черт с тобой.
Я откинулся на спину и уткнул глаза в голубую глубь. Как лежал Петя,
которого я убил ни за чем.
15
Я лежал на спине и виделось мне все... И Покрова мои с Нерлями, и
холода неянварские, и глубокие все леса, и сосны все в снегу, и поля все в
траве, и туманная музыка в ушах, и холм тот погребальный - три дороги и
камень, и белый пароход, и солнце дачными утрами, и пиво со льда, и водка
в темноте, и долгий свет на кухне, и молчащий телефон, и все эти голые
школьницы, и песнь ночная, и то, что скрыто, и сон мой, и странная любовь,
и грустный всадник у реки, и века мои, все обшарпанные, с десятого по
четырнадцатый, и печень коня, и голова коня, и ранняя Тверская, и
полуночная Гавань, и неведомая никому Сибирь, обугленные горы, и ветер
вслед, и путь туда, и мать, и отец, и сын, и святой дух, и черт, и вечная
весна, и глубина всех глаз, и дрожь в руках, то ли от вина, то ли от нее,
и все, кто другой, и сонм ворон, и мавзолей, и вонь ладанная, и тормоза, и
вечер при сверчках, и свежесрубленная ель, и полная луна, и первый класс,
такой знакомый угол, и дырки в неплотно приклеенных на углу обоях, и
слезы, и букварь, и станция метро, и смех на задней парте, и первая
любовь, и первая моя, и первые деньги, и до автобуса сорок минут, и что я,
хуже других, и первый выстрел, и последний выстрел, и тень на асфальте, и
поезд в ноль тридцать пять, и темнота девятичасовых деревень, и рисунки на
камнях, и березовые соки, и седьмое ноября, и первое апреля, и трясущийся
трамвай, и пробка на дороге, и дым отечества, и свет ее лучей, и ясность
взгляда, и ожидание меня, и моя беспомощность, и страшная моя мечта, и
синие трусики в мелкий горошек, и смех вслепую, и соловьиный хлыст, и
клен, и лошадь белая, и ночи белые, и северное сияние, и страх на завтра,
и кроссворд по воскресеньям, и дороги по домам, к родным, к семье, к
чертям собачьим, в небо, в ночь, к луне, на левой стороне которой танцует
неземное танго единственная любовь моя - лесная мелкая лягушка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13