Она окинула его взглядом. Главный инженер был плотным мужчиной среднего роста, с широким скуластым лицом. Его каштановые волосы, словно снегом присыпаны сединой, хотя ему всего сорок два. Он не брился уже несколько вахт. На нем был халат, явно только что наброшенный.
— Можно к вам? — спросила Линдгрен.
— Как пожелаете.
Он взмахнул рукой, пропуская ее, и закрыл дверь. Его половина каюты была отделена перегородкой от той части, где в настоящий момент обитал управляющий биосистем Перейра. Большую часть помещения занимала неубранная кровать. На кухонном шкафчике стояла бутылка водки.
— Извините за беспорядок, — равнодушно сказал он. Неуклюже двигаясь за ней, добавил:
— Выпьете? У меня нет стаканов, но вы вполне можете глотнуть из бутылки. Ни у кого на корабле нет ничего заразного. — Он рассмеялся, но смех вышел неискренним. — Откуда здесь взяться микробам?
Линдгрен присела на край кровати.
— Нет, спасибо, — ответила она. — Я на дежурстве.
— Я тоже по идее на дежурстве. Да. — Федоров возвышался над ней, согнувшись. — Я сообщил на мостик, что нездоров, и мне лучше отдохнуть.
— Не следует ли вам показаться доктору Латвале?
— Зачем? Физически я здоров. — Федоров сделал паузу. — Вы пришли удостовериться, что со мной.
— Это входит в мою работу. Я уважаю ваше уединение. Но вы один из ключевых людей.
Федоров улыбнулся. Улыбка была такой же вымученной, как предыдущий смех.
— Не беспокойтесь, — сказал он. — Мозги у меня в порядке. — Он потянулся к бутылке, но убрал руку. — Я даже не намерен напиться до беспамятства. Это всего лишь попытка… как там говорят американцы?.. Дать по мозгам.
— Давать по мозгам лучше в компании, — заявила Линдгрен. И добавила:
— Я, пожалуй, выпью.
Федоров передал ей бутылку и тоже сел на кровать. Линдгрен подняла бутылку:
— Skal.
Она проглотила немного, вернула бутылку Федорову.
— Ваше здоровье, — сказал он по-русски.
Некоторое время они сидели в молчании. Федоров рассматривал переборку. Наконец он пошевелился и произнес:
— Ладно. Раз вам необходимо знать. Я бы не сказал никому другому, а женщине и подавно. Но я кое-что узнал о вас, Ингрид… дочь Гуннара, верно?
— Да, Борис Ильич.
Он ответил ей взглядом и более искренней улыбкой. Линдгрен сидела расслабившись, ее гибкое тело в комбинезоне дышало теплом.
— Я думаю… — он запнулся. — Я надеюсь, что вы поймете меня, и не станете пересказывать то, что от меня услышите.
— Я обещаю молчать. Что до понимания, то я постараюсь.
Он явно нервничал.
— Видите ли, это очень личное, — сказал он медленно и не очень уверенно. — Хотя и не так уж важно. Я скоро с этим справлюсь. Просто… последняя полученная нами передача… меня расстроила.
— Музыка?
— Да. Музыка. Соотношение сигнала к шуму слишком низкое для телепередачи. Почти слишком низкое для звука. Это последняя передача, Ингрид, дочь Гуннара, пока мы не достигнем цели и не начнем получать сообщения от следующего поколения. Несколько минут, то угасая, то возобновляясь, едва слышная сквозь потрескивание звезд и космических лучей — когда мы потеряли эту музыку, я понял, что больше мы ничего не услышим.
Голос Федорова затих. Линдгрен ждала.
Он встряхнулся.
— Так случилось, что это была русская колыбельная, — сказал он. — Моя мать пела мне ее на ночь.
Линдгрен положила руку ему на плечо — легкую, как перышко.
— Не думайте, что я жалею себя, — торопливо добавил он. — Просто я ненадолго слишком хорошо вспомнил тех, кого уже нет. Это пройдет.
— Наверное, я и в самом деле понимаю, — пробормотала она.
Межзвездная экспедиция на «Леоноре Кристине» была для Федорова второй. Он участвовал в полете к Дельте Павлина. Данные зонда указывали на землеподобную планету, и экспедиция отправилась с радужными надеждами.
Действительность оказалась столь кошмарной, что выжившие проявили редкостный героизм, когда остались для проведения исследований на минимальное запланированное время. Когда они вернулись, для них прошло двенадцать лет, но Земля постарела на сорок три.
— Вряд ли вы понимаете. — Федоров повернулся к ней. — Мы ожидали, что когда вернемся, наших близких не будет в живых. Мы ожидали перемен. Как бы то ни было, вначале я был вне себя от радости, что могу узнать любимые места моего города — лунный свет на каналах и реке, купола и башни Казанского собора, Невский проспект, сокровища Эрмитажа… — Он снова отвернулся и покачал головой. — Но сама жизнь. Она так изменилась.
Встретиться с ней было как… как встретить женщину, которую ты любил, и которая стала потаскухой. — Он презрительно усмехнулся. — Именно так! Вам, может быть, известно, что я работал в космосе сколько мог, пять лет.
Участвовал в исследованиях и разработках по усовершенствованию бассердовского двигателя. Я стремился получить мою нынешнюю должность. Мы надеемся начать все сначала на Бете-3.
Его голос стал едва слышным:
— И вот до нас долетела колыбельная моей матери. В последний раз.
Он поднес к губам бутылку.
Линдгрен немного помолчала, а затем произнесла:
— Теперь я отчасти понимаю, Борис, почему это вас так расстроило. Я немного изучала социоисторию. В вашем детстве люди были менее, ну, менее раскованными. Они восстановили нанесенный войной ущерб в большинстве стран и взяли под контроль гражданские беспорядки и рост населения. Затем они занялись новыми делами, потрясающими воображение проектами, как на Земле, так и в космосе. Казалось, невозможного нет. Ими двигали патриотизм, самоотдача. Я думаю, что вы сами служили всем сердцем двум богам: Отцу Науке и Матери России. — Ее рука скользнула вниз и накрыла его руку. — Вы вернулись, — сказала она, — и оказалось, что всем все равно.
Он кивнул, закусив губу.
— Именно поэтому вы презираете современных женщин? — спросила она.
Он вздрогнул от неожиданности.
— Нет! Ничего подобного!
— Почему же тогда ни одна из ваших связей не продлилась дольше одной-двух недель? И это были лишь редкие встречи? — спросила она вызывающе. — Почему вы чувствуете себя непринужденно и веселитесь только среди мужчин? Мне кажется, что вы не хотите признавать нашу половину человеческой расы. Вы считаете, что в нас больше нет ничего, что стоило бы узнавать. И то, что вы только что сказали, о потаскухах…
— Я вернулся с Дельты Павлина, надеясь встретить настоящую жену, ответил он глухо, словно его душили.
Линдгрен вздохнула.
— Борис, нравы меняются. С моей точки зрения, вы выросли в период неразумного пуританизма. Но это была реакция на предыдущую легкость нравов, которая, быть может, зашла слишком далеко; а еще раньше…
Впрочем, неважно. — Она тщательно подбирала слова. — Факт тот, что человек никогда не придерживался одного идеала. Массовый энтузиазм времен вашей молодости уступил место холодному рационалистическому классицизму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56