Если мы начнем зависеть от успокоительных средств…
— Ты что, действительно воображаешь, что если за нами не присматривать, мы все рехнемся и умрем? Большое спасибо, мы сами способны принимать решения. Убирайся, я сказал!
Глассгольд снова попыталась вмешаться. Реймону пришлось схватить ее за руки.
— Убери руки, скотина! — Вильямс бросился на него, сжав кулаки.
Реймон отпустил Глассгольд и отступил назад, в зал, где было место, чтобы развернуться. Вильямс взвыл и бросился за ним. Реймон некоторое время защищался от неумелой атаки, затем развернулся и нанес несколько сильных ударов. Вильямс полетел на пол. Он рухнул бесформенной грудой, икая. Из носа у него текла кровь. Глассгольд с причитаниями бросилась к нему. Она опустилась на колени, прижала его к себе и подняла на Реймона гневный взгляд.
— Храбрец! — презрительно бросила она.
Констебль развел руками.
— Я должен был позволить ему меня ударить?
— Вы м-могли бы уйти.
— Невозможно. Моя обязанность — поддерживать порядок на корабле. Пока капитан Теландер не освободит меня от моих обязанностей, я буду выполнять их.
— Прекрасно, — сквозь зубы сказала Глассгольд. — Мы идем к нему. Я подам официальную жалобу.
Реймон покачал головой.
— Всем было объявлено, и все согласились, что капитана не следует беспокоить из-за наших ссор. Ему нужно думать о корабле.
Вильямс застонал, окончательно придя в себя.
— Мы пойдем к первому помощнику Линдгрен, — сказал Реймон. — Я должен подать жалобы на вас обоих.
Глассгольд сжала губы.
— Как пожелаете.
— Не к Линдгрен, — пробормотал Вильямс. — Линдгрен и он, они…
— Уже давно нет, — сказала Глассгольд. — Она больше не смогла его выдерживать, еще до катастрофы. Она будет справедлива.
С ее помощью Вильямс оделся и добрался до командной палубы.
Несколько человек увидели их и спросили, что случилось. Реймон грубо оборвал вопросы. Ответом ему были хмурые взгляды. Около первого же аппарата вызова интеркома он набрал номер Линдгрен и попросил ее не уходить из приемной.
Комната была крохотная, но звуконепроницаемая, подходящая для конфиденциальных и неприятных разговоров. Линдгрен сидела за столом. Она надела униформу. Флюоропанель освещала ее снежно-белые волосы. Голос, которым она предложила Реймону начинать, после того, как все уселись, был столь же холоден.
Он сжато изложил происшествие.
— Я обвиняю доктора Глассгольд в нарушении медицинских правил, закончил он, — а доктора Вильямса в нападении на стража порядка.
— Бунт? — спросила Линдгрен.
Вильямс испугался.
— Нет, мадам. Хватит обвинения в нападении, — сказал Реймон. И повернулся к химику:
— Считайте, что вам повезло. Мы с психологических позиций не можем себе позволить проводить суд, а обвинение в бунте требует суда. По крайней мере, пока вы будете продолжать так себя вести, это невозможно.
— Достаточно, констебль, — бросила Линдгрен. — Доктор Глассгольд, прошу вас изложить вашу версию.
— Я признаю свою вину в нарушении правил, — твердо заявила она, — но я прошу пересмотреть мое дело — как и дела всех — на что мы имеем право согласно Уставу. Я требую, чтобы мой случай рассматривал и решал не доктор Латвала единолично, а бюро офицеров и моих коллег. Что касается драки, Норберт был явно спровоцирован и стал жертвой чистой злобы ради злобы.
— Что вы утверждаете, доктор Вильямс?
— Не знаю, как можно подчиняться вашим дурацким пра… — Американец сдержал себя. — Прошу прощения, мадам, — сказал он немного невнятно из-за разбитых губ. — Я никогда не знал на память правила поведения на космическом корабле. Я полагал, что здравого смысла и доброй воли достаточно. Возможно, Реймон формально прав, но я уже почти дошел до предела, терпя его твердолобое вмешательство.
— В таком случае, доктор Глассгольд, доктор Вильямс, готовы ли вы придерживаться моего приговора? Вы имеете право на суд, если пожелаете.
Вильямс изобразил кривую улыбку.
— Дела достаточно плохи и без того, мадам. Я полагаю, что этот случай должен быть записан в корабельный журнал, но вовсе незачем, чтобы о нем узнала вся команда.
— О да, — выдохнула Глассгольд. Она схватила Вильямса за руку.
Реймон открыл рот.
— Вы подчиняетесь мне, констебль, — опередила его Линдгрен. — Вы, конечно, можете подать апелляцию капитану.
— Нет, мадам, — ответил Реймон.
— Хорошо. — Линдгрен откинулась назад. Ее лицо смягчилось. — Я приказываю, чтобы все обвинения по данному случаю с обеих сторон были сняты — или, вернее, просто не регистрировались. Это не войдет ни в какие записи. Давайте обсудим проблему просто как люди, которые, я бы так выразилась, все в одной лодке.
— Он тоже? — Вильямс указал в сторону Реймона.
— У нас должны быть порядок и дисциплина, вы же знаете, — мягко сказала Линдгрен. — Иначе нам не выжить. Возможно, констебль Реймон переусердствовал. А, возможно, и нет. В любом случае, он единственный представитель правопорядка, единственный полицейский и военный специалист, который у нас есть. Если вы расходитесь с ним во мнениях… для этого здесь я. Успокойтесь. Я пошлю за кофе.
— С позволения первого помощника, — сказал Реймон, — я бы хотел уйти.
— Нет, нам еще есть что вам сказать, — резко бросила Глассгольд.
Реймон продолжал смотреть в глаза Линдгрен. Между ними словно проскакивали искры.
— Как вы пояснили, мадам, — сказал он, — моя работа — блюсти закон на корабле. Не больше и не меньше. Этот разговор превратился в личную доверительную беседу. Я уверен, что леди и джентльмен будут чувствовать себя лучше, если я уйду.
— Думаю, вы правы, констебль, — кивнула она. — Вы свободны.
Он встал, отдал честь и вышел. Поднимаясь наверх, он встретил Фрайвальда, который приветствовал его. Реймон поддерживал некое подобие сердечности со своими дружинниками.
Он вошел к себе в каюту. Кровати были опущены и соединены в одну.
Чи-Юэнь сидела на кровати. На ней был светлый, украшенный оборками пеньюар, который делал ее похожей на девочку — маленькую и печальную.
— Привет, — сказала она без выражения. — В твоем лице буря. Что случилось?
Реймон сел с ней рядом и все рассказал.
— Ну и что, — сказала она, — ты очень их винишь?
— Нет. Думаю, нет. Хотя… не знаю. Предполагалось, что эта толпа лучшее, что могла собрать Земля. Интеллект, образование, личная стабильность, здоровье, самоотдача. И они знали, что никогда не вернутся на родину. В лучшем случае, они вернулись бы домой, постаревшие на большую часть века. — Реймон провел пальцами по своим жестким, как проволока, волосам. — Положение изменилось, — вздохнул он. — Мы отправляемся к неведомой судьбе — возможно, к смерти; наверняка к полной изоляции. Но разве это так уж отличается от того, что мы планировали с самого старта?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
— Ты что, действительно воображаешь, что если за нами не присматривать, мы все рехнемся и умрем? Большое спасибо, мы сами способны принимать решения. Убирайся, я сказал!
Глассгольд снова попыталась вмешаться. Реймону пришлось схватить ее за руки.
— Убери руки, скотина! — Вильямс бросился на него, сжав кулаки.
Реймон отпустил Глассгольд и отступил назад, в зал, где было место, чтобы развернуться. Вильямс взвыл и бросился за ним. Реймон некоторое время защищался от неумелой атаки, затем развернулся и нанес несколько сильных ударов. Вильямс полетел на пол. Он рухнул бесформенной грудой, икая. Из носа у него текла кровь. Глассгольд с причитаниями бросилась к нему. Она опустилась на колени, прижала его к себе и подняла на Реймона гневный взгляд.
— Храбрец! — презрительно бросила она.
Констебль развел руками.
— Я должен был позволить ему меня ударить?
— Вы м-могли бы уйти.
— Невозможно. Моя обязанность — поддерживать порядок на корабле. Пока капитан Теландер не освободит меня от моих обязанностей, я буду выполнять их.
— Прекрасно, — сквозь зубы сказала Глассгольд. — Мы идем к нему. Я подам официальную жалобу.
Реймон покачал головой.
— Всем было объявлено, и все согласились, что капитана не следует беспокоить из-за наших ссор. Ему нужно думать о корабле.
Вильямс застонал, окончательно придя в себя.
— Мы пойдем к первому помощнику Линдгрен, — сказал Реймон. — Я должен подать жалобы на вас обоих.
Глассгольд сжала губы.
— Как пожелаете.
— Не к Линдгрен, — пробормотал Вильямс. — Линдгрен и он, они…
— Уже давно нет, — сказала Глассгольд. — Она больше не смогла его выдерживать, еще до катастрофы. Она будет справедлива.
С ее помощью Вильямс оделся и добрался до командной палубы.
Несколько человек увидели их и спросили, что случилось. Реймон грубо оборвал вопросы. Ответом ему были хмурые взгляды. Около первого же аппарата вызова интеркома он набрал номер Линдгрен и попросил ее не уходить из приемной.
Комната была крохотная, но звуконепроницаемая, подходящая для конфиденциальных и неприятных разговоров. Линдгрен сидела за столом. Она надела униформу. Флюоропанель освещала ее снежно-белые волосы. Голос, которым она предложила Реймону начинать, после того, как все уселись, был столь же холоден.
Он сжато изложил происшествие.
— Я обвиняю доктора Глассгольд в нарушении медицинских правил, закончил он, — а доктора Вильямса в нападении на стража порядка.
— Бунт? — спросила Линдгрен.
Вильямс испугался.
— Нет, мадам. Хватит обвинения в нападении, — сказал Реймон. И повернулся к химику:
— Считайте, что вам повезло. Мы с психологических позиций не можем себе позволить проводить суд, а обвинение в бунте требует суда. По крайней мере, пока вы будете продолжать так себя вести, это невозможно.
— Достаточно, констебль, — бросила Линдгрен. — Доктор Глассгольд, прошу вас изложить вашу версию.
— Я признаю свою вину в нарушении правил, — твердо заявила она, — но я прошу пересмотреть мое дело — как и дела всех — на что мы имеем право согласно Уставу. Я требую, чтобы мой случай рассматривал и решал не доктор Латвала единолично, а бюро офицеров и моих коллег. Что касается драки, Норберт был явно спровоцирован и стал жертвой чистой злобы ради злобы.
— Что вы утверждаете, доктор Вильямс?
— Не знаю, как можно подчиняться вашим дурацким пра… — Американец сдержал себя. — Прошу прощения, мадам, — сказал он немного невнятно из-за разбитых губ. — Я никогда не знал на память правила поведения на космическом корабле. Я полагал, что здравого смысла и доброй воли достаточно. Возможно, Реймон формально прав, но я уже почти дошел до предела, терпя его твердолобое вмешательство.
— В таком случае, доктор Глассгольд, доктор Вильямс, готовы ли вы придерживаться моего приговора? Вы имеете право на суд, если пожелаете.
Вильямс изобразил кривую улыбку.
— Дела достаточно плохи и без того, мадам. Я полагаю, что этот случай должен быть записан в корабельный журнал, но вовсе незачем, чтобы о нем узнала вся команда.
— О да, — выдохнула Глассгольд. Она схватила Вильямса за руку.
Реймон открыл рот.
— Вы подчиняетесь мне, констебль, — опередила его Линдгрен. — Вы, конечно, можете подать апелляцию капитану.
— Нет, мадам, — ответил Реймон.
— Хорошо. — Линдгрен откинулась назад. Ее лицо смягчилось. — Я приказываю, чтобы все обвинения по данному случаю с обеих сторон были сняты — или, вернее, просто не регистрировались. Это не войдет ни в какие записи. Давайте обсудим проблему просто как люди, которые, я бы так выразилась, все в одной лодке.
— Он тоже? — Вильямс указал в сторону Реймона.
— У нас должны быть порядок и дисциплина, вы же знаете, — мягко сказала Линдгрен. — Иначе нам не выжить. Возможно, констебль Реймон переусердствовал. А, возможно, и нет. В любом случае, он единственный представитель правопорядка, единственный полицейский и военный специалист, который у нас есть. Если вы расходитесь с ним во мнениях… для этого здесь я. Успокойтесь. Я пошлю за кофе.
— С позволения первого помощника, — сказал Реймон, — я бы хотел уйти.
— Нет, нам еще есть что вам сказать, — резко бросила Глассгольд.
Реймон продолжал смотреть в глаза Линдгрен. Между ними словно проскакивали искры.
— Как вы пояснили, мадам, — сказал он, — моя работа — блюсти закон на корабле. Не больше и не меньше. Этот разговор превратился в личную доверительную беседу. Я уверен, что леди и джентльмен будут чувствовать себя лучше, если я уйду.
— Думаю, вы правы, констебль, — кивнула она. — Вы свободны.
Он встал, отдал честь и вышел. Поднимаясь наверх, он встретил Фрайвальда, который приветствовал его. Реймон поддерживал некое подобие сердечности со своими дружинниками.
Он вошел к себе в каюту. Кровати были опущены и соединены в одну.
Чи-Юэнь сидела на кровати. На ней был светлый, украшенный оборками пеньюар, который делал ее похожей на девочку — маленькую и печальную.
— Привет, — сказала она без выражения. — В твоем лице буря. Что случилось?
Реймон сел с ней рядом и все рассказал.
— Ну и что, — сказала она, — ты очень их винишь?
— Нет. Думаю, нет. Хотя… не знаю. Предполагалось, что эта толпа лучшее, что могла собрать Земля. Интеллект, образование, личная стабильность, здоровье, самоотдача. И они знали, что никогда не вернутся на родину. В лучшем случае, они вернулись бы домой, постаревшие на большую часть века. — Реймон провел пальцами по своим жестким, как проволока, волосам. — Положение изменилось, — вздохнул он. — Мы отправляемся к неведомой судьбе — возможно, к смерти; наверняка к полной изоляции. Но разве это так уж отличается от того, что мы планировали с самого старта?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56