Посох с головой змеи служил скорее свидетельством его почтенных лет, чем опорой.
Сидир, сын Раэля из клана Халифа, был рослым и не таким плосколицым, как большинство бароммцев. (У него была бабка-рагидийка, взятая в наложницы, когда орды Скенрада впервые вторглись в её страну. Лишь позднее всадники Хаамандура перестали смотреть на Империю как на добычу и стали думать о ней как о наследии.) Его мускулы были хорошо развиты, и в свои сорок пять он не утратил упругости движений. Ноги у него остались прямыми, поскольку он не все детство провел на родине предков и получил иноземное образование. Безбородое удлиненное лицо было цвета красной бронзы, глаза темные и узкие, черные, как ночь, волосы прошиты серебряными нитями метеоров. Сидир стриг их коротко, по-рагидийски. На правом бедре он носил символ своей власти, кинжал в хрустальных ножнах, не скрывавших дамасского лезвия — оно относилось ко второй из трех Славных династий и насчитывало двадцать веков. Шею в два ряда оплетало крученое ожерелье — золотое, соответственно его рангу: знак Мужа, которое у бароммцев имели право носить лишь взрослые мужчины. Его одежда состояла из облегающей рубашки, штанов из грубого синего полотна, тисненых кожаных сапог и шляпы из лошадиной шкуры наряд кочевника.
— Да, понял. Сказать вам, Юруссун? — (Лучше говорить прямо, пока наши отношения ещё позволяют это.) — Вам известно из летописей, как Арваннет принес цивилизацию в Рагид. Но это было давным-давно. Арваннет пришел в упадок ещё во времена расцвета Айанской империи в долине Кадрахада. И ваш народ стал ощущать себя солью земли. Но вот вы прибыли сюда, Юруссун, увидели город, бывший великим ещё до того, как льды двинулись на юг, вспомнили о его величии и поняли, что ваш народ — всего лишь скопище невежд, которому вскоре суждено вернуться в дикое состояние, как стольким до него. И с этим сознанием вам приходится жить день за днем, месяц за месяцем. Окружающие вас здания, книги, наука мудрецов — все говорит о том, что это не пустая похвальба. Да… Эрсер и прочие быстро обнаружили ваше слабое место.
— А ваше, воевода? — вспыхнул Юруссун.
— О, я с детства привык, что на меня смотрят как на дикую обезьяну. По мне, пусть кто угодно считает своим прошлогодний снег, лишь бы будущее было мое. По-моему, арваннетяне ладят со мной не хуже, чем с северянами, которые тоже не Претендуют на то, чтобы считаться культурными людьми. Но северяне и выскочки-бароммцы скоро начнут воевать. А арваннетяне и рагидийцы… — Он схватился за посох Юруссуна и легонько потряс его. — Юруссун, я почитаю вас… и, может быть, стал почитать ещё больше, когда вы доказали, что у вас в жилах кровь, а не водица. Мне нужна ваша помощь — и ваши знания ученого, и ваш государственный опыт. Но вы дадите мне их так, как — нужно мне, или я поищу другого. Мы с вами не совсем ровня. Не забывайте император носит рагидийское платье, цитирует рагидийских классиков и является первосвященником рагидийского Бога, но он остается внуком Скейрада и прислушивается скорее к вождю хаамандурского клана, чем к наисскому князю.
Ученый вновь опустил на лицо маску сдержанности.
— Воевода, — тихо произнес он, — четвертая из Малых Заповедей Толы гласит: «Если семя гнева уронено, не поливайте и не лелейте его, но оставьте на волю неба и уйдите прочь». Пойдемте каждый своим путем и займемся каждый своим делом, и пусть ночью каждый поразмыслит о том, как служит Блистательному Трону другой, делая это столь честно, сколь допускает человеческое несовершенство. А завтра вечером пообедаем вдвоем.
— Хорошо, Глас Империи, — искренне согласился Сидир. Они раскланялись, и Юруссун зашаркал прочь.
Сидир ещё немного постоял у окна. Хлынул ливень. В потемках сверкало и гремело. «Стыдно мне, что ли, — думал он. — Такие, как Юруссун, словно показывают тебе зеркало, которое самые дерзкие речи не в силах затуманить. Недайин тоже…»
Младшая его жена была хрупкой и застенчивой, а её приданое и союз с благородным рагидийским домом были полезны Сидиру, но не так уж необходимы. И все же в её присутствии Сидир часто чувствовал себя так же, как и при дворе — человеком, который пусть и научился правильно держать себя, но не родился с этим. С хаамандуркой Анг было иначе — там он знал легкость, смех, любовный голод… Нет. Не совсем так. Она была родом с гор, и занимали её лишь пастушьи сплетни, песни и сказания; даже в захолустном Зангазенге она тосковала по своим шатрам. И он, приезжая туда, вскоре уставал от нее… А наложницы, шлюхи, случайные подруги были только телами, не более.
«С чего это я задумался над этим, ведьмы ради? — вздрогнул он. Откуда этот трепет перед Империей?»
Его рагидийская часть ответила ему по-бароммски: «Это плоды просвещения. Пусть арваннетская цивилизация старше, но она пребывает в мумифицированном состоянии. Одной древности недостаточно. Должна быть ещё и жизнь. И в Империи она присутствует». — «Но Империя умирала, раздираемая междоусобными войнами, пока мы, бароммцы, не излечили её своими сильными средствами. Отныне Рагид обязан нам жизнью. Отчего же он вселяет в нас такую робость? Откуда эти грезы о том, как стать полноценными рагидийцами? Мой отец проявил мудрость, заставив меня провести половину юности в школе и половину — в Хаамандуре. Но с тех пор я никогда больше не знал душевной цельности».
Сверкнула молния, грянул гром, дождь ударил в стекла, и внутрь проник холод.
«Обладают ли душевной цельностью Люди Моря? Они тоже цивилизованны, и машины у них лучше, чем у нас. Но это такая жуткая смесь… Киллимарайх занимает половину Оренстана, а на другой половине у них дюжина туземных княжеств, да ещё больше сотни независимых островов и архипелагов. Одному Всевышнему известно, сколько там племен и народов, которых ничто не держит вместе, кроме торговли, да и та постоянно вызывает свары. Как, должно быть, одиноко там людям».
Сидир поднял голову и поборол жалость к себе, которая, словно ледяной холод, сковала было его нутро. «Люди Моря — не настоящее государство. Так, сброд какой-то, несмотря на все их изобретения. Мы тоже освоим всю эту премудрость, когда захотим. У меня есть мой народ. Да, мой народ. Моя Империя, в которой есть выносливые работящие крестьяне; купцы и ремесленники, тоже знающие себе цену; аристократы, рожденные и воспитанные в лучших традициях; духовные школы, которые обустраивают жизнь и позволяют каждому жить сообразно своим верованиям — и всех их охраняют послушные приказам солдаты. Вот моя Империя, и тем пиратам никогда не создать такой».
Эти размышления продолжались всего минуту или две, и Сидир стряхнул их с себя, услышав гонг у двери.
— Войдите, — разрешил он. Прислужник доложил, что купец Понсарио эн-Острал ожидает назначенной аудиенции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Сидир, сын Раэля из клана Халифа, был рослым и не таким плосколицым, как большинство бароммцев. (У него была бабка-рагидийка, взятая в наложницы, когда орды Скенрада впервые вторглись в её страну. Лишь позднее всадники Хаамандура перестали смотреть на Империю как на добычу и стали думать о ней как о наследии.) Его мускулы были хорошо развиты, и в свои сорок пять он не утратил упругости движений. Ноги у него остались прямыми, поскольку он не все детство провел на родине предков и получил иноземное образование. Безбородое удлиненное лицо было цвета красной бронзы, глаза темные и узкие, черные, как ночь, волосы прошиты серебряными нитями метеоров. Сидир стриг их коротко, по-рагидийски. На правом бедре он носил символ своей власти, кинжал в хрустальных ножнах, не скрывавших дамасского лезвия — оно относилось ко второй из трех Славных династий и насчитывало двадцать веков. Шею в два ряда оплетало крученое ожерелье — золотое, соответственно его рангу: знак Мужа, которое у бароммцев имели право носить лишь взрослые мужчины. Его одежда состояла из облегающей рубашки, штанов из грубого синего полотна, тисненых кожаных сапог и шляпы из лошадиной шкуры наряд кочевника.
— Да, понял. Сказать вам, Юруссун? — (Лучше говорить прямо, пока наши отношения ещё позволяют это.) — Вам известно из летописей, как Арваннет принес цивилизацию в Рагид. Но это было давным-давно. Арваннет пришел в упадок ещё во времена расцвета Айанской империи в долине Кадрахада. И ваш народ стал ощущать себя солью земли. Но вот вы прибыли сюда, Юруссун, увидели город, бывший великим ещё до того, как льды двинулись на юг, вспомнили о его величии и поняли, что ваш народ — всего лишь скопище невежд, которому вскоре суждено вернуться в дикое состояние, как стольким до него. И с этим сознанием вам приходится жить день за днем, месяц за месяцем. Окружающие вас здания, книги, наука мудрецов — все говорит о том, что это не пустая похвальба. Да… Эрсер и прочие быстро обнаружили ваше слабое место.
— А ваше, воевода? — вспыхнул Юруссун.
— О, я с детства привык, что на меня смотрят как на дикую обезьяну. По мне, пусть кто угодно считает своим прошлогодний снег, лишь бы будущее было мое. По-моему, арваннетяне ладят со мной не хуже, чем с северянами, которые тоже не Претендуют на то, чтобы считаться культурными людьми. Но северяне и выскочки-бароммцы скоро начнут воевать. А арваннетяне и рагидийцы… — Он схватился за посох Юруссуна и легонько потряс его. — Юруссун, я почитаю вас… и, может быть, стал почитать ещё больше, когда вы доказали, что у вас в жилах кровь, а не водица. Мне нужна ваша помощь — и ваши знания ученого, и ваш государственный опыт. Но вы дадите мне их так, как — нужно мне, или я поищу другого. Мы с вами не совсем ровня. Не забывайте император носит рагидийское платье, цитирует рагидийских классиков и является первосвященником рагидийского Бога, но он остается внуком Скейрада и прислушивается скорее к вождю хаамандурского клана, чем к наисскому князю.
Ученый вновь опустил на лицо маску сдержанности.
— Воевода, — тихо произнес он, — четвертая из Малых Заповедей Толы гласит: «Если семя гнева уронено, не поливайте и не лелейте его, но оставьте на волю неба и уйдите прочь». Пойдемте каждый своим путем и займемся каждый своим делом, и пусть ночью каждый поразмыслит о том, как служит Блистательному Трону другой, делая это столь честно, сколь допускает человеческое несовершенство. А завтра вечером пообедаем вдвоем.
— Хорошо, Глас Империи, — искренне согласился Сидир. Они раскланялись, и Юруссун зашаркал прочь.
Сидир ещё немного постоял у окна. Хлынул ливень. В потемках сверкало и гремело. «Стыдно мне, что ли, — думал он. — Такие, как Юруссун, словно показывают тебе зеркало, которое самые дерзкие речи не в силах затуманить. Недайин тоже…»
Младшая его жена была хрупкой и застенчивой, а её приданое и союз с благородным рагидийским домом были полезны Сидиру, но не так уж необходимы. И все же в её присутствии Сидир часто чувствовал себя так же, как и при дворе — человеком, который пусть и научился правильно держать себя, но не родился с этим. С хаамандуркой Анг было иначе — там он знал легкость, смех, любовный голод… Нет. Не совсем так. Она была родом с гор, и занимали её лишь пастушьи сплетни, песни и сказания; даже в захолустном Зангазенге она тосковала по своим шатрам. И он, приезжая туда, вскоре уставал от нее… А наложницы, шлюхи, случайные подруги были только телами, не более.
«С чего это я задумался над этим, ведьмы ради? — вздрогнул он. Откуда этот трепет перед Империей?»
Его рагидийская часть ответила ему по-бароммски: «Это плоды просвещения. Пусть арваннетская цивилизация старше, но она пребывает в мумифицированном состоянии. Одной древности недостаточно. Должна быть ещё и жизнь. И в Империи она присутствует». — «Но Империя умирала, раздираемая междоусобными войнами, пока мы, бароммцы, не излечили её своими сильными средствами. Отныне Рагид обязан нам жизнью. Отчего же он вселяет в нас такую робость? Откуда эти грезы о том, как стать полноценными рагидийцами? Мой отец проявил мудрость, заставив меня провести половину юности в школе и половину — в Хаамандуре. Но с тех пор я никогда больше не знал душевной цельности».
Сверкнула молния, грянул гром, дождь ударил в стекла, и внутрь проник холод.
«Обладают ли душевной цельностью Люди Моря? Они тоже цивилизованны, и машины у них лучше, чем у нас. Но это такая жуткая смесь… Киллимарайх занимает половину Оренстана, а на другой половине у них дюжина туземных княжеств, да ещё больше сотни независимых островов и архипелагов. Одному Всевышнему известно, сколько там племен и народов, которых ничто не держит вместе, кроме торговли, да и та постоянно вызывает свары. Как, должно быть, одиноко там людям».
Сидир поднял голову и поборол жалость к себе, которая, словно ледяной холод, сковала было его нутро. «Люди Моря — не настоящее государство. Так, сброд какой-то, несмотря на все их изобретения. Мы тоже освоим всю эту премудрость, когда захотим. У меня есть мой народ. Да, мой народ. Моя Империя, в которой есть выносливые работящие крестьяне; купцы и ремесленники, тоже знающие себе цену; аристократы, рожденные и воспитанные в лучших традициях; духовные школы, которые обустраивают жизнь и позволяют каждому жить сообразно своим верованиям — и всех их охраняют послушные приказам солдаты. Вот моя Империя, и тем пиратам никогда не создать такой».
Эти размышления продолжались всего минуту или две, и Сидир стряхнул их с себя, услышав гонг у двери.
— Войдите, — разрешил он. Прислужник доложил, что купец Понсарио эн-Острал ожидает назначенной аудиенции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59