«Придется поговорить с Ху Юйинь начистоту, попросить ее войти в положение, вернуть ей пока только формальное право на дом и продолжать использовать его как гостиницу, а ей давать небольшую арендную плату – скажем, пять или восемь юаней в месяц…»
Еще больше Ван Цюшэ тревожил другой экономический вопрос: необходимость вернуть Ху Юйинь полторы тысячи юаней, конфискованные в период движения за «четыре чистки». За десять с лишним лет эта сумма как-то незаметно разошлась. Сначала Ван Цюшэ вообще не получал денежной доплаты за свою должность, потом стал получать всего тридцать шесть юаней, а ведь надо есть, пить, покупать всякие вещи, дарить подарки – или вы думаете, что у Ван Цюшэ есть машина для печатания денег?
«Мать их! Откуда взять эти полторы тысячи? Откуда? Может, пока не отдавать? Правильно, потяну, а там увидим! За десять с лишком лет было столько всяких движений, столько неясностей… Кстати, кто получал эти деньги? Кто давал расписку? Ха-ха-ха, да их можно вовсе не возвращать, это мертвый долг. Я просто скажу Ху Юйинь: тебя реабилитировали, вернули доброе имя, звание мелкой предпринимательницы, право на дом, позволили жить вместе с Цинь Шутянем, так чем же ты еще недовольна?»
Но слова словами, а выкручиваться Ван Цюшэ становилось все труднее. За последнее время по селу пошли опасные для него разговоры – что начальство собирается назначить председателем сельского ревкома и заодно секретарем парторганизации «солдата с севера» Гу Яньшаня. И хотя никаких бумаг по этому поводу не было, сельчане удовлетворенно улыбались. Ван Цюшэ, несмотря на свою ограниченность, чувствовал их настроения, которые беспокоили его не меньше, чем мечи, занесенные над головой. Но теперь он уже не решался устраивать собрания для опровержения невыгодных ему слухов. В панике он даже позвонил в уком, чтобы проверить их, – ему ответили что-то невнятное. Тогда он совсем скис и дошел до того, что ни есть, ни спать не мог спокойно. Целыми днями он с опухшим лицом тупо сидел в своем кабинете, смотрел прямо перед собой и что-то бормотал. Понять его бормотание было решительно невозможно, но однажды он вдруг громко выкрикнул:
– Нет, нет! Пока я на этом месте, и не думайте ни о какой реабилитации!
Глава 4. Названый отец Гу Яньшань
В то тяжкое время, когда люди обличали, предавали и губили друг друга или, съежившись, как черепахи, сидели в своих панцирях, добродетель и совесть, честность и верность не исчезли, не иссякли, а только проявлялись необычным образом. Например, старый солдат Гу Яньшань запил с горя. После того как Цинь Шутяня приговорили к каторге, а Ху Юйинь – к принудительным работам, Гу Яньшаню пришлось изрядно поволноваться, потому что он выступал чем-то вроде свата «черных супругов». Но на допрос его так и не вызвали, из чего он заключил, что они люди честные, надежные и не выдали его, иначе он наверняка вылетел бы из кадровых работников.
Однажды зимним вечером, когда дул северный ветер, а с неба падал снег, похожий на гусиный пух, Гу Яньшань возвращался откуда-то, по обыкновению немного выпивший. Вдруг из бывшего постоялого двора до него донеслись крики:
– Мама, спаси меня, умираю!
Крики были такими душераздирающими, что волосы вставали дыбом. «Не иначе как Ху Юйинь рожает!» – подумал Гу Яньшань, поднялся на крыльцо, отряхнул с себя снег и толкнул дверь. Она оказалась незапертой. Он вошел в темную холодную прихожую, затем в спальню и тут при слабом свете масляной лампы увидел Ху Юйинь с большим животом, лежащую на постели. Обеими руками она вцепилась в края кровати и едва не теряла сознание; на ее руках и лице выступили крупные капли пота. Гу Яньшань сразу протрезвел от испуга – он никогда не видал таких картин.
– Юйинь, ты что, уже скоро?…
– Почтенный Гу, благодетель… Помоги мне присесть, дай воды напиться…
Гу Яньшань с тоской подумал, что ему не следовало бы заходить в этот дом, но нашел воду и подал ее Ху Юйинь. Она выпила и стала утираться полотенцем. Потом, словно утопающий, заметивший спасительный камень, обеими руками ухватилась за Гу Яньшаня:
– Благодетель ты мой… Мне уже тридцать три года… Разродиться никак не могу…
Гу Яньшаня тоже прошиб пот от волнения.
– Тогда… давай я схожу за повивальной бабкой!
– Нет, нет, не надо! Не надо ходить… Все наши бабы давно уже плюют на меня… Я боюсь их… Ты лучше посиди со мной, все равно я скоро умру – и я, и маленький… О мама, мама, зачем ты оставила меня страдать на этом свете?!
– Юйинь, не плачь, не говори так! Если тебе больно, ты лучше кричи! – Старый солдат смягчился и вдруг почувствовал себя сильным, обязанным спасти обе жизни, находящиеся в опасности. Какое это имеет значение – кулачка она или нет! Верно всегда говорилось: один раз помочь человеку в беде важнее, чем подняться на семь ступеней к совершенству. Ну что с ним сделают за это? Самое большее – раскритикуют и накажут. А когда человек проникнется решимостью, он уже больше ни в чем не сомневается.
– Хорошо, Юйинь, ты не волнуйся. Я попробую тебе помочь…
– Благодетель, благодетель ты мой… Надо бы, чтоб все товарищи, которых правительство присылает, были на тебя похожи, но они… А ты, ты для меня как ясное небо… Если ты будешь здесь, я, может быть, как-нибудь разрожусь… Ты вскипяти котел воды и сделай мне яичной похлебки… Я с утра даже рисового зернышка во рту не держала… А говорят, когда рожаешь, нужно есть, много есть, иначе сил не будет…
Гу Яньшаню показалось, будто он в своем старом партизанском отряде и получил приказ к атаке. Быстро вскипятил воду и, продолжая прислушиваться к стонам роженицы, заварил яичную болтушку. У него вдруг поднялось настроение и голова прояснилась. Он оказался причастным рождению новой жизни. Огонь очага красным светом озарял его обросшее лицо, проникнутое решительным, даже немного мистическим чувством ответственности. Он сам себе удивлялся.
Ху Юйинь выпила из рук Гу Яньшаня целую миску яичной похлебки и понемногу успокоилась. На ее лице появилась какая-то странная, будто стыдливая улыбка. Но на гамом деле у женщин перед родами возникает своего рода самоуспокоенность, материнская гордость, которая заставляет отступить даже смерть. Они уже ничего не боятся. Полулежа на спине и указывая на свой большой, словно надутый, живот, Ху Юйинь через силу пошутила:
– Этот малыш очень шаловлив – все время бьет меня изнутри то ножками, то кулачками. Я почти уверена, что это мальчишка…
– Поздравляю тебя, Юйинь, поздравляю! Небо убережет и тебя, и младенца! – откликнулся Гу Яньшань и тут же устыдился: как это он, человек, прошедший войну, способен молоть такую чепуху?
– Раз ты здесь, я ничего не боюсь… Если бы не ты, я бы точно померла и никто бы не узнал… – проговорила Ху Юйинь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Еще больше Ван Цюшэ тревожил другой экономический вопрос: необходимость вернуть Ху Юйинь полторы тысячи юаней, конфискованные в период движения за «четыре чистки». За десять с лишним лет эта сумма как-то незаметно разошлась. Сначала Ван Цюшэ вообще не получал денежной доплаты за свою должность, потом стал получать всего тридцать шесть юаней, а ведь надо есть, пить, покупать всякие вещи, дарить подарки – или вы думаете, что у Ван Цюшэ есть машина для печатания денег?
«Мать их! Откуда взять эти полторы тысячи? Откуда? Может, пока не отдавать? Правильно, потяну, а там увидим! За десять с лишком лет было столько всяких движений, столько неясностей… Кстати, кто получал эти деньги? Кто давал расписку? Ха-ха-ха, да их можно вовсе не возвращать, это мертвый долг. Я просто скажу Ху Юйинь: тебя реабилитировали, вернули доброе имя, звание мелкой предпринимательницы, право на дом, позволили жить вместе с Цинь Шутянем, так чем же ты еще недовольна?»
Но слова словами, а выкручиваться Ван Цюшэ становилось все труднее. За последнее время по селу пошли опасные для него разговоры – что начальство собирается назначить председателем сельского ревкома и заодно секретарем парторганизации «солдата с севера» Гу Яньшаня. И хотя никаких бумаг по этому поводу не было, сельчане удовлетворенно улыбались. Ван Цюшэ, несмотря на свою ограниченность, чувствовал их настроения, которые беспокоили его не меньше, чем мечи, занесенные над головой. Но теперь он уже не решался устраивать собрания для опровержения невыгодных ему слухов. В панике он даже позвонил в уком, чтобы проверить их, – ему ответили что-то невнятное. Тогда он совсем скис и дошел до того, что ни есть, ни спать не мог спокойно. Целыми днями он с опухшим лицом тупо сидел в своем кабинете, смотрел прямо перед собой и что-то бормотал. Понять его бормотание было решительно невозможно, но однажды он вдруг громко выкрикнул:
– Нет, нет! Пока я на этом месте, и не думайте ни о какой реабилитации!
Глава 4. Названый отец Гу Яньшань
В то тяжкое время, когда люди обличали, предавали и губили друг друга или, съежившись, как черепахи, сидели в своих панцирях, добродетель и совесть, честность и верность не исчезли, не иссякли, а только проявлялись необычным образом. Например, старый солдат Гу Яньшань запил с горя. После того как Цинь Шутяня приговорили к каторге, а Ху Юйинь – к принудительным работам, Гу Яньшаню пришлось изрядно поволноваться, потому что он выступал чем-то вроде свата «черных супругов». Но на допрос его так и не вызвали, из чего он заключил, что они люди честные, надежные и не выдали его, иначе он наверняка вылетел бы из кадровых работников.
Однажды зимним вечером, когда дул северный ветер, а с неба падал снег, похожий на гусиный пух, Гу Яньшань возвращался откуда-то, по обыкновению немного выпивший. Вдруг из бывшего постоялого двора до него донеслись крики:
– Мама, спаси меня, умираю!
Крики были такими душераздирающими, что волосы вставали дыбом. «Не иначе как Ху Юйинь рожает!» – подумал Гу Яньшань, поднялся на крыльцо, отряхнул с себя снег и толкнул дверь. Она оказалась незапертой. Он вошел в темную холодную прихожую, затем в спальню и тут при слабом свете масляной лампы увидел Ху Юйинь с большим животом, лежащую на постели. Обеими руками она вцепилась в края кровати и едва не теряла сознание; на ее руках и лице выступили крупные капли пота. Гу Яньшань сразу протрезвел от испуга – он никогда не видал таких картин.
– Юйинь, ты что, уже скоро?…
– Почтенный Гу, благодетель… Помоги мне присесть, дай воды напиться…
Гу Яньшань с тоской подумал, что ему не следовало бы заходить в этот дом, но нашел воду и подал ее Ху Юйинь. Она выпила и стала утираться полотенцем. Потом, словно утопающий, заметивший спасительный камень, обеими руками ухватилась за Гу Яньшаня:
– Благодетель ты мой… Мне уже тридцать три года… Разродиться никак не могу…
Гу Яньшаня тоже прошиб пот от волнения.
– Тогда… давай я схожу за повивальной бабкой!
– Нет, нет, не надо! Не надо ходить… Все наши бабы давно уже плюют на меня… Я боюсь их… Ты лучше посиди со мной, все равно я скоро умру – и я, и маленький… О мама, мама, зачем ты оставила меня страдать на этом свете?!
– Юйинь, не плачь, не говори так! Если тебе больно, ты лучше кричи! – Старый солдат смягчился и вдруг почувствовал себя сильным, обязанным спасти обе жизни, находящиеся в опасности. Какое это имеет значение – кулачка она или нет! Верно всегда говорилось: один раз помочь человеку в беде важнее, чем подняться на семь ступеней к совершенству. Ну что с ним сделают за это? Самое большее – раскритикуют и накажут. А когда человек проникнется решимостью, он уже больше ни в чем не сомневается.
– Хорошо, Юйинь, ты не волнуйся. Я попробую тебе помочь…
– Благодетель, благодетель ты мой… Надо бы, чтоб все товарищи, которых правительство присылает, были на тебя похожи, но они… А ты, ты для меня как ясное небо… Если ты будешь здесь, я, может быть, как-нибудь разрожусь… Ты вскипяти котел воды и сделай мне яичной похлебки… Я с утра даже рисового зернышка во рту не держала… А говорят, когда рожаешь, нужно есть, много есть, иначе сил не будет…
Гу Яньшаню показалось, будто он в своем старом партизанском отряде и получил приказ к атаке. Быстро вскипятил воду и, продолжая прислушиваться к стонам роженицы, заварил яичную болтушку. У него вдруг поднялось настроение и голова прояснилась. Он оказался причастным рождению новой жизни. Огонь очага красным светом озарял его обросшее лицо, проникнутое решительным, даже немного мистическим чувством ответственности. Он сам себе удивлялся.
Ху Юйинь выпила из рук Гу Яньшаня целую миску яичной похлебки и понемногу успокоилась. На ее лице появилась какая-то странная, будто стыдливая улыбка. Но на гамом деле у женщин перед родами возникает своего рода самоуспокоенность, материнская гордость, которая заставляет отступить даже смерть. Они уже ничего не боятся. Полулежа на спине и указывая на свой большой, словно надутый, живот, Ху Юйинь через силу пошутила:
– Этот малыш очень шаловлив – все время бьет меня изнутри то ножками, то кулачками. Я почти уверена, что это мальчишка…
– Поздравляю тебя, Юйинь, поздравляю! Небо убережет и тебя, и младенца! – откликнулся Гу Яньшань и тут же устыдился: как это он, человек, прошедший войну, способен молоть такую чепуху?
– Раз ты здесь, я ничего не боюсь… Если бы не ты, я бы точно померла и никто бы не узнал… – проговорила Ху Юйинь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68