И все это, заметьте, уважаемая Татьяна Ивановна, не на экране, не в книге, а в жизни. Так сказать, история наяву. Приезжайте!
— Так ведь война, Евгений Александрович, — грустно, словно маленькому, улыбнулась ему Татьяна Ивановна.
— Что ж, что война. Кончится — и приезжайте. У нас прекрасная школа-десятилетка. Вы, учительница истории, можете вести очень интересную, увлекательную работу. Я, как завуч, обещаю предоставить вам все возможности. Поверьте, историю нашего края будут не только изучать, о ней непременно напишут книги, и вам в этом выпадет случай принять самое непосредственное участие. Ну разве можно от этого отказываться? Приезжайте, приезжайте непременно!
— Но я ведь жена моряка.
— Весьма похвально. Но ведь всю жизнь следовать за мужем по дальним гарнизонам — не дело для учительницы. Вы будете у нас жить, работать, растить Ульянку. А муж будет приезжать к вам. Это прекрасно, поверьте! Ведь с этими дальними гарнизонами и предмет свой позабыть можно.
— Вам, наверно, трудно это понять, — устало и словно бы не ему, а скорее себе сказала Татьяна Ивановна. Видимо, мысленно она далека была от этого разговора.
— Что трудно? — не понял Кучевский, подышав на очки. — Понять человеку дано все объяснимое. И даже несколько больше.
— Пожалуй, — вяло согласилась Татьяна Ивановна. — Немножко не об этом я, Евгений Александрович. Война ведь идет. Я хотела, очень хотела остаться там, с ними. Но Ульянка…
Кучевский покосился на свой сейф, вздохнул:
— И я вот не смог. Из-за него… Вы знаете, я в жизни всегда чего-то не могу. Всегда куда-то не поспеваю. Хочу, а не поспеваю. Другие меня обгоняют, если я даже тороплюсь. Не буквально, а в переносном смысле, конечно. Так отчего-то складываются обстоятельства. Не странно ли? Впрочем, все это не то, мелочи, никому эти ничего не значащие эмоции не интересны. На первом плане теперь война, человек, как индивидуум, стерт, потерян в этой ужасной, кровавой неразберихе.
— А вот это вы напрасно. — Федосеев подсел к ним. — Война всегда выдвигала яркие индивидуальности. Настоящий человек останется настоящим в любой обстановке. И все эти чувства, эмоции и прочее, о чем вы говорите, будут при нем всегда.
— Да, но происходит и заметное торможение, — не совсем согласился Кучевский. — Диаграмма мыслей наших, если так можно выразиться, бесспорно, сужается в военное время, острие ее направлено к одному — как сделать, чтобы все это скорей кончилось.
— Ну и хорошо! — сказал Федосеев. — И правильно! О прочем другом потом подумаем, будет время.
— В чем-то вы правы. Но ведь нельзя остановить движение мысли, оно ведь носит поступательный характер.
— Никто и не останавливает. Если какая-то мысль, скажем, есть у вас — она и останется, и будет развиваться в любой обстановке. Но если ее нет — жаловаться, увы, не на что, да и не на кого…
— В последнем случае я с вами согласен.
— А в первом?
— Не совсем. Я вот, к примеру, вел исследовательскую работу по истории своего края. На редкость интересную и важную работу. Несколько лет вел, заметьте. Началась война — и все пошло прахом.
— Ничего, подождет ваша работа. Сейчас есть делай поважнее. — Федосеев усмехнулся: — Но вы все же можете предъявить свой личный счет.
— Кому, позвольте спросить?
— Как и все мы: фашизму, Гитлеру!
— Да, в этом вы правы, — помолчав, задумчиво сказал Кучевский. — Здесь никаких разногласий быть не может.
Корпус катера вибрировал, позуживал от быстрого хода, от напряженной работы моторов. Стегали брызги в иллюминаторы. Татьяна Ивановна укрыла Ульянку чьим-то бушлатом.
— Вы бы и сами прилегли, — сказал ей Федосеев, взглянув на часы. — Полпути только прошли.
Она подняла на него глаза, ища успокоения.
— Нет, нет… Что же там будет? Они прорвутся?
— Если говорить честно, очень трудно им, — помедлив, ответил Федосеев. И подумал, что, быть может, мужа ее, капитан-лейтенанта Крайнева, уже и в живых нет, а она вот надеется, конечно, и еще сколько будет ждать и надеяться — трудно представить. — Вы же сами знаете, Татьяна Ивановна, что значит идти на прорыв в таком положении. Вы — жена командира корабля…
— Да-да, конечно, знаю, — поспешно согласилась она, как бы извиняясь за неуместный вопрос.
— Ну зачем вы так? — Кучевский с укором посмотрел на него.
— Послушайте, вы сколько лет на флоте служите? — обозлился Федосеев.
— Полгода. Я ведь из учителей. Но разве это имеет значение?
— Имеет! Вы без году неделя на флоте, а Татьяна Ивановна — шесть лет! Поняли что-нибудь?
— Я не о том, — мягко возразил Кучевский. — Но ведь по-разному можно сказать.
— Зачем? Мы знаем, в каком положении оказались моряки с тральщика. Чего же здесь кружева-то вить?
— Даже о гибели человека можно по-разному сообщить его близким. Все дело в такте, в заботе о людях, в бережном отношении к ним.
— Суть-то одна!
— Одна, да не совсем. Вот, скажем, погиб у вас на глазах человек. Вы пишете его жене: «Уважаемая Марья Петровна! Вашего мужа вчера разорвало в клочья снарядом, сам видел». И все.
— Какие страсти вы говорите, Евгений Александрович! — поежилась Татьяна Ивановна.
— Погодите, погодите, не волнуйтесь, голубушка, — успокоил ее Кучевский. — Это ведь так, условно. А можно написать и по-другому. Ну, например: «Уважаемая Марья Петровна! С глубокой болью сообщаем Вам о героической гибели Вашего мужа и нашего боевого друга-однополчанина, вместе с которым мы прошли сотни километров по фронтовым дорогам…» И так далее. Заметьте, ни в первом, пи во втором случае нет и доли вымысла, все именно так и было. Суть, как вы, товарищ лейтенант, говорите, одна: человек погиб. А вот как донесено это до близких его — велика разница… Но это, разумеется, пример из крайних. А ведь подобные явления, в различных аспектах, конечно, существуют на каждом шагу. — Кучевский поискал что-то глазами, махнул рукой. — Ну, возьмем вот ваш торпедный катер. Он построен, вот мы плывем домой на нем.
— Идем, — поморщился Федосеев.
— Хорошо, идем. А как его строили? В согласии ли между собой мастеровые были или, напротив, в раздоре? Может быть, еще только зачиная его, они уже насмерть переругались, врагами стали. А разве в таком случае дело спорится? Вам это безразлично?
— Абсолютно! — усмехнулся Федосеев.
— А вам, Татьяна Ивановна?
— Пожалуй, нет. — Татьяна Ивановна с любопытством посмотрела на Кучевского, не совсем еще понимая, куда он клонит, но с интересом следя за его мыслью.
— И мне, представьте, нет! — воскликнул Кучевский. — Но надеюсь, вам небезразлично, товарищ командир, как складываются отношения между моряками вашего экипажа? Почему же вас не волнуют отношения между другими людьми — теми, кто строил ваш катер, или теми, кто строит заводы, растит хлеб? Выходит, вам небезразлично только то, что в той или иной мере касается непосредственно вас самих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39