Жизнь покидала ее, просачиваясь, как вода сквозь песок.
В его воспаленном жарой мозгу части ее тела представлялись в виде разных фруктов. Маленькие нежные округлости груди виделись ему яблоками. Он представлял, как кислый сок стекает с его губ, передавая влагу, освежая ее, возвращая к жизни.
Ее пупок был сочным фиником, который смягчал боль в воспаленном горле, наполняя его рот влагой, освежая его обезвоженное тело. Он смочил пальцы и дотронулся до ее живота, прокладывая двойные влажные дорожки, так похожие на следы. Он передавал ей влагу своего тела, желая, чтобы она впитала в себя его жизнь. Кончики его пальцев скользили по ее бледной коже, покрытой веснушками, так похожими на звезды в небе. Он пробежал пальцами по треугольнику красноватых курчавых волосков у нее между ног, скользнув глубже, в расселинку, которая была для него так притягательна. Там тоже было сухо, как в пустыне. Он представил себе розочку раскрытого плода граната, представил, как его влажная мякоть манит погрузиться в нее, освежая душу и тело.
Грэм взял опустевший бурдюк и попытался выжать из него хоть что-нибудь. Ей в рот упала одна последняя капля.
Он сцепил два пустых бурдюка и вышел из шатра на солнцепек. От яркого солнца тут же заболели глаза. Только бы они не начали слезиться. Слезы – непозволительная роскошь в пустыне. Чтобы выжить, нельзя терять ни капли драгоценной влаги.
Грэм представил себе Джиллиан, лежащую на песке. Сухой горячий песок ласкал ее умирающую плоть, обволакивал ее. Он представил себе, как ее тело высыхает до костей, как его покрывает песок, проникая во все складочки, во все потаенные местечки, которые он так любил исследовать по ночам, он буквально видел, как песок наполняет ее, познает изнутри гораздо глубже, чем когда-либо удастся познать ему. Он ревновал к этому раскаленному алчному песку. Он готов был проглотить ее целиком, впиться в каждую клеточку, вобрать ее в себя, лишь бы не отдавать песку.
Нет. Он не может уступить ее песку.
– Джиллиан моя, – заревел он. – Моя! Я не допущу, чтобы она досталась тебе!
Ответом ему была лишь тишина. В свисте ветра, несущего песок ему в лицо, он услышал ответ: «Принеси жертву». Его взгляд упал на лежащего возле шатра верблюда. Соломон. Его товарищ по странствиям в пустыне.
«Я не могу это сделать, – думал Грэм. – Но я должен». А ведь Грэм помог ему появиться на свет и назвал его в честь легендарного царя. Он вспомнил, как Соломон не подпускал к себе никого с упряжью. Как ел финики у него с руки. Как разбудил его как-то ночью в пустыне, предупреждая о том, что поблизости разбойники, которые хотели убить его во сне.
Однажды Соломон спас ему жизнь. И сейчас спасет еще раз. Грэм достал свою джамбию и провел пальцем по лезвию. Потом подошел к Соломону. Верблюд с трудом поднял голову. Грэм опустился рядом с ним на колени.
Соломон с пониманием посмотрел в глаза хозяину и склонил голову.
В пустыне нельзя плакать. Грэм должен был принести жертву горячему ветру, палящему солнцу и безразличному песку.
Произнеся краткую молитву, он нанес быстрый удар и подставил один из бурдюков, чтобы собрать туда кровь. В пустыне любая жидкость означает жизнь. Он пил горячую кровь, заставляя себя делать маленькие глотки.
По шее верблюда скатилась одна-единственная капелька крови. Грэм остановил ее пальнем и облизал, чтобы не дать пропасть ни одной капле драгоценной влаги.
Когда кровь остановилась, он завязал бурдюк и отложил его. Как научили его бедуины, он разрезал брюхо верблюда, нашел первый желудок и перелил воду оттуда во второй бурдюк. Грэм проделывал все это в каком-то оцепенении. Через несколько часов вода отстоится и ее можно будет пить.
А пока он взял бурдюк с кровью и вошел в шатер, неся жизнь своей возлюбленной.
Джиллиан словно блуждала во мраке, и ей хотелось остаться там навсегда.
Но повелительный мужской голос вернул ее обратно, заставляя пить густую жидкость, которую ей так хотелось выплюнуть. Но голос настаивал. Она пила, потом уснула, потом опять проснулась и опять пила.
А когда она снова проснулась, то услышала чужие голоса. Говорили по-арабски, она ничего не понимала. Ее подняли и вынесли на палящее солнце, потом она опять попала в благословенную тень. Сквозь толстое одеяло она чувствовала, что лежит на земле. Шепот стих. Ее тело было словно налито свинцом. Какая же усталость. Джиллиан не хотела открывать глаза.
– Тише, – послышался новый мужской голос. – Пей.
Джиллиан раскрыла рот и стала пить сладковато-соленую освежающую жидкость большими глотками. Чья-то сильная рука закрыла ей рот.
– Маленькими глотками, Джилли, – приказал тот же голос, который не давал ей спать и заставлял пить. Властный голос. Джиллиан сделала небольшой глоток и закашлялась.
– Хорошая девочка, – произнес голос. – Еще.
По ее коже провели влажной прохладной тканью. Она поежилась и попыталась отстраниться. Голос продолжал шептать ободряющие слова, просил ее не шевелиться.
Почему же ей так плохо? Голова была тяжелой. Очень хотелось спать. Спать и не просыпаться.
– Только не умирай, – потребовал голос. – Не смей умирать. Только не сейчас. Тебе еще жить и жить. Не сдавайся, Джилли.
Она не могла сопротивляться этому властному голосу, который приказывал бороться и не давал ей провалиться обратно в сон. Влажная ткань ласкала ее обнаженное тело. Джиллиан начала бороться за жизнь.
Грэм вглядывался в жену, проводя влажной тканью по ее обнаженному телу. Чтобы никого не смущать, ее грудь и бедра были прикрыты полосками ткани. Грэм с горячей благодарностью взглянул на Рамзеса.
– Если бы вы не приехали…
– Но мы приехали. Если бы не ее знак, мы бы вас не нашли. Она спасла вас обоих, дружище. И ты тоже. Когда убил Соломона, чтобы напоить ее, – сказал Рамзес бесстрастно.
Он опять поднял голову Джиллиан, прижимая чашку к ее губам. Он заставлял ее пить воду с солью и сахаром, чтобы как можно скорее восполнить недостаток жидкости. У Грэма сердце кровью обливалось, когда он смотрел на нее, лежащую на одеяле почти без признаков жизни.
– Я люблю тебя, Джилли. Не бросай меня. Я не знаю, что со мной будет без тебя, – шептал он, гладя ее по голове.
Веки Джиллиан дрогнули. Рамзес улыбнулся:
– Что-то мне подсказывает, что она выкарабкается. У нее есть ради чего жить, дружище. У нее есть ты.
Когда Рамзес оставил их одних, Джиллиан попыталась заговорить. Грэм приложил палец к ее воспаленным потрескавшимся губам.
– Нет, любимая, не говори ничего.
Он смотрел с благоговейным удивлением. Жизнь. Удивительный дар.
– У тебя потрясающая воля к жизни, Джилли.
– Для слабой англичанки – да, – с трудом выговорила она. Грэм прикоснулся к ее губам.
– Ты совсем не слабая, – сказал он. – Я всегда знал, что в тебе достаточно внутренней силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
В его воспаленном жарой мозгу части ее тела представлялись в виде разных фруктов. Маленькие нежные округлости груди виделись ему яблоками. Он представлял, как кислый сок стекает с его губ, передавая влагу, освежая ее, возвращая к жизни.
Ее пупок был сочным фиником, который смягчал боль в воспаленном горле, наполняя его рот влагой, освежая его обезвоженное тело. Он смочил пальцы и дотронулся до ее живота, прокладывая двойные влажные дорожки, так похожие на следы. Он передавал ей влагу своего тела, желая, чтобы она впитала в себя его жизнь. Кончики его пальцев скользили по ее бледной коже, покрытой веснушками, так похожими на звезды в небе. Он пробежал пальцами по треугольнику красноватых курчавых волосков у нее между ног, скользнув глубже, в расселинку, которая была для него так притягательна. Там тоже было сухо, как в пустыне. Он представил себе розочку раскрытого плода граната, представил, как его влажная мякоть манит погрузиться в нее, освежая душу и тело.
Грэм взял опустевший бурдюк и попытался выжать из него хоть что-нибудь. Ей в рот упала одна последняя капля.
Он сцепил два пустых бурдюка и вышел из шатра на солнцепек. От яркого солнца тут же заболели глаза. Только бы они не начали слезиться. Слезы – непозволительная роскошь в пустыне. Чтобы выжить, нельзя терять ни капли драгоценной влаги.
Грэм представил себе Джиллиан, лежащую на песке. Сухой горячий песок ласкал ее умирающую плоть, обволакивал ее. Он представил себе, как ее тело высыхает до костей, как его покрывает песок, проникая во все складочки, во все потаенные местечки, которые он так любил исследовать по ночам, он буквально видел, как песок наполняет ее, познает изнутри гораздо глубже, чем когда-либо удастся познать ему. Он ревновал к этому раскаленному алчному песку. Он готов был проглотить ее целиком, впиться в каждую клеточку, вобрать ее в себя, лишь бы не отдавать песку.
Нет. Он не может уступить ее песку.
– Джиллиан моя, – заревел он. – Моя! Я не допущу, чтобы она досталась тебе!
Ответом ему была лишь тишина. В свисте ветра, несущего песок ему в лицо, он услышал ответ: «Принеси жертву». Его взгляд упал на лежащего возле шатра верблюда. Соломон. Его товарищ по странствиям в пустыне.
«Я не могу это сделать, – думал Грэм. – Но я должен». А ведь Грэм помог ему появиться на свет и назвал его в честь легендарного царя. Он вспомнил, как Соломон не подпускал к себе никого с упряжью. Как ел финики у него с руки. Как разбудил его как-то ночью в пустыне, предупреждая о том, что поблизости разбойники, которые хотели убить его во сне.
Однажды Соломон спас ему жизнь. И сейчас спасет еще раз. Грэм достал свою джамбию и провел пальцем по лезвию. Потом подошел к Соломону. Верблюд с трудом поднял голову. Грэм опустился рядом с ним на колени.
Соломон с пониманием посмотрел в глаза хозяину и склонил голову.
В пустыне нельзя плакать. Грэм должен был принести жертву горячему ветру, палящему солнцу и безразличному песку.
Произнеся краткую молитву, он нанес быстрый удар и подставил один из бурдюков, чтобы собрать туда кровь. В пустыне любая жидкость означает жизнь. Он пил горячую кровь, заставляя себя делать маленькие глотки.
По шее верблюда скатилась одна-единственная капелька крови. Грэм остановил ее пальнем и облизал, чтобы не дать пропасть ни одной капле драгоценной влаги.
Когда кровь остановилась, он завязал бурдюк и отложил его. Как научили его бедуины, он разрезал брюхо верблюда, нашел первый желудок и перелил воду оттуда во второй бурдюк. Грэм проделывал все это в каком-то оцепенении. Через несколько часов вода отстоится и ее можно будет пить.
А пока он взял бурдюк с кровью и вошел в шатер, неся жизнь своей возлюбленной.
Джиллиан словно блуждала во мраке, и ей хотелось остаться там навсегда.
Но повелительный мужской голос вернул ее обратно, заставляя пить густую жидкость, которую ей так хотелось выплюнуть. Но голос настаивал. Она пила, потом уснула, потом опять проснулась и опять пила.
А когда она снова проснулась, то услышала чужие голоса. Говорили по-арабски, она ничего не понимала. Ее подняли и вынесли на палящее солнце, потом она опять попала в благословенную тень. Сквозь толстое одеяло она чувствовала, что лежит на земле. Шепот стих. Ее тело было словно налито свинцом. Какая же усталость. Джиллиан не хотела открывать глаза.
– Тише, – послышался новый мужской голос. – Пей.
Джиллиан раскрыла рот и стала пить сладковато-соленую освежающую жидкость большими глотками. Чья-то сильная рука закрыла ей рот.
– Маленькими глотками, Джилли, – приказал тот же голос, который не давал ей спать и заставлял пить. Властный голос. Джиллиан сделала небольшой глоток и закашлялась.
– Хорошая девочка, – произнес голос. – Еще.
По ее коже провели влажной прохладной тканью. Она поежилась и попыталась отстраниться. Голос продолжал шептать ободряющие слова, просил ее не шевелиться.
Почему же ей так плохо? Голова была тяжелой. Очень хотелось спать. Спать и не просыпаться.
– Только не умирай, – потребовал голос. – Не смей умирать. Только не сейчас. Тебе еще жить и жить. Не сдавайся, Джилли.
Она не могла сопротивляться этому властному голосу, который приказывал бороться и не давал ей провалиться обратно в сон. Влажная ткань ласкала ее обнаженное тело. Джиллиан начала бороться за жизнь.
Грэм вглядывался в жену, проводя влажной тканью по ее обнаженному телу. Чтобы никого не смущать, ее грудь и бедра были прикрыты полосками ткани. Грэм с горячей благодарностью взглянул на Рамзеса.
– Если бы вы не приехали…
– Но мы приехали. Если бы не ее знак, мы бы вас не нашли. Она спасла вас обоих, дружище. И ты тоже. Когда убил Соломона, чтобы напоить ее, – сказал Рамзес бесстрастно.
Он опять поднял голову Джиллиан, прижимая чашку к ее губам. Он заставлял ее пить воду с солью и сахаром, чтобы как можно скорее восполнить недостаток жидкости. У Грэма сердце кровью обливалось, когда он смотрел на нее, лежащую на одеяле почти без признаков жизни.
– Я люблю тебя, Джилли. Не бросай меня. Я не знаю, что со мной будет без тебя, – шептал он, гладя ее по голове.
Веки Джиллиан дрогнули. Рамзес улыбнулся:
– Что-то мне подсказывает, что она выкарабкается. У нее есть ради чего жить, дружище. У нее есть ты.
Когда Рамзес оставил их одних, Джиллиан попыталась заговорить. Грэм приложил палец к ее воспаленным потрескавшимся губам.
– Нет, любимая, не говори ничего.
Он смотрел с благоговейным удивлением. Жизнь. Удивительный дар.
– У тебя потрясающая воля к жизни, Джилли.
– Для слабой англичанки – да, – с трудом выговорила она. Грэм прикоснулся к ее губам.
– Ты совсем не слабая, – сказал он. – Я всегда знал, что в тебе достаточно внутренней силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78