Я лишился дома, жены, рукописей, документов, шансов на получение наследства, но не чувствовал себя отверженным, судьба Верхова вовсе не сталкивала меня на обочину дороги, не обрекала на бессмысленное и гибельное изгойство. И в этом я видел залог скорого возвращения к покою, к стабильности, залог будущего процветания города, уже никак не сопряженного с "растительными" экспериментами его отцов. Но не пора ли сказать несколько слов о том, что последовало в истории Верхова за пожаром, начавшимся в доме убитой продавщицы и перекинувшимся на неказистые домишки нижней части? Нижний Верхов почти весь выгорел, - как метались люди между языками пламени, негодуя, ужасаясь, плача, заламывая руки, трубя о горьком прощании с прошлым, вынашивая семя бунта! - не пощадил огонь и роскошный особняк нашего прославленного журналиста. Масягин-старший, забытый сыном, не растерялся и, взглянув на разливающуюся по земле геенну огненную, насупился с доблестью, о которой не скажешь, что она достойна лучшего применения. Скорбный головой отставник, внештатно воюющий полководец, он в замызганных кальсонах и с обнаженным неприглядным торсом вышел из дома, где уже горели занавески и глумливо потрескивала краска на мебели, и принялся руководить огромной армией пожарных, к чести которой надо заметить, что она без ропота, добровольно, даже доброжелательно и в полном составе поступила под его начало. Правда, эту армию видел один лишь самозванный воитель, складывавший руки у рта рупором и издававший звуки походной трубы, но тем легче было ему направлять ее на самые трудные участки образовавшегося фронта, тем проще было старику бросать отряды бойцов туда, откуда еще никто не возвращался. А ведь это был настоящий ад! Горело все вокруг, и пламя лизало даже небо. Послав своих неустрашимых воинов навстречу верной гибели, и сам полковник поспешил в огонь, чтобы сделать то, что не под силу было даже его парням. Шел он как бы танцуя, и это не удивительно, если принять во внимание, с какой жаровней приходилось вступать в соприкосновение его босым ступням; но по дороге его перехватили настоящие пожарники. Отвлекшись от своей благородной миссии, укротители огня долго тискали, мяли, скрючивали, сворачивали и даже били старика, который вырывался от них, всей душой разжимая последние объятия разума и наперекор всему поспешая на исполнение задуманного им подвига.
------------
Как быть? как жить? - эти вопросы задавали себе на рассвете не только погорельцы, подсчитывавшие понесенные ими убытки, но и все те горожане, чьи сердца еще не истощились и не остыли для гражданственности. Образовался передовой отряд мощных, не погоревших хозяев, выдвинувших лозунг: погорельцем можешь ты не быть, но гражданином быть обязан! Идейную и словно бы поэтическую чистоту порыва не замутили ни громкая отрыжка, естественная для плотно позавтракавших людей, ни даже присовокупление к их организованному и дисциплинированному движению столь сомнительных элементов, как не сподобившиеся масштабности хозяйчики, юркие подкулачники, вонючие бродяги, разношерстные люмпены, мелкие лавочники с их мелкобуржуазным интересом и всякие легкомысленные дамы. Примкнул и профессорский корпус, ибо осознал историческую правоту крупных хозяев, желавших убрать несостоятельного Логоса Петровича и поставить у кормила власти своего человека. Вознеся в воздух сжатые кулаки, отряд направился к мэрии поискать виновника подмены, в результате которой народ вместо хлеба и зрелищ имел заполонившие город бесплодные корни. Имел, но больше иметь не желал. Наиболее ярко и с идейной выдержанностью отобразившие эту волю народа физиономии подняли повыше на манер транспорантов и знамен, а в самых одухотворенных случаях и с уподоблением хоругвям. Пойманных в момент панического бегства из мэрии адвоката Баула и доктора Пока крепко избили, но когда несчастные приготовились испустить дух, жалостливая толпа просто указала им на место, дополнив свой символический жест просьбой в дальнейшем честно стоять на службе у простых людей. Что это за место, сказать трудно, но едва ли оно и впрямь выражало собой чистую метафору. Скорее всего, адвокат и доктор находились в ожидании окончательного решения своей участи в какой-то темной комнате, похожей на тюремную камеру, и "стояли" просто потому, что, потерпев, приняв побои, крестные муки, лишились способности передвигаться. Градоначальника обнаружили в подвале, куда он издавна повадился ходить с целью наращивания корневой массы и где с некоторых пор начисто затерялся. Бунтовщиков не смутили и не остановили ни рисованные перспективы их отменно обеспеченного питанием будущего, ни жалобные вопли мэровой жены, в отчаянии цеплявшейся за скульптурное изображение сидящего в позе орла Логоса Петровича. У бедной женщины (напомним, ее звали Соней) зашлось сердце при виде разъяренной толпы. Но она нашла в себе силы мобилизоваться, взять себя в руки и, приняв более или менее достойную позу, сказала:
- Ваша взяла, так зачем же вам бить меня? Революция победила, и слеп тот, кто еще сомневается в этом. Но что вам даст расправа надо мной? Месть не красит никого, а тем более истинных революционеров. В конце концов я такая же как вы, меня не надо долго мытарить, чтобы я перешла на вашу сторону. Глядя на вас, я воскресаю, рождаюсь заново. Видя ваши веселые, просветленные лица, я не верю, что наступит время, когда революция начнет пожирать собственных детей!
Собственные слова сделали Соню веселой и просветленной, в возбуждении она принялась отплясывать перед толпой, забыв о драме супружеской жизни, в которой Логос Петрович начал валяющейся на полу шкурой неизвестного зверя, а кончил растительным мифом. На танец ее подвигло соображение о необходимости внести зачатки культуры в дикий и грубый пафос революционных масс. Некоторые из живописных бродяг, поспешно цивилизуясь, подхватили почин пленившей их светской львицы, их лица разгорелись, а глаза запылали; делая вступительную проходку, они наступали и наступали на одинокую партнершу лавиной заложивших за спину руки и высоко подбрасывающих ноги людей. Между тем революция намеревалась бить и пожирать не Соню, а ее мужа, Логоса Петровича, но это не означает, что судьба несломленной женщины уже разрешилась благополучно. Никто не знал за ней особой вины, но она подвернулась под горячую руку, она попалась, и тут уже не мог не играть роль тот факт, что она была женой ненавистного правителя. Был обнаружен и сам градоначальник. Он сидел внутри статуи, но... где же его жизнь? Негодяй, без зазрения совести продавшийся силам зла, и ухом не повел, ни один мускул не дрогнул на его одеревеневшей физиономии. Соня, решившая, что приплюсование к культуре танца некоторой развязности, толики вульгарности совершенно побратает ее с толпой, приобнажила свои пляшущие ножки, округлые и мускульно напряженные бедра, и с глуповатым смешком пояснила, что ее супруг уже давно не тот мужчина, с которым ляжешь в постель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
------------
Как быть? как жить? - эти вопросы задавали себе на рассвете не только погорельцы, подсчитывавшие понесенные ими убытки, но и все те горожане, чьи сердца еще не истощились и не остыли для гражданственности. Образовался передовой отряд мощных, не погоревших хозяев, выдвинувших лозунг: погорельцем можешь ты не быть, но гражданином быть обязан! Идейную и словно бы поэтическую чистоту порыва не замутили ни громкая отрыжка, естественная для плотно позавтракавших людей, ни даже присовокупление к их организованному и дисциплинированному движению столь сомнительных элементов, как не сподобившиеся масштабности хозяйчики, юркие подкулачники, вонючие бродяги, разношерстные люмпены, мелкие лавочники с их мелкобуржуазным интересом и всякие легкомысленные дамы. Примкнул и профессорский корпус, ибо осознал историческую правоту крупных хозяев, желавших убрать несостоятельного Логоса Петровича и поставить у кормила власти своего человека. Вознеся в воздух сжатые кулаки, отряд направился к мэрии поискать виновника подмены, в результате которой народ вместо хлеба и зрелищ имел заполонившие город бесплодные корни. Имел, но больше иметь не желал. Наиболее ярко и с идейной выдержанностью отобразившие эту волю народа физиономии подняли повыше на манер транспорантов и знамен, а в самых одухотворенных случаях и с уподоблением хоругвям. Пойманных в момент панического бегства из мэрии адвоката Баула и доктора Пока крепко избили, но когда несчастные приготовились испустить дух, жалостливая толпа просто указала им на место, дополнив свой символический жест просьбой в дальнейшем честно стоять на службе у простых людей. Что это за место, сказать трудно, но едва ли оно и впрямь выражало собой чистую метафору. Скорее всего, адвокат и доктор находились в ожидании окончательного решения своей участи в какой-то темной комнате, похожей на тюремную камеру, и "стояли" просто потому, что, потерпев, приняв побои, крестные муки, лишились способности передвигаться. Градоначальника обнаружили в подвале, куда он издавна повадился ходить с целью наращивания корневой массы и где с некоторых пор начисто затерялся. Бунтовщиков не смутили и не остановили ни рисованные перспективы их отменно обеспеченного питанием будущего, ни жалобные вопли мэровой жены, в отчаянии цеплявшейся за скульптурное изображение сидящего в позе орла Логоса Петровича. У бедной женщины (напомним, ее звали Соней) зашлось сердце при виде разъяренной толпы. Но она нашла в себе силы мобилизоваться, взять себя в руки и, приняв более или менее достойную позу, сказала:
- Ваша взяла, так зачем же вам бить меня? Революция победила, и слеп тот, кто еще сомневается в этом. Но что вам даст расправа надо мной? Месть не красит никого, а тем более истинных революционеров. В конце концов я такая же как вы, меня не надо долго мытарить, чтобы я перешла на вашу сторону. Глядя на вас, я воскресаю, рождаюсь заново. Видя ваши веселые, просветленные лица, я не верю, что наступит время, когда революция начнет пожирать собственных детей!
Собственные слова сделали Соню веселой и просветленной, в возбуждении она принялась отплясывать перед толпой, забыв о драме супружеской жизни, в которой Логос Петрович начал валяющейся на полу шкурой неизвестного зверя, а кончил растительным мифом. На танец ее подвигло соображение о необходимости внести зачатки культуры в дикий и грубый пафос революционных масс. Некоторые из живописных бродяг, поспешно цивилизуясь, подхватили почин пленившей их светской львицы, их лица разгорелись, а глаза запылали; делая вступительную проходку, они наступали и наступали на одинокую партнершу лавиной заложивших за спину руки и высоко подбрасывающих ноги людей. Между тем революция намеревалась бить и пожирать не Соню, а ее мужа, Логоса Петровича, но это не означает, что судьба несломленной женщины уже разрешилась благополучно. Никто не знал за ней особой вины, но она подвернулась под горячую руку, она попалась, и тут уже не мог не играть роль тот факт, что она была женой ненавистного правителя. Был обнаружен и сам градоначальник. Он сидел внутри статуи, но... где же его жизнь? Негодяй, без зазрения совести продавшийся силам зла, и ухом не повел, ни один мускул не дрогнул на его одеревеневшей физиономии. Соня, решившая, что приплюсование к культуре танца некоторой развязности, толики вульгарности совершенно побратает ее с толпой, приобнажила свои пляшущие ножки, округлые и мускульно напряженные бедра, и с глуповатым смешком пояснила, что ее супруг уже давно не тот мужчина, с которым ляжешь в постель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93