Или попробуем объясниться?
Мы напряженно молчали. Наташа ждала, что я выскажу свое мнение, может быть, буду даже и категоричен, а я ждал, что еще скажет ее красноречивый родитель.
- Прекрасно! - воскликнул Иннокентий Владимирович с глубокой иронией, свободный в своих перемещениях, тогда как нас он словно держал в узде. Есть нужда в словах, даже жажда общения, есть, наконец, желание распутать узелки, причем, надеюсь, добрым заклинанием, а не ужасным ударом меча, - но уста все же немы. Болезнь немоты. Тупая и жалкая смерть душеспасительных слов. Когда заходит солнце, мне кажется, что это конец очередной неудачной попытки возродить величие прошлого, знавшего грандиозную силу откровений и ни с чем не сравнимую власть слова. В начале было слово... Теперь слово служит лишь началом словоблудия. Но вернемся, однако, к нашим заботам. Позвольте, мои милые, одарить вас парочкой-другой назидательных замечаний, а то и афоризмов. - В сумраке он делал жесты, которые, как мне показалось, должны были убедить нас, что в том, как изящно и даже высокопарно он говорит, заключен особый смысл, а со временем этот смысл откроется и нам. Я взываю к вам, а вы молчите. Узнаю ситуацию, в ней, как в капле воды, отражается вся наша нынешняя действительность. Видим и понимаем, но молчим, уста на трехпудовом замке. Попусту, ясное дело, болтают, тут все мастера, из-за угла тявкают, но как доходит до важного, до решающего отворачиваются и потупляют глазки, кидаются в кусты, мол, наша хата с краю. Боятся за свою шкуру, боятся откровенно, нагло, не боятся только прелюдно обнаруживать этот свой страх. Ни стыда, ни совести. Укажите мне хотя бы на остатки благородства, на подобие его. Благородный человек не задумываясь рискнул бы своей жизнью, видя, что обижают женщину или погибает его друг. А наш современник спрятал голову под мышкой - и весь сказ.
- Нам все это известно, папа, - с досадой перебила его Наташа. - Ты нас прямо за детей держишь. А тебе ли не знать, что мы древнее самого Ноя?
- Почему же вы молчите?
- Ты говоришь чепуху, и нам нечего тебе ответить. Твои сравнения и примеры не имеют ничего общего с нашим случаем.
- С вашим случаем?
- Я тебя не исключаю.
- Итак, я говорю чепуху? Говорить о благородстве - значит, говорить вздор. Прекрасно! Но ты не испортишь мне этот прелестный вечерок, милая. А к тому же тебе известен мой метод. Я начинаю с общих фраз, словно бы упряжняясь в изящной словесности, а потом вдруг - резкий поворот на все возможные градусы! - ввожу в мир сложной-таки философии. И читатель, слушатель, или кто он там, оглушен, смят, зачарован, он мой, и я делаю с ним все что хочу. Весьма продуктивный метод.
- Не уверена, что он и сегодня оправдает себя, - сухо возразила Наташа.
- Я не раз испытывал его на тебе и всегда с неизменным успехом.
- Это еще ничего не значит.
Иннокентий Владимирович внезапно возник как-то на приливе новых сил и зазвенел юным, крепнущим голосом:
- А ответьте-ка мне на мою заботу и муку: всегда ли наш народ был таким немощным и дурацким, каков он сейчас, в эти трагические дни? давно ли он был другим?
- Хватит дурачиться, папа!
Но "папа" не слушал. Не думаю, что он дурачился, я даже был уверен, что он донельзя взволнован, убедив себя, что сегодня у него все решится с Наташей и со мной, и потому он... ну как бы это выразить?.. ставил все на карту, что ли, хотя в действительности ниче видимым, материальным не рисковал и ничего не предполагал потерять. Я не видел в нем отчаянности, умения рисковать всем, он был не авантюристом и безумным игроком, а, скорее всего, только теплокровным домашним существом, которое хотело спать с собственным чадом, согреваться с ним в своей норке от взаимного тепла. Но сегодня им завладело волнение вполне человеческого характера, и по-человечески его можно было понять, а народная тема, подхваченная им, была чудо как хороша и удобна, отлично иллюстрировала его состояние. И я слушал его не без интереса.
- Ваше молчание весьма красноречиво, - говорил он. - Вы промолчали и в прошлый раз, когда я рассуждал о великой нашей литературе. Вам не пришло в голову уличить меня во лжи, возмутиться, повалить меня наземь, растоптать, постояв таким образом за русскую правду. Вы молча проглотили пилюлю, а я страшно наслаждался, видя, как вы инфантильны. Взрослая девочка хочет, чтобы вокруг нее упадали бесчисленные поклонники, а совсем взрослый мальчик хочет, чтобы все восторгались его вызвышенными помышлениями о собственной свободе. И больше ничего. Я говорил, что литераторы навязывали нашему народу высокие идеи... я и сейчас так думаю, но у вас была возможность возразить, я сохранил вам шанс - это была проверка! - был один пунктик, против которого я оказался бы почти бессилен... почему же вы им не воспользовались? Почему вы не закричали, что наш народ и до всяких литераторов, изначально, от Бога, обладал высоким нравственным чувством, что грех и преступление не оставляли его равнодушным, как это частенько случалось у других народов, а мучили его совесть? Почему вы не удивились, не побледнели, не выпучили глаза на мои кощунственные выкладки, почему не завопили о страстной и безмерной совестливости нашего народа, которая одна есть уже бесценный вклад в так называемую сокровищницу мировой культуры? Почему ничего не сказали о нескончаемой череде русских узников и мучеников совести, о святых и подвижниках? Почему молчали как камни, как чахлые пучки травы на скале, как коровьи лепешки? Да потому, что вам плевать на все это. Вы забыли подлинную историю нашей земли и зазубрили выхолощенную, сфабрикованную теми, кто был только рад опорочить наших предков и оболванить нас. Я не забыл и знаю... кое-что... но я избрал сугубо свой путь и вряд ли могу служить вам примером, и все-таки мои назидания не совсем уж незаконны, а? Давайте помиримся, найдем приемлемое для каждого из нас решение, учтем все общие и личные интересы... Нас трое - не так уж много, не так уж, стало быть, и трудно найти общий язык. Вспомним о совести, насколько это возможно в нашем положении. Я уже плакал, оплакивал свою горькую участь... Не сомневаюсь, что и Наташенька не избежала слез. А вы, молодой человек? Я серьезен, как никогда! Я призываю вас обоих к миру и согласию, и прошу вас заметить, что я, со своей стороны, вполне уже усвоил идею о непротивлении злу насилием. Она вошла в мое сердце, заполнила мою душу... Вы ищете смысла, добра, чистоты, даже святости, а между тем словно неспособны и вообразить, что можно изначально, от Бога, иметь высокое нравственное чувство и можно заливаться краской стыда при одном только упоминании о грехе! Я имел это чувство, изначально, от Бога. Но я и грешил основательно, весьма-таки напакостил... И когда я говорю, что усвоил идею, это означает, что я над нею трудился, долго трудился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Мы напряженно молчали. Наташа ждала, что я выскажу свое мнение, может быть, буду даже и категоричен, а я ждал, что еще скажет ее красноречивый родитель.
- Прекрасно! - воскликнул Иннокентий Владимирович с глубокой иронией, свободный в своих перемещениях, тогда как нас он словно держал в узде. Есть нужда в словах, даже жажда общения, есть, наконец, желание распутать узелки, причем, надеюсь, добрым заклинанием, а не ужасным ударом меча, - но уста все же немы. Болезнь немоты. Тупая и жалкая смерть душеспасительных слов. Когда заходит солнце, мне кажется, что это конец очередной неудачной попытки возродить величие прошлого, знавшего грандиозную силу откровений и ни с чем не сравнимую власть слова. В начале было слово... Теперь слово служит лишь началом словоблудия. Но вернемся, однако, к нашим заботам. Позвольте, мои милые, одарить вас парочкой-другой назидательных замечаний, а то и афоризмов. - В сумраке он делал жесты, которые, как мне показалось, должны были убедить нас, что в том, как изящно и даже высокопарно он говорит, заключен особый смысл, а со временем этот смысл откроется и нам. Я взываю к вам, а вы молчите. Узнаю ситуацию, в ней, как в капле воды, отражается вся наша нынешняя действительность. Видим и понимаем, но молчим, уста на трехпудовом замке. Попусту, ясное дело, болтают, тут все мастера, из-за угла тявкают, но как доходит до важного, до решающего отворачиваются и потупляют глазки, кидаются в кусты, мол, наша хата с краю. Боятся за свою шкуру, боятся откровенно, нагло, не боятся только прелюдно обнаруживать этот свой страх. Ни стыда, ни совести. Укажите мне хотя бы на остатки благородства, на подобие его. Благородный человек не задумываясь рискнул бы своей жизнью, видя, что обижают женщину или погибает его друг. А наш современник спрятал голову под мышкой - и весь сказ.
- Нам все это известно, папа, - с досадой перебила его Наташа. - Ты нас прямо за детей держишь. А тебе ли не знать, что мы древнее самого Ноя?
- Почему же вы молчите?
- Ты говоришь чепуху, и нам нечего тебе ответить. Твои сравнения и примеры не имеют ничего общего с нашим случаем.
- С вашим случаем?
- Я тебя не исключаю.
- Итак, я говорю чепуху? Говорить о благородстве - значит, говорить вздор. Прекрасно! Но ты не испортишь мне этот прелестный вечерок, милая. А к тому же тебе известен мой метод. Я начинаю с общих фраз, словно бы упряжняясь в изящной словесности, а потом вдруг - резкий поворот на все возможные градусы! - ввожу в мир сложной-таки философии. И читатель, слушатель, или кто он там, оглушен, смят, зачарован, он мой, и я делаю с ним все что хочу. Весьма продуктивный метод.
- Не уверена, что он и сегодня оправдает себя, - сухо возразила Наташа.
- Я не раз испытывал его на тебе и всегда с неизменным успехом.
- Это еще ничего не значит.
Иннокентий Владимирович внезапно возник как-то на приливе новых сил и зазвенел юным, крепнущим голосом:
- А ответьте-ка мне на мою заботу и муку: всегда ли наш народ был таким немощным и дурацким, каков он сейчас, в эти трагические дни? давно ли он был другим?
- Хватит дурачиться, папа!
Но "папа" не слушал. Не думаю, что он дурачился, я даже был уверен, что он донельзя взволнован, убедив себя, что сегодня у него все решится с Наташей и со мной, и потому он... ну как бы это выразить?.. ставил все на карту, что ли, хотя в действительности ниче видимым, материальным не рисковал и ничего не предполагал потерять. Я не видел в нем отчаянности, умения рисковать всем, он был не авантюристом и безумным игроком, а, скорее всего, только теплокровным домашним существом, которое хотело спать с собственным чадом, согреваться с ним в своей норке от взаимного тепла. Но сегодня им завладело волнение вполне человеческого характера, и по-человечески его можно было понять, а народная тема, подхваченная им, была чудо как хороша и удобна, отлично иллюстрировала его состояние. И я слушал его не без интереса.
- Ваше молчание весьма красноречиво, - говорил он. - Вы промолчали и в прошлый раз, когда я рассуждал о великой нашей литературе. Вам не пришло в голову уличить меня во лжи, возмутиться, повалить меня наземь, растоптать, постояв таким образом за русскую правду. Вы молча проглотили пилюлю, а я страшно наслаждался, видя, как вы инфантильны. Взрослая девочка хочет, чтобы вокруг нее упадали бесчисленные поклонники, а совсем взрослый мальчик хочет, чтобы все восторгались его вызвышенными помышлениями о собственной свободе. И больше ничего. Я говорил, что литераторы навязывали нашему народу высокие идеи... я и сейчас так думаю, но у вас была возможность возразить, я сохранил вам шанс - это была проверка! - был один пунктик, против которого я оказался бы почти бессилен... почему же вы им не воспользовались? Почему вы не закричали, что наш народ и до всяких литераторов, изначально, от Бога, обладал высоким нравственным чувством, что грех и преступление не оставляли его равнодушным, как это частенько случалось у других народов, а мучили его совесть? Почему вы не удивились, не побледнели, не выпучили глаза на мои кощунственные выкладки, почему не завопили о страстной и безмерной совестливости нашего народа, которая одна есть уже бесценный вклад в так называемую сокровищницу мировой культуры? Почему ничего не сказали о нескончаемой череде русских узников и мучеников совести, о святых и подвижниках? Почему молчали как камни, как чахлые пучки травы на скале, как коровьи лепешки? Да потому, что вам плевать на все это. Вы забыли подлинную историю нашей земли и зазубрили выхолощенную, сфабрикованную теми, кто был только рад опорочить наших предков и оболванить нас. Я не забыл и знаю... кое-что... но я избрал сугубо свой путь и вряд ли могу служить вам примером, и все-таки мои назидания не совсем уж незаконны, а? Давайте помиримся, найдем приемлемое для каждого из нас решение, учтем все общие и личные интересы... Нас трое - не так уж много, не так уж, стало быть, и трудно найти общий язык. Вспомним о совести, насколько это возможно в нашем положении. Я уже плакал, оплакивал свою горькую участь... Не сомневаюсь, что и Наташенька не избежала слез. А вы, молодой человек? Я серьезен, как никогда! Я призываю вас обоих к миру и согласию, и прошу вас заметить, что я, со своей стороны, вполне уже усвоил идею о непротивлении злу насилием. Она вошла в мое сердце, заполнила мою душу... Вы ищете смысла, добра, чистоты, даже святости, а между тем словно неспособны и вообразить, что можно изначально, от Бога, иметь высокое нравственное чувство и можно заливаться краской стыда при одном только упоминании о грехе! Я имел это чувство, изначально, от Бога. Но я и грешил основательно, весьма-таки напакостил... И когда я говорю, что усвоил идею, это означает, что я над нею трудился, долго трудился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69